выбежал из комнаты и как очутился
здесь!
Я не знал, что подумать, услышав
рассказ Алцеста. Мне вообразилось, что
несчастный друг мой лишился ума, и я
всячески старался его успокоить.
- Опомнитесь, любезный граф! -
говорил я ему. - Вам, верно,
пригрезился какой-нибудь страшный сон!
- Нет! - отвечал он, - обливаясь
слезами, - я не спал... Я видел ясно
хлопчатую бумагу, высунувшуюся из
груди бедной моей Аделины... Пойдемте,
пойдемте! я докажу вам, что это не
сон!
Желая его успокоить, я поспешил
одеться и пошел с ним. Войдя в сени,
граф от сильного волнения чувств
пришел в такую слабость, что, конечно,
упал бы, если б я не подхватил его под
руку. Он дрожал всеми членами, и я с
трудом взвел его на лестницу. Я сам
был в ужасном положении... Сердце мое
сильно билось; печальные предчувствия
теснились в моей душе. В глубоком
молчании прошли мы первые комнаты, где
не встретили никого. Наконец отворил я
спальню - и оцепенел при виде того,
что мне представилось! Аделина на
кровати лежала полунагая. Профессор
сидел подле нее. Па горбатом носу его
надеты были большие очки; левою рукою
он упирался об Аделину, а в правой
держал кривую иглу, которою зашивал ей
грудь!.. Из одного конца прорехи, еще
не зашитой, торчала хлопчатая бумага.
На обнаженном боку Аделнны усмотрел я
глубокое отверстие, в которое, при
входе нашем, Вентурино вложил длинный
ключ, какие употребляются для
заведения больших стенных часов.
Злодеи так были заняты своего работою,
что не заметили, как мы вошли в
комнату.
Не успел я еще опомниться, как
Алцест с ужасным криком бросился на
Андрони. На лице его изображалась
ярость... Он замахнулся на него
тростью и, может быть, убил бы его на
месте, если б Вентурино не удержал его
руку.
Андрони пришел в исступление от
злости. Он схватил тяжелый молот,
подле него лежавший, и ударил Аделину
прямо в голову!.. В одно мгновение
лицо ее совершенно преобразилось!
Прелестный носик ее сплюснулся, белые
жемчужные зубы посыпались из
раздробленных челюстей!..
- Вот твоя жена! - приговаривал
Андрони, продолжая ударять молотом по
Аделине... От одного удара прекрасные
голубые глаза ее выскочили из глазных
ямок и отлетели далеко в сторону...
Бешенство овладело бедным Алцестом...
Он схватил с полу глаза своей Аделины
и стремглав выбежал из комнаты, громко
смеясь и скрежеща зубами!.. Я
последовал за ним. Вышед из дому,
Алцест остановился на минуту; потом
испустил жалостный вопль и вдруг, как
стрела, помчался вдоль по Гриммской
улице.
Я не мог догнать его. Когда уже был
я на улице, мне слышался хохот
Вентурино, пронзительный крик Андрони
и стук молота, как будто разбивающего
колеса в больших стенных часах.
Остаток ночи и весь следующий день
бродил я, с верным Иваном, по Лейпцигу
и тщетно искал графа. В глубокую
полночь возвратился я домой... без
него! В окошках дома, занимаемого
Андрони, не было огня. Дворник,
отворяя нам дверь, рассказал мне, что
в то же утро профессор выехал из
города в открытой коляске. Подле него
сидел высокий мужчина в красном плаще
и в треугольной шляпе. За ними
следовало несколько телег с разною по
клажею.
На другой день пришел ко мне
начальник городской полиции и объявил,
что на берегу реки Эльстер, подле са
мого глубокого места, найден
батистовый платок с меткою С. А. и два
финифтяные глаза. Платок был Алцестов,
но тело несчастного моего друга не
могли отыскать.
