чительным управлением человека; казалось бы, за страшное кощунство без-
божника мужики бы должны разорвать Елизара Наумыча, как они чуть не ра-
зорвали Горького за потребилку. Но вокруг одно только веселье...
Как это понять?
Мне рассказывал Горький, что ему в февральские дни привелось наблю-
дать в Петербурге такую сцену: под огнем пулемета с крыши солдаты как-то
исхитрились пробраться на чердак и там захватить городового, казалось
бы, только-что рисковавшие жизнью солдаты должны были там же на чердаке
разорвать городового, но все они вышли и с городовым, и с пулеметом как
ни в чем не бывало, и все хохотали и, по словам Горького, сам фараон то-
же хохотал...
Ну, как это понять?
А, может быть, смех и веселье во всяких положениях - природная черта
гущи народной, не только нашей?
Особенно хохотали на сходе по поводу одного стихотворения, в котором
все боги попали под телегу и сам бог-отец здорово поломал себе ребра.
Даже и тот старик много смеялся, пока, наконец, надумал спросить:
- А все-таки, кто же свет сотворил?
Но тут староста ударил палкой по земле, крикнул: "к делу", и сходка
стала заниматься трудным вопросом, кому загораживать недогороду в три с
половиной сажени.
Мы же с Елизаром Наумычем продолжали свой разговор.
- Вы, - спросил я, - совершенно в бога не верите?
- Этому и невозможно верить.
- Но как же раньше-то, наверно, верили?
- Верил, что Илья по небу катается, и оттого гроза, а когда стал кни-
ги читать, узнал, что обман, и действует электричество.
Так мы беседовали, а сходка, решив вопрос о недогороде, вдруг перешла
к живому вопросу, - как же все-таки праздновать Илью. Тут председатель
Филипп Яковлевич и сделал свои необыкновенные раз'яснения: оказалось,
что по декрету все граждане могут в любое время устроить себе праздник:
постановили на сходе, сделали выписку из протокола, на другой день приш-
ли в исполком, там приклеили марку за тридцать лимонов, и все.
- Молись хоть луне, хоть чорту, сказал Филипп Яковлевич.
- И можно с попом?
- Ну, как же!
- А ежели он луне не захочет служить?
- Найдем другого, - всякие есть попы - и обязательно, чтобы плясал,
так и будем просить, чтобы с плясом.
На этом и порешили с великим весельем.
Под конец сходки я спросил, почему это вышло так, в первое время ре-
волюции сходка проходила с чередованием голосов, с записями, а теперь
опять все забросили и стали брать криком, как в вечевые времена. Мне на
это ответили:
- Природа науку одолевает.
И рассказали, как барин кота научил тарелки на стол подавать и как
раз этот кот, завидев мышь, бросился за ней, и перебил все тарелки. И
это значит, что - природа науку одолевает.ЇВБЪБСБщБыБПВ ,Г
БЄБЬБЪБюБыБчББюБГмББЇБ wк#_300
М. Пришвин.
ПУТЕШЕСТВИЕ.
I.
На своих на двоих.
Есть ложное представление, что будто бы город убивает чувство приро-
ды. Я думаю, напротив: город воспитывает естественное чувство, и если мы
называем землю матерью, то город - учитель и воспитатель этого чувства к
матери земле. Я бы мог доказать это исторически, проследив, например, в
живописи, как возникал интерес к интимному пейзажу с развитием жизни
больших городов, но как-то проще выходит, если говорить о своем
собственном опыте.
Ранней весной я испытывал такое сильное желание странствовать, что
становился больным и неспособным к работе. Будь у меня крылья, я улетел
бы с птицами, будь средства, поехал бы открывать тогда еще неоткрытые
полюсы, будь специальные знания, примкнул бы к научной экспедиции. Но не
говорю уже о крыльях, не было у меня ни денег, ни полезной специальнос-
ти. Много мне пришлось побороться с жизнью, пока, наконец, я овладел со-
бой и сначала научился путешествовать без денег, а потом и летать без
крыльев - писать о своих путешествиях.
