ли, как Заяц и Обезьян в своих синих виц-мундирах вертелись около гро-
мадного грузного человека, будто они были бумажные, долго ему что-то
рассказывали и просили ни в каком случае не применять оружия.
Услыхав про оружие от бумажных людей, становой сказал:
- Едрена муха!
И не обращая больше на них никакого внимания, вышел из гимназии, сел
в тележку и покатил. За ним покатилась телега с полицейскими.
- В Азию поехали! - сказали гимназисты.
От Веры Соколовой уже в двух гимназиях было известно и шопотом пере-
давалось из уст в уста, что поехали именно в Азию.
- Как бы не вернули в гимназию?
- Ну, уж, брат, нет, - вспыхнул какой-то горячий гимназист, - теперь
уже их не догонят.
Мало того, гимназисты - синие прасолы сошлись опять и обсуждали дело
серьезно.
- Конечно, - говорили один, - Крупкин ловкач, да ведь мальчишки тоже
отчаянные.
- Опять у них вода, - говорил другой, - река быстрая и сама несет
лодку, а ему нужно погонять и погонять.
Весь город ожил. Спросись вперед у любого, каждый бы рассмеялся над
путешествием в Азию, ну, а как уж уехали, так стало многим казаться, что
хорошо, и отчего бы им и не доехать до Азии. Все спящие на ноги стали и
с радостью передавали друг другу: три бесстрашных гимназиста уехали от
проклятой латыни в Азию открывать забытые страны.
---------------
Как раз в эти золотые светлые сентябрьские дни, на воле, о которой
столько пишут и мечтают на лавочках, глядя в синюю даль, на этой настоя-
щей воле был осенний перелет птиц с севера на юг над реками быстрой Сос-
ной и тихим Доном через теплые моря на берега Малой Азии. Курлыкали жу-
равли и, расстраивая свои треугольники, спускались отдыхать на низком
берегу Сосны. Гуси строгими кораблями торжественно летели, отрывисто пе-
реговариваясь; они ночевали вместе с утками на воде, выставляя на всем
берегу сторожей. Лебеди совсем не отдыхали и летели так высоко, что
только по серебру их груди в чистом воздухе и по каким-то гармоническим,
особенным ладам можно было догадаться о них. Белые рыболовы, чайки раз-
ных пород еще не трогались и вились на своих гнутых крыльях у самой во-
ды.
Этого наш Курымушка еще никогда не видал и не мог видеть, это можно
почувствовать всей душой, только если сам сжег за собой корабли и сам
вступил в этот птичий путь, исполненный всякого риска, всяких опаснос-
тей. Тогда уже знаешь наверное, что и они там в воздухе не просто кри-
чат, а так же, как мы, разговаривают. Хорошо было, что Рюрик с пяти лет
был на охоте со своим отцом, все это знал и умел все объяснить, скажет:
"лебедь!" и Курымушка на всю жизнь от одного слова знает, как летят ле-
беди и что это значит, скажет: "гуси!" и вот что-то очень серьезное,
строгое залегает в душу от гусиного полета. Какие-то маленькие пичужки,
серебрясь, попискивая штук сорок зараз, как стая стрел просвистят; поду-
мать только: завтра они перехватят Черное море! Хорошо на минутку выйти
из лодки, выглянуть из-под кручи берега в поле и хоть, не подкрасться, -
где тут подкрасться в открытом безлесном поле! - а просто посмотреть,
как без людей хозяевами в полях ходят на длинных ногах журавли. Раз так
видели дроф и даже пустили в них пулю из штуцера: столбом взвилась пыль
от удара пули о землю, дрофы разбежались, тяжело полетели, встретились в
воздухе с цаплями, не понравилось вместе и разлетелись в разные стороны:
цапли к реке, дрофы в степь. Страшно было в первый раз выстрелить из
настоящего ружья, но виду Курымушка не подал, туго прижал ложу к плечу,
выстрелил, но промахнулся. В другой раз Рюрик ему крикнул во-время:
"мушку, мушку!". Он мушку навел, и летящая чайка упала; ее с радостью
присоединили к мясному запасу в корме. И так весь день прошел, и куда
это лучше было, чем самые мечты о забытой стране: это Курымушке надолго
осталось, что мысль про себя не обман, как все говорят, а и вестник
прекрасного мира.