Я поспешно уехал в Россию. В самый
день отъезда вошел в комнату мою один
из служителей старого графа,
отправленный ко мне курьером. Под
Варшавою разбили его лошади; он целые
три недели без памяти пролежал на
почтовом дворе и оттого замедлил
приездом. Я распечатал пакет. Граф
писал ко мне:
Умоляю вас всем, что для вас
дорого, любезный Ф..., спешите
исторгнуть сына моего из пропасти, в
которую без вас он неминуемо
повергнется! Если нужно, употребите
силу, передаю вам родительскую власть
мою. Профессор, о котором вы пищите,
мне слишком известен. Он человек
весьма ученый и притом искуснейший
механик - вентрилок. Я познакомился с
ним еще в молодых летах в Мадрите.
Некоторый случай сделал его
непримиримым врагом моим, и он
поклялся мстить мне и всему моему
роду... Ради бога, не теряйте
времени!
Возвратясь в отечество, я уже не
застал в живых старого графа...
- Почтенный Двойник! - сказал я,
выслушав рассказ о пагубном влиянии
необузданного воображения. - Вы не
хотели верить возможности появления
Анюты в повести, которую имел я честь
вам прочитать, а сами рассказали мне
теперь совершенную небылицу. Есть ли
какое-нибудь в том правдоподобие, чтоб
человек влюбился в куклу? И можно ли
так искусно составить куклу, чтоб она
гуляла по улицам, плясала на балах,
приседала и улыбалась... и между тем
бы никто не заметил, что она не живая?
- Что касается до первого вопроса
вашего, - отвечал Двойник, - может ли
человек влюбиться в куклу? то, мне
кажется, мудреного в этом ничего нет.
Взгляните на свет: сколько встретите
вы кукол обоего пола, которые
совершенно ничего иного не делают и
делать не умеют, как только гуляют по
улицам, пляшут на балах, 'приседают и
улыбаются. Несмотря на то, частехонько
в них влюбляются и даже иногда
предпочитают их людям, несравненно
достойнейшим! К тому же происшествие
это совсем не ново: вспомните о
Пигмалионе, который, как говорит
предание, влюбился в статую, им самим
сделанную, пред которою наша кукла по
крайней мере имеет то преимущество,
что она двигалась.
- Может ли быть кукла, спрашиваете
вы еще, - продолжал Двойник, - так
искусно составлена, чтоб была похожа
на живую? Ах, любезный Антоний! до
чего не умудрится ум человеческий!
Сколько примеров могу я вам напомнить
об автоматах, не менее моей куклы
удивительных! Не помню, где читал я,
что какой-то механик составил
деревянного ворона, который при въезде
одного римского императора в город
Ахен подлетел к нему и проговорил
внятным голосом весьма красноречивое
приветствие на латинском языке... Кому
неизвестно, что знаменитый Алберт
(ученый астролог, живший в тринадцатом
столетии и прозванный Великим)
составил куклу, над которою трудился
беспрерывно тридцать лет? Кукла эта,
названная Андроидою Алберта Великого,
по свидетельству тогдашних писателей,
так была умна, что Алберт советовался
с нею во всех важных случаях; но, к
сожалению, один из его учеников,
которому надоела неумолкаемая
болтливость этой куклы, однажды в серд
цах разбил ее на части. И в наши
времена видели во всех столицах Европы
одного искусника, который возил с со
бою и показывал за деньги небольшого
деревянного турку, умеющего играть в
шахматы и обыгрывающего известнейших
игроков. Подобных примеров мог бы я на
считать множество, если б у меня была
не такая плохая память. В тысяча
восемьсот пятнадцатом голу физик
Робертсон, бывший пред тем в России и
показывавший фантасмагорические
представления, хвалился, что он изо
брел нового рода клавикорды, которые
выговаривали целые слова человеческим
голосом. Я сам видел клавикорды эти в
Париже: к ним приделана была кукла в
человеческий пост, щегольски одетая в
женское платье, с модною на голове
шляпкою. Робертсон садился за клави
корды, и, по мере того как перебирал
клавиши, кукла выговаривала (правда,
голосом довольно диким) несколько
слов, как-то: papa, maman. mon frere,
ma soeur, vive le roi! (папа, мама,
мой брат, моя сестра, да здравствует
король! (франц.)) и тому подобное.