И трудно же было усидеть в Петербурге весной. Бывало, ночью откроешь
форточку и слушаешь, как свистят пролетающие над городом кулики, как ут-
ки кричат, журавли, гуси, лебеди - такой уж этот город, окруженный ог-
ромными, неосушенными болотами, что, кажется, вся перелетная птица валит
по этому рыжему от электричества небу. Бывало, расскажешь про такое
что-нибудь в обществе и так этому удивляются. А случилось как-то сказать
в бане на Охте:
- Нынче ночью гусь пошел.
Голый человек на это сейчас же ответил:
- То же и хорек в поле подается.
- Как хорек?
- Очень просто, хорек зимует в Петербурге, а весной выбирается в поле
берегом Черной речки; вечером, если тихо сидеть, можно заметить: весь
петербургский хорек валит валом по Черной речке.
- И, должно быть, тихо ходит? - спросил другой голый человек.
- Не очень; хорек, знаете, такое вещество чрезвычайно даже вонюч...
И пошел, и пошел разговор о хорьках с величайшей, нигде не писанной
подробностью.
Раз я слушал, слушал такие интересные мне разговоры, купил себе за
двенадцать рублей дробовую берданку, синий эмалированный котелок с крыш-
кой, удочки, разные мелочи и начал путешествовать. С тех пор ни одной
весны я не пропустил, и все весны были такие же разные, как посещенные
мною края, каждая имела свое лицо.
Все обычные путешествия имеют к моему путешествию такое же отношение,
как дачная жизнь к обыкновенной трудовой жизни, потому что добывание по
пути средств существования ставило меня в такие же условия, как перелет-
ных птиц, тысячи верст до мозолей махающих крыльями. Конечно, без риска
ничего не выходит, и мое путешествие без денег тоже рискованное предпри-
ятие, но зато когда одолеешь, то непременно сверх лишений остается, как
у матери ребенок, - большая, прочная радость. Помню, я оплавал почти все
Белое море и по Северному океану довольно много в России и в Норвегии,
пользуясь местными оказиями рыбаков, добывая себе пищу почти исключи-
тельно охотой и милостью людей за случайные подмоги. Приходилось ноче-
вать и на лодке, и под лодкой, и на песке под парусом, и раз даже схва-
тить за ногу через дырочку в парусе токующего на мне самом тетерева. И
чего, чего только ни бывало во время этого звериного сна, когда спишь и
в то же время все знаешь, что вокруг тебя делается. Но никогда я не за-
ботился, чтобы собирать материалы для повести, никогда бы у меня из та-
кого путешествия не вышло ничего хорошего, потому что оно бы не было
тогда свободным, и большое великое должно бы подчиниться малому личному.
Я заботился только о добросовестном изучении местной жизни, слушал все
со вниманием и заносил иногда на лоскутке бумаги (часто на папиросной)
интересные мне слова.
Трудно так путешествовать, но что же делать, попробуйте соединиться с
ихтиологической экспедицией на Мурман, и вы узнаете жизнь трески, но по-
работайте с поморами на их первобытной шняке в океане по улову этой са-
мой трески, и вы узнаете жизнь всего края через жизнь трудового челове-
ка.
Лицо края.
Если бы жизнь пришлось повторять, я непременно бы сделался краеведом,
но не таким, какие они есть - ученые специалисты, или энциклопедисты, а
таким, чтобы видел лицо края. Многие думают, и этот предрассудок широко
распространен, что если изучить край во всех отношениях, и эти знания
сложить, то и получится полное представление о том или другом уголке
земного шара. Но я думаю, что сложить эти разные знания и получить из
них лицо края так же невозможно, как сварить в колбе из составных эле-
ментов живого человека. Сколько вы ни изучайте край и сколько вы ни
складывайте полученные знания, и все-таки непременно останутся места,
наполнить жизнью которые может только простак, сам обитатель этого края.
