Из двух бревен сооружено подобие креста, и князя Ивана стали на нем распи-
нать. Баловень судьбы, в этот страшный час он смерть встретил с мужеством.
Пока его палачи на кресте растягивали, Долгорукий внимательно на небо смот-
рел: "Ах, Наташа! Такие же облаци бегут и надо тобою сейчас... над Березовом.
Как хорошо там было-то, господи!" Был он тих и покорен. От боли не кричал. В
преддверии часа смертного вроде даже стал ясен разумом. Смерть - это ведь не
пытка: гибель снести легче, нежели мучительства. А палачи вовсю трудились под
суровым оком великого инквизитора.
- Тяни его пуще... тяни!
Тянули, пока кожа на суставах не лопнула, и члены распятые потом палачи
веревками к бревнам принайтовили. Небо было серенькое, сыпал снежок, из ближ-
ней деревни петухи кричали. "Дх, Наташа! Уж ты. прости, что пил я и шумство-
вал, тебя обижая... Ныне уж прощения мне у тебя никак не вымолить."
Палач - вмах! - отсек ему правую руку, и князь Иван видел, как отбросили
ее в сторону. Полетела она прочь с перстами, которые были широко раздвинуты
от боли острой.
- Благодарю тя, господи! - заорал Иван истошно.
Подскочил второй палач - отнял ему ногу левую.
- Яко сподобил мя еси!
Третий палач рубил ему левую руку на кресте.
- ...познати тя, владыко...
Четвертый оттяпал ногу правую, коща Иван был уже без памяти. Палачи легко
отделили ему голову от тела. Дружно уложили топоры в мешки, пошитые из шкур
медвежьих, и, довольные, с разговорами они пошагали в царев кабак, где и гу-
ляли три дня подряд...
Ушаков отъехал в столипу - для доклада царице.
С пруда острожного лебеди давно улетели - искать тепла в Индии. Березов
опустел. Наташа осталась одна с детьми малыми. Родным своим Шереметевым писа-
ла на Москву она, сама из Шереметевых: "Заверните мне в бумажку от крупиц,
падающих от трапезы богатой, и я стану участницей благ ваших..." Но ни едина
крупица не упала от стола хлебосольного, стола московского - боялись сородичи
Наташи добрым делом императрицу прогневать!
Жались к ней дети, возле матери грелись, как котята возле теплой кошки. В
один из дней Наташа вышла из острога к реке. Долго смотрела вдаль... Остались
на Москве готовальни да книги. Руки теперь задубели от холода, от стирки, от
печных ухватов, от пилы и топора. Женщина тронула на пальце перстень обру-
чальный, и вдруг он легко скатился с руки - прямо в реку. "Наверное, Ивана
уже нет в живых", - решила Наташа. Перстень лежал на дне, золотинкою светясь
под водой прозрачной. Она не нагнулась за ним, она из воды его вынимать не
стала.
Сокройся в шумной глубине
Ты, перстень! перстень обручальной,
И в монастырской жизни мне
Не оживляй любви печальной.
Пошла обратно вдоль реки
Дочь Шереметева младая...
Наташа пошла обратно в острог. Было ей в ту пору всего 25 лет. А самые жи-
вые женские годы провела за стенами острога. Уложила на ночь детей, присела к
столу и стала писать императрице: если жив муж, то прошу не разлучать с ним,
а если нет его в живых, то пусть хоть постригают ее, детей же на Москву от-
пустите, за что им страдать тут?
Долго ехал почтарь до Петербурга и доехал. Анна Иоанновна распечатала
письмо из далекого Березова.
- Эка хватилась! - сказала императрица. - Да мужа твово, голубушка, давно
по кускам разнесли...
Доносчику Осипу Тишину она в награду 600 рублей отсчитала. Но велела выда-
вать деньги в рассрочку - по сотне в год, "понеже, - начертала Анна Иоанновна
в указе, - Тишин к пьянству и мотовству склонен". Проявила о доносчике заботу
"матерную".
Вскоре явились лейб-медики с поклонами:
- Ваше императорское величество, спешим обрадовать ваше величество: ея вы-
сочество, принцесса Анна Леопольдовна, племянница ваша высокородная, понесла
от принца Брауншвейгского.
- Велик день для меня! Молитесь, люди русские. Во чреве племянницы моей
объявилась самодержавная власть над вами...
