и разного рода пороки его со всеми
также оттенками находятся в
беспрестанном движении и борьбе между
собою. Сердце человеческое, любезный
Антоний, такой лабиринт, в котором
самый искусный наблюдатель не скоро
найдет нить Ариадны. Итак, если для
определения степени ума человеческого
необходимо иметь не малое количество
сметливости и проницательности, то тем
более требуются оные при составлении
понятия о других душевных свойствах.
Здесь надлежало бы мне войти в
подробное описание этих свойств и
определить каждое из них, как выше
поступил я с родами ума; но это потре
бовало бы весьма много времени и
уалекло бы меня за пределы дружеской
беседы нашей. Двойник ваш, любезный
Антоний, не для того является вам,
чтобы читать философские лекции: он
имеет целью только усладить ваше
уединение. Итак, я постараюсь сколь
можно короче изложить мысли мои о
предмете, раздробление которого завело
бы нас слишком далеко.
Я говорил выше, что пороки имеют
сильнейшее влияние на ум человеческий,
- и вам, быть может, показалось
странным, что я упомянул токмо о
порочных свойствах души, не сказав ни
слова о добрых ее качествах, как-то: о
великодушии, твердости, решительности,
добродушии, сострадательности и прочее.
Неоспоримо, что и добрые качества имеют
тесную связь с умом нашим; но я потому
об них не упомянул, что они ни в каком
случае не затмевают его и, следственно,
не препятствуют природному его
действию; пороки же и слабости,
напротив, портят его и дают ему
совершенно ложное направление,
Пороки человеческие так же, как и
роды ума, разделить можно на высшие и
низшие разряды. К высшему разряду
принадлежат: зависть, злоба, самолюбие,
эгоизм, гордость и тому подобное; к
низшему - тщеславие, легкомыслие,
ветреность, нескромность и прочее.
Первые буду я называть собственно
пороками, последние слабостями. И те и
другие имеют вредное влияние на наш ум,
и потому необходимо нужно принять их в
соображение при определении
способностей человека. Избегая всякого
подробного описания, я не могу, однако,
не коснуться, хотя мимоходом, некоторых
из означенных пороков, требующих
особенного пояснения.
Самолюбие, например, и эгоизм часто
смешиваются один с другим, хотя, по
мнению моему, оба сии порока имеют свои
собственные, совершенно отличные черты
и производят разные действия, а потому
должны подлежать особенному разделению.
Самолюбие имеет, конечно, близкое
сродство с эгоизмом, но в таком же
сродстве находится оно и с другими
пороками, и поэтому многие не без
причины называют оное корнем всех
прочих пороков. Здесь, однако, должно
заметить, что под словом самолюбие не
разумею я того чувства собственного
достоинства, которое, не выходя из
границ умеренности, нимало не
предосудительно для человека; от такого
самолюбия не изъяты люди самые скромные
и добродетельные. Любить себя до
некоторой степени позволено и должно;
но ставить себя выше ближнего, считать
себя лучшим и совершеннейшим, унижая,
пренебрегая и презирая других без
основания, - вот самолюбие, о котором я
говорю! Эгоизм обыкновенно соединен
бывает с большим количеством самолюбия;
но последнее это свойство часто
встречается и без эгоизма. Я знаю
людей, которые при чрезмерном самолюбии
не только не имеют ни малейшего
эгоизма, но даже в высшей степени
одарены всеми противоположными ему ка
чествами. Они добры, щедры, всегда
готовы, не колеблясь, жертвовать
собственным имением и спокойствием для
блага других; но при том внутренне
величают себя и терзаются завистью,
когда находят в других высокие
добродетели.
Эгоист, напротив того, никогда не
может быть ни прямо великодушным, ни
добрым, ни щедрым. Все действия его
клонятся только к собственной его
пользе; все в мире относит он
собственно к себе. Он щедр и сыплет
деньгами, чтоб достигнуть того, что
считает для себя полезным или приятным;
но скуп и жалеет о копейке, когда не
предвидит никакой для себя пользы. Он в
состоянии сделать добро, но с тем,
чтобы оно не стоило ему ни труда, ни
денег. Иногда он может решиться даже и
на великодушный поступок; но посмотрите
на него внимательно, и вы увидите, что
он имел при том цель, собственно к нему
относящуюся. По наружности он кажется
приверженным к друзьям своим; но это
потому только, что он имеет в них нужду
или просто к ним привык и без них ему
скучно; доставьте ему другое,
приятнейшее занятие, - он об них и не
вспомнит. Скажу еще более: он, кажется,
обожает жену свою и страстно любит
детей; но и это чувство в нем, так
сказать, не бескорыстно: он любит их
для себя, а не для них. Если жена его
или дети умрут, он всячески стараться
будет скорее забыть их; он будет
бояться плакать, чтоб не испортить
своих глаз... И притом, если он не
глуп, то будет уметь скрыть холодность
сердца своего под личиною твердости
духа.
Таковое описание эгоиста вам, может
быть, покажется преувеличенным, но вы
ошибетесь, любезный Антоний! Таких
людей на свете более, нежели вы
думаете; но так как они, для
собственной своей пользы, иногда бывают
добры и ласковы, то эгоизм их не
сильно заметен.
Здесь должен я сказать также
несколько слов еще об одном пороке,
который в свете чаще встречается,
нежели как вы, может быть, полагаете:
это зависть. Поэты описывают ее в
образе женщины тощей и исхудалой, с
ехидным взглядом, с жалом вместо языка,
с вялыми губами, с ядоточными устами...