Множество русских, бывших в то время в
Париже, конечно не забыли об этой
кукле Робертсона.
- При всем том, - возразил я, - вы
никак меня не уверите, чтобы человек
умный, каким описываете молодого
графа, мог влюбиться в куклу. Пускай
бы это случилось с глупцом; но человек
такой умный...
- Умный! умный! - прервал меня с
некоторою досадою Двойник. - Да можете
ли вы в точности определить, что такое
умный человек? А разве никогда не
случалось вам видеть, что люди,
слывущие в свете умными, делают такие
глупости, которые непростительны были
бы дуракам?
- В самом деле, - отвечал я, -
нередко случалось мне видеть это, и я
никогда не мог понять, отчего это
происходит? Сделайте дружеское
одолжение, любезный Двойник, объясните
мне загадку эту и вместе с тем на
учите, каким образом должно определять
степень ума У людей? Вы, верно, более
меня в этом имеете сведений;
а я, признаюсь, в течение жизни моей с
умными людьми неоднократно попадал
впросак. Я чувствительно вам буду
обязан.
- Вы знаете, дражайший Антоний, что
я не в силах вам отказать в чем бы то
ни было, а потому постараюсь исполнить
ваше желание. Но оставим разговор этот
до другого раза. Назначенное нами для
разлуки время давно протекло.
Прощайте!
Конец первой части
_______________________________________________________________
Оригинал этого текста расположен в библиотеке сайта
"Русская Фантастика" по адресам:
http://www.sf.amc.ru/
http://www.kulichki.rambler.ru/sf/
http://www.sf.convex.ru/
Версия 1.00 от 14 октября 1998 г.
OCR & Spellcheck - Александр Усов.
Сверка произведена по изданию:
"Антоний Погорельский. Двойник/Монастырка",
изд-во "Художественная литература", Москва, 1960 г.
_______________________________________________________________
Права на это собрание электронных текстов и собственно
электронные тексты принадлежат сайту "Русская Фантастика".
Разрешено свободное распространение при условии сохранения
целостности текста (включая данную информацию). Разрешено
свободное использование для некоммерческих целей при
условии ссылки на источник.
_______________________________________________________________
Антоний Погорельский
Двойник или мои вечера в Малороссии
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Вечер четвертый
На другой день, лишь только уселись
мы по обыкновенным местам, Двойник
начал разговор так:
- Я обещался объяснить вам,
любезнейший Антоний, почему люди,
слывущие в свете умными, часто делают
глупости; а потом научить вас, каким
образом должно определять степень ума
человеческого. Обязанность, принятая
мною, не легка, почтенный друг; и пото
му я должен просить вас заранее принять
замечания мои с дружескою
снисходительностью. Ум человеческий и
вообще все, что только относится к
душевным способностям человека, есть
такая загадка, которую совершенно
разрешить нам удастся разве в будущей
жизни.
Всевышнему угодно было понятия наши
об отвлеченных предметах ограничить
резкою чертою, чрез которую умнейший
человек при всем старании, при всех
усилиях своих никак, сам собою,
переступить не может. Все, что
находится за сею чертою, навсегда
останется для нас неизвестным, и потому
не ожидайте от меня совершенно
удовлетворительного истолкования и, так
сказать, анатомии человеческого ума.
Замечания мои основаны на простой
опытности: я смотрел на людей, наблюдал
их действия, размышлял о причинах и
всякий раз более удостоверялся, что
каждое усилие переступить чрез на
чертанную нам границу не только