Бирону эта беременность пришлась некстати.
- Надо же! - фыркал герцог. - А я-то, грешный, надеялся, что брауншвейге-
кий выродок на такие дела не способен...
Зато Анна Иоанновна даже помолодела, ходила по дворцам шагом легким, пру-
жинящим. Теперь цесаревну Елизавету можно не опасаться: место на престоле Ро-
мановых и далее будет занимать потомство от царя Иоанна Алексеевича... На ра-
достях Анна Иоанновна разрешила Наташке Долгорукой вместе с детьми из Березо-
ва на Москву выехать, где и жить ей тихонько, никому ничего не рассказывая.
Долго добирался обратный гонец до Березова, и очень долго будет ехать на
родину Наташа с детьми... О боже! Если бы только Анна Иоанновна могла знать,
в какой день совершится въезд Наташи в Москву... Но об этом после!
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Москва, Москва, Москва!..
Здесь чудо - барские палаты,
С гербом, где венчан знатный род,
Вблизи на курьих ножках хаты
Да с огурцами - огород.
Нет тебя, Москва, краше и нет тебя гаже. Здесь царствует уже много лет
сатрап отменный - Семен Андреевич Салтыков, дядя императрицы. Порядки при нем
строгие, а какие - сейчас поведаем... Вот, к примеру, идет мужик по Пречис-
тенке и тащит под локтем курочку-рябу с лапами связанными. Спокойно берут му-
жика за шкирку и ведут в сыскную канцелярию. А там его по-хорошему спрашива-
ют:
- Скажи нам, кто таков и на што тебе эта курица?
Мужик дает ответ самый чистосердечный:
- Иду это я по Пречистенке, значит, с курочкой-рябой, несу ее, значит, на
базар продать, вдруг меня... хвать! И потащили...
Дело ясное. Курину относят в котел и варят. Мужика кладут на лавку и дерут
по спине "кошками" с когтями железными. А допрос чинится таков: не украл ли
ты курицы и кто в твоих сообщниках состоит? Мужик клянется, что курицы не во-
ровал, сам он из села Внуково, крепостной помещика Сибилева, а дома жена и
детки плачутся, ждут, когда он курицу продаст и домой вернется... Семен Анд-
реевич Салтыков выносит по делу мужика с курицей мудрейшую апробацию:
- Так оставить нельзя! Пущай мужик извинится за то, что столько волнения
нам доставил, и вернуть его помещику под расписку...
Из Москвы тянутся во Внуково дроги крестьянские, а на них в гробу лежит
мужичонка, так и не успевший извиниться перед мудрым начальством. Но это -
народ простой, бесхитростный, безответный. Иное дело воры - зубасты, горлас-
ты, пронырливы, с ножиками да кистенями. Каждую осень Москва исправно ими за-
полняется: воры едут запасаться оружием, порохом, свинцом, иногда даже ядра
пушечные покупают. Здесь же от немецких мастеров приобретают они чеканы для
выделки монет фальшивых. Москва и паспорта фальшивые производит... Дети боя-
лись играть на улицах. Воры крали их от родителей, увозили в провинцию и там
выручали немалые деньги от продажи помещикам в крепостное рабство. Повоют
матки на Москве, да делать нечего - и другого сыночка народят.
Доносы душили первопрестольную. Раньше русские люди тоже кулаками бились,
воровали, "порчу" насылали, красного петуха соседу пущали, но все было как-то
ничего. Мириться с этим можно. Но теперь за донос стали платить, как за дело
геройское! Донос и пытка - вот два кремня главных, на которых цари высекали
из народа искру подлости... "Слово и дело" пронизало насквозь жизнь русскую.
Иван сын Осипов, по прозванию Каин, лежал сегодня в постели, а рядом с ним
возлежала дева молодая с глазами зелеными.
- Хошь, я тебе пряничка подам?
- Нет, - отвечала дева, резвясь.
- Хошь, и платок подарю узорчатый?
- Не! - отвечала капризная...
Таракан, большой и жирный, упал с потолка. Ванька раздавил его меж паль-
цев, и заявил он деве блудной:
- Так какого тебе рожна ишо надобно?..