Вот мне и кажется, что настоящий краевед должен исходить не от своего
знания, например, какой-нибудь ихтиологии, а от жизни самого простака (я
не люблю слово обыватель). Для этого, скажут мне, существует наука эт-
нография, но и про этнографию я скажу то же самое; живую жизнь она про-
пускает, для того, чтобы схватить живую жизнь, нужно найти секрет вре-
менного слияния с жизнью самого простака; самое трудное в этом слиянии,
что его нельзя задумать и осуществлять по программе, а как-то - чтобы
оно выходило из всей натуры себя самого. В путешествиях, которые, оче-
видно, и есть мое призвание, я этого иногда достигал, и думаю, что если
нарочно не засмысливаться, то множество людей могут черпать в трудовом
опыте ценнейшие материалы. На это мне делали возражение, что для ис-
пользования трудового опыта должна быть наличность художественного даро-
вания, удел очень немногих. Я согласен, что в известном кругу общества,
правда, художественный синтетический дар имеют очень немногие, но в
простом трудовом народе, прикосновенном к стихии, он есть общее достоя-
ние, как воздух и вода. Есть такая прирожденная у человека способность
соединять в своей душе разнородные явления и тем одушевлять и доводить
до себя даже мертвые вещи. Если бы у меня сейчас была под рукой книга
Федорченко "Народ на войне", сколько бы я мог привести ярких примеров о
наличии в простом трудовом народе художественной стихии. Мне приходится
дать пример из своих книг по северу, далеко не такие яркие как у Федор-
ченко. Раскрываю книгу наугад и на каждой странице нахожу что-нибудь ха-
рактерное.
Море богаче земли.
Помор сказал:
- Море богаче земли. Звери там всякие, рыбы. А мелочи этой и не сос-
читать. Солдатики-красноголовики, в шапочках, перед семгой или перед по-
годой показываются. Да вот еще воронки, вроде как птиченьки, идут, пома-
хивают крылышками. Рак есть там большой, часто лапчатый, хвост короткий,
звезды. Идут все по дну моря, перебиваются. Море богаче земли!
Медуза.
Изумленные странники замечают подводный кораблик. Я хочу сказать им,
что это медуза - животное, но кормщик перебивает меня:
- Это морское, тоже буде живое, идет, да помахивает парусом, расши-
рится, да сузится, да вперед и вперед, веслом толкнешь вроде как убьешь.
Морской заяц.
Из моря показывается голова. Вода стекает с синеватого лба. Золотые
капли блестят на усах.
- Зверь, а что человек, - говорит пахрь.
- На человека он очень похож, - отвечает моряк, - катары, как ру-
ченьки, головка кругленькая.
Морской заяц долго плывет за нами, вдумывается кроткими умными глаза-
ми, так ли рассказывает моряк пахрю о морской глубине.
Детки звериные.
- К Трем Святителям бельки родятся, детки звериные.
- И деточки есть у них? - спросила старушка.
- У каждого зверя есть дети, - отозвался черный странник.
- От детей-то нам и главная польза, - продолжал моряк; - на них не
нужно и зарядов тратить, а матерый зверь от детей не уходит, хоть руками
бери.
- Куда же от деточек уйти, - пожалела старушка.
- Детей он, бабушка, любит.
- Детей каждый зверь любит, - отозвался опять черный странник.
- Так-то оно так, - ответил помор, - а только мы замечаем, нет жа-
лостливей тюленя. Человек и человек: и устройство свое, вроде как бы на-
чальника себе выбирают. Из пятнадцати штук один... Головой помахивает,
слушает, а те лежат, тем что! Промахнешься в начальника, сейчас зашеве-
лятся, сейчас в воду со льдины, а те за ним, только бульканья считай.
Начальника убьешь пулей, чтобы не капнулся, а тех хоть руками бери. Это
от века так, не нами начато, так век идет. Главное начальника убить, он
стережет, его забота, а тем что! Лежат на солнышке ликуются*1 парами,
что человек. А как родит, так в воду, обмоется, выстанет и лежит возле
своего рабенка, и уж никуда от него не уйдет.
- Куда же от деточек уйти, - сказала старушка.
- Да, отползет немного, смотрит на тебя, матка, да батька, все тут
лежат, так много, что грязь. Верст на сто ложится, - где погуще, где по-
реже, и все зверь, все зверь. Тут и реву у них не мало, потому матка в