Под вечер странно стали смыкаться впереди берега, кажется, кончилась
река, вот, вот лодка в берег уткнется, а смотришь - опять берега широко
расступаются, проехали и опять смыкаются, будто хотят лодку взять в
плен. Позднее все стало как будто ловить лодку, тростники, кусты, де-
ревья, но она все шла и шла по течению, и только это казалось, будто
лодка стоит и вокруг все идет и ее окружает.
В темноте ночью еще больше, чем днем, несметною силой шел перелет:
прямо над самыми головами со свистом проносились чирки, кулики разных
пород, тяжело шли кряквы и часто шлепались в воду на отдых. Дикие гуси
возле самой лодки иногда спускались всем кораблем, кричали, хлопали
крыльями так близко, что брызги летели в лицо. Как хорошо было все это
слушать, притаив дыхание в надежде, что глаз каким-нибудь чудом в темно-
те рассмотрит и можно будет пальнуть из ружья.
Но холод осенней ночи пробирал все больше и больше, и особенно плохо
было ногам в сырой, чуть-чуть подтекающей лодке. Попробовали саблями на-
рубить тростнику, сложили его на дно лодки, легли, но сырость и холод
помешали. Если бы на берегу костер развести, но условились в первую ночь
не разводить огня и не выходить на берег, догадываясь, что Крупкин будет
ловить, и так он по огню сцапает, что и за ружье не успеешь схватиться -
это нельзя. И что это: сон, бред или явь? Слышно Курымушке самому себе,
как сопит, и как зубы вдруг будто сорвутся и начнут сами так яро стучать
друг о друга, а на берегу все время без перерыву где-то по самому близ-
кому соседству дикие утки между собой переговариваются, и, что делает
этот полусон! - понятен бывает их разговор. Одна говорит: "пересядь сю-
да, нам будет потеплее", другая: - "убирайся с моего места, я тебя не
просила, вот еще!". И так у них всю ночь, то кто-нибудь недоволен, а то
вдруг лисицу или хорька почуют и сразу все заорут так, что и мертвый
проснется. Много разных снов таких ярких видится, что вот хоть рукой ух-
вати. Так увидал себя Курымушка на теплой чистой постели, и голова его
лежит на пуховой подушке в белой наволочке; вот это настоящее было виде-
ние и открытие, - никогда в жизни ему не казалось, что так хороша может
быть обыкновенная подушка, какая бывает у всех, на каких теперь все-все
люди спят в городах и в деревнях, в богатых домах и в бедных.
Ужасный утиный крик перебил его сон, он проснулся, понял, где он, но
подушка так и осталась неотступным видением. В эту самую минуту слышит
он у самого своего уха шопот Ахилла:
- Отпустите меня!
- Куда? - хотел спросить Курымушка, но вместо звука вылетел с яростью
треск зубов челюсть о челюсть.
- И у тебя зубы трещат, - сказал Ахилл, - ты их рукой придерживай,
как я.
Курымушка попробовал, и, правда, вышли слова:
- Куда тебя отпустить?
- Я по бережку тихонько пойду, согреюсь как-нибудь и дойду.
- Куда ты дойдешь?
- Домой.
- До-мой! ах, ты...
Не то было главное обидно, что вернуться задумал, а что мог себе
представить, будто это так близко, что вернуться можно. Курымушке было,
будто он уж и в Азию приехал.
- Баба, баба! - повторил он со злостью.
- От бабы бежал и к бабе тянет его, - сказал Рюрик.
- Ну, не буду, ребятушки, не буду, - спохватился Ахилл и, отпустив
челюсть, затрещал зубами, будто фунтами орехи посыпались.
- Ишь, сыпет, ишь, сыпет! - засмеялись товарищи.
А Курымушке скоро опять подушка привиделась, и он стал с этим бо-
роться, но только напрасно, - чем больше он ее отвергал, тем ярче она
вновь показывалась, небольшая подушка, такая же чудесная, как на подушке
чудесной снилась когда-то страна голубых бобров. Но вот между утками и
гусями пошли совсем какие-то иные разговоры.
- Ты знаешь, о чем они сейчас говорят? - спросил Рюрик.
- Не знаю, а что-то случилось; и по всему берегу одно и то же.
- Это значит, скоро рассвет.
- А как будто еще темнее стало: звезд не видно.
- Всегда перед самым рассветом темнеет, и звезды скрываются: меркнет.