Невидимо вкрадывается она в пышные
палаты вельможи и в хижину бедного и не
только заседает иногда в собраниях
ученых и знатных людей, но часто
занимает первое место в гостиных
большого света. Как испугалась бы иная
дама, когда бы у ней вдруг открылись
глаза и она бы увидела, что гнусное это
исчадие повсюду ее сопровождает, и в то
самое время, когда она, терзая добрую
славу других в гордом ослеплении
считает себя поборницею добродетели, за
висть стоит за ее плечами и шепчет ей
на ухо...
Но порок этот, по несчастию, не
всегда принимает на себя вид такой
отвратительный и потому иногда находит
путь к сердцу благороднейших людей.
Так, мой друг! - бывают люди,
справедливо заслуживающие уважение наше
по отличным качествам ума и сердца,
которые сами не замечают, что в их
суждения о ближнем вмешивается зависть.
Правда, что она, являясь в обществе
уважаемого человека и будучи закрыта
непроницаемым покрывалом, редко кем
узнана быть может; но при всем том она
по-прежнему остается завистью. Возьмите
в пример Фрола: он добр, чувствителен,
умен, великодушен; он верный друг своих
друзей и не враг своих врагов...
Казалось бы, что зависть не найдет
места в благородном его сердце. Увы!
даже и туда она вскрасться умеет.
Заметьте, что Фрол - который готов
извинять слабости других, который
иногда, по излишней снисходительности,
находит добродетели там, где их нет
решительно, - этот самый Фрол, как
скоро дело идет о людях, равных ему
добрыми качествами, судит необыкновенно
строго и даже находит некоторое в том
удовольствие, чтобы отыскивать в них
недостатки!
Зависть эта еще заметнее в суждениях
Фрола о людях к нему близких, связанных
с ним коротким знакомством и дружбою;
ибо он преимущественно в кругу друзей и
знакомых желает быть первым и не терпит
соперничества, - и потому-то очень
редко оспаривает совершенства
посторонних лиц. Он защищает их слабо
сти и даже иногда ставит выше себя тех,
которые занимают гораздо низшую против
него степень нравственного
совершенства. Но как скоро покажется
ему, что кто-нибудь, в кругу его
знакомых, может похитить у него пер
венство, которое считает он природным
своим достоянием, тогда зависть,
неприметным для него самого образом,
берет верх над добротою его сердца.
Тогда не упускает он случая обращать
внимание на недостатки своего соперника
и увеличивать их, хотя бы он был самый
близкий к нему человек. Перед ним,
например, выхваляют ум друга его; он на
то соглашается, но притом замечает, что
ум этот был бы еще совершеннее, если бы
не был затмеваем таким-то недостатком.
Вы видите его невеселым, даже
печальным; спросите о причине - и он
скажет вам, что досадует на друга
своего за то, что сей последний,
несмотря на изящные свои качества, не
может отстать от такой-то слабости.
Если б этот человек, - говорит он с
видом душевного прискорбия, - при отлич
ных способностях и редких добродетелях,
которыми он так щедро наделен природою,
имел более основательности, более
постоянства и прочего, - что бы из него
было!.. Иногда он, под видом
дружеского участия, бранит друга своего
в кругу знакомых за недостатки, которых
тот вовсе не имеет, и просит его
преодолеть слабости, которых в нем нет!
Таким образом, мало-помалу, разрушает
он приобретенное другом его уважение и
на развалинах оного опять садится на
первое место... При всем том он прольет
последнюю каплю крови за того, кого ста
рается унизить во мнении других. Он для
спокойствия его продаст последний
кафтан свой и готов идти в землекопы,
чтоб только облегчить его участь, если
б нужда того потребовала. Вот, любезный
Антоний, какие странные противоречия
встречаются в бедном человеческом
сердце!
Но обратимся опять к фигурам нашим.
Я сказал выше, что фигура, означающая
одни роды ума N. N.. недостаточна для
составления понятия и о способностях
его. Вы теперь сами чувствуете, что
показание душевных его недостатков для
полного о нем понятия необходимо; итак,
к той фигуре надобно б было прибавить
еще множество разделений с означением,
какие N. N. имеет пороки и слабости и в
какой мере. Но так как фигура вышла бы
слишком велика, если бы для каждого
порока сделали вы особое разделение, то
довольно будет заметить по крайней мере
главнейшие. Положим, например, что N.
N. особенно самолюбив, надменен,
завистлив и упрям; итак, к означенной
фигуре прибавьте еще четыре разделения
для упомянутых пороков. Таким образом,
фигура, представляющая полное понятие о
N. N., будет следующая. (Смотри фигуру
вторую.)
Дополненная эта фигура может дать
вам довольно ясное и точное понятие о
способностях N. N. Вы увидите, что при
всей хитрости и остроте своей он часто
должен ошибаться по недостатку здравого
рассудка и сметливости. При взгляде на
чрезмерное количество самолюбия,
напыщенности и нераздельного с ними
упрямства вам не покажется
удивительным, что три эти качества,
составляющие в сложности 35 градусов,
во всех случаях будут превозмогать
здравый рассудок, проницательность,
понятливость и сметливость N. N.,
которых у него всего на все только 14
градусов.
Обратив внимание на десять градусов
зависти, вы без труда поймете, что
порок этот, соединенный с самолюбием,
надменностию и упрямством, мог бы
затмить несравненно большую меру
здравого рассудка, нежели сколько
оного имеет N. N..- и вы из всего того
выведете справедливое заключение, что
человек, подобный N. N., не
заслуживает названия умного и никуда
почти не может быть употреблен с
пользою. Несмотря однако на то, он в
общем мнении всегда будет слыть очень