Тут в окно постучали. Явились воры московские: Яшка Гусев, Николка Пиво,
Сенька Голый, Мишка Бухтей да Криворот Немытый. Рассказывали последние новос-
ти:
- Ныне молебны служить заказано от губернатора Салтыкова во здравие ея ве-
личества... Царица наша прихварывает!
Ванька Каин с постели встал. Свечечку у иконы поправил, чтобы набок она не
валилась. Покрестил себя истово:
- Тока бы светик наша Анна Иоанновна не окочурилась!
Криворот Немытый за печку высморкался.
- Хрен с ней! - сказал. - Подохнет, дык што мне с того? Другую посадят.
Нас, воров, этим никак не убьешь насмерть. Для нас все едино, кто наверху,
лишь бы воровать не мешали...
Молод еще был Ванька Каин, а на челе его уже залегли морщины, плод разду-
мий горчайших. Сколь веревочка ни вьется, а конец всегда найдется. Воровская
жизнь - хороша, да на плаху идти неохота. Как бы, думал он дерзостно, так из-
вернуться ему, чтобы с властями подружить, а воровство свое продолжать? И
чтобы власти, о воровстве его зная, тюрьмой ему не фозили... От иконы подошел
Ванюшенька к зеркалу и гребнем частым себя причесал.
Простолюдству жить в беззаконии трудно. Но и купцам не легче. Потап Поло-
нов, бывший Сурядов, это сразу понял, как в торговлю московскую сунулся. Куп-
цов притесняли жесточайше. Только богатей выживали в лавках своих, от набегов
полиции откупаясь, как по табели расходов стихийных, - остальная шмоль-голь
на едином страхе держалась.
От тех денег, что фельдмаршал Ласси в Крыму ему дал, Потап сначала рогож-
ное дело затеял, и оно ему нравилось. Дело это липовое! Во-первых, липа хоро-
шо пахнет, от лыка и грязи не бывает. Делай себе мочалу для бань, мастери ку-
ли для товаров сыпучих. Когда рогожи готовы, их надо связать в "бунтовку" ве-
сом обязательно в шесть пудов. А потом на плечи взвалил и пошел торговать...
просто душа радуется! Дело липовое - дело самое чистое.
Но едва Потап первую деньгу от рогожи добыл, как явились два солдата и
твердо заявили, что желают липовое дело охранять от воров и прочих погубите-
лей, а ты нам кланяйся.
- Да на што мне охрана? Я и знать-то вас не знаю.
- Ты не спорь, - отвечали солдаты. - Мы тебя, хошь или не хошь, охранять
все равно станем. А за это ты нам по рублю плати!
- Как это платить? Да я рази звал вас?
Позвали они капрала и втроем стали Потапа бить, пока он не доверился им
для охраны. Получив по первому рублю, солдаты спьяна лавку Потапа сожгли и
чуть сами не сгорели (он же их, подлых, сам из огня и вытаскивал). Рогожное
дело оставил Потап, ударился в пироги. На последние три рубля накупил муки,
нанял бабку Акимовну, и она, мастерица искусная, очень вкусные пироги делала.
На лоток их свалив, Потап кидался в толпы народные на Зарядье-московском, лю-
дей подзывая:
Эвон, люди, пироги горячи,
которы едят голодны подьячи...
И сбегался народ на призыв веселый, на запахи разные.
- А с чем они у тебя? - спрашивали.
Тут просто отвечать нельзя. Коммерцию надо так делать, чтобы тебя запомни-
ли и полюбили. Потап отвечал нараспев:
Имеются с лучком и с перцем.
а также из собачьего сердца,
из телячьего, слышь, рохна,
да из русского нашего г...!
Вмиг лоток расхватывали. Потап несся обратно домой, а там бабушка Акимовна
уже запарилась, у печи стоя. Шквырело у нее тут все, фырчало в масле постном.
Обжигаясь, дуя на пальцы, кидала бабка свежие пироги на лоток, осеняла их
крестным знамением:
- Торгуй - веселись, подсчитай - не слезись!
Весело было Потапу. Только под вечер сунулся он за пазуху, чтобы выручку
достать, а кисета с деньгами уже не было. С горя трахнул Потап лотком об мос-
товую. А за спиной кто-то смеяться стал над его горем. Обернулся - Ванька Ка-
ин стоит и кисет с его денежками за шнурок на пальце раскачивает.
- Твой? - спросил Ванюшка, подходя. - Ну, забирай. Пошутить я хотел. Для