Я много с отцом ночевал на утиных охотах: всегда меркнет.
Правда, скоро стало белеть. Теперь не страшно и костер развести. Вот
вспыхнуло на берегу маленькое пламя, на востоке начался огромный пожар и
потом, когда солнце взошло, как добродушно оно встретило это маленькое
человеческое пламя и как вкусен был чай с колбасой и какая радостная си-
ла от солнца вливалась в жилы: этой силой опять все живое поднималось и
летело на юг в теплый край.
- Гуси, гуси летят!
- А там смотри, что там?
- Тоже гуси.
- И там?
- И там гуси.
- Ложись на землю, готовь ружье, кряквы летят.
- Стреляй!
Одна шлепнулась, другая подумала, споткнулась и тоже упала.
- А ты, дурак, хотел к бабам итти!
- Дурак я, дурак!
На охоте всегда так: нужно одну только удачу в начале и потом пойдет
на весь день, будто каждая новая минута готовит новый подарок. Так про-
шел этот прекрасный день, и ночь прошла у костра в тепле на сухом трост-
нике. И еще прошел день и еще одна утиная ночь. В полдень третьего дня
путешественники услыхали далеко на берегу колокольчики.
- Не становой ли нас догоняет? - спросил Курымушка.
- Очень просто, - ответил Рюрик, - вот сейчас я это узнаю, он нам
кум, кроме шуток, с отцом ребят крестил, приятель отцу: кум.
Было там на берегу высокое дерево. Рюрик вышел на берег, взобрался на
самый верх.
- Ну что, видно?
- Видно, едет шарабан.
- Становой?
- Не знаю, не разберу.
- Скорее же разбирай, ну?
- Разобрал: становой!
И так он это спокойно сказал, будто в самом деле он своего кума
встречает.
- Скорей же слезай!
- Подожди: за ним в телеге два полицейских.
- Слезай же, слезай, это за нами!
Но Рюрик слезал не так, как хотелось Курымушке, и Ахилл равнодушно
смотрел.
Курымушка вспыхнул от злости, но вдруг ему пришла одна мысль.
- Он нас не поймает, - сказал Курымушка, весь просияв, - слушайтесь
только меня, вытаскивай живо лодку на берег.
- Как вытаскивать, что ты, удирать надо.
- Вы-тас-ки-вай!
Послушались, вытащили на берег лодку.
- Перевертывай вверх дном.
Тут все и поняли: под лодкой пересидеть станового.
Выбили живо лавочки, нос пришелся как раз в ямку из-под камня и лодка
плотно закрыла путешественников.
Колокольчики все приближались. Вот, если бы мимо промчался, но нет -
колокольчики затихли, и голос послышался:
- Едрена муха! зачем тут лодка на берегу? Стой-ка, я посмотрю.
Подъехали полицейские.
- Это их лодка! - сказал становой. - Только где же они сами?
- В деревне, ваше благородие, - сказал полицейский, - они там наверно
заночевали, отдыхают, как-никак, а ночи зябкие.
- Ну, вы поезжайте в деревню, а я вот здесь вас подожду и закушу.
Еремей, привяжи коня к дереву; Кузька, подай сюда из шарабана кулек.
Полицейские уехали. Становой вытащил из кулька четверть с водкой,
поставил на дно лодки и подумал, удивился: - "Ночью дождя не было, а
лодка мокрая".
- Вот едрена муха! - сказал он.
Выпил чайный стакан, закусил, посмотрел следы на траве, как они все
выходят от воды и уходят под лодку...
- Те-те-те, - проговорил он, широко и добро улыбаясь, - вот так изю-
минка!
И запел почему-то:
Чижик, чижик, где ты был?
На Фонтанке водку пил...
Выпил стаканчик, выпил другой и вдруг заплясал, припевая:
Выпил рюмку, выпил две -
Зашумело в голове.
- Молодцы, - сказал он вслух, - взяли себе да и поохотились, самое
время, осень, перелет: вот как найду их, так им дня три еще дам постре-
лять.
- Слышишь? - шепнул Рюрик Курымушке, - надо бы сдаваться.
- Да, надо бы, - шепнул и Ахилл.
В ответ Курымушка ткнул кулаком в нос сначала одному, потом и друго-
му.
- Вот как поймаю, - продолжал становой, - прежде всего им водочки,
ветчинки, чайку с французской булкой, а потом с ними на лодке дня на три
