я умру пусть, но не унижусь!
Рибейро Саншес вручил клистирную трубку герцогу:
- А я могу постоять за дверью...
Бирон с трубкой остался наедине с императрицей.
- Анхен, - сказал он жалобно, - сочетание светил небесных неблагоприят-
но... нас ждет ужасный год! О, как страшусь я сорокового года, который можно
разделить на два и на четыре... Мужайся, Анхен, друг мой нежный!
Его высокой курляндской светлостью был поставлен клистир ея российскому
величеству. Врачи стояли за дверью.
Облик царицы в этом году сделался страшен. Заплывая нездоровым жиром, чу-
довищная жаба в грохочущих парчою робах, Анна Иоанновна хрипло дышала на
лестницах дворцовых. Глаза ее (без единой ресницы) побелели; зрачки, когда-то
вишневые, теперь купались в студенистой мути. Невоздержанна стала к сладкому;
пихала в рот себе лакомства парижские, жадно чмокала языком. Возраст и болез-
ни не умерили жестокости ее, а теперь мучила и тоска злобная; она выдумывала
для себя новые забавы. В последний год Анна Иоанновна полюбила частные письма
за других людей писать. Особенно - к женам, которые с мужьями в разлуке нахо-
дились. Выбирала для забавы, как правило, семью счастливую, где супруги в
согласии проживали. Ждет, бывало, жена весточки от муженька ненаглядного и
вот... получает: "Задрыга ты старая, ныне я тебя знать не пожелал, а сыскал в
столице паненочку для нужд своих молоденьку и с нею беспечально играюсь..."
Писал ей муж другое письмо - любовное, нежное, тоскующее. Но императрица ве-
лела его на почте изъять, а свое переслала на Москву дяденьке С. А. Салтыкову
и велела ему указно: "...при отдаче онаго велите присмотреть, как оное (пись-
мо) принято будет, и что она (жена то есть) говорить при том станет".
Салтыков депешировал, что ревет жена от письма такого.
- Так вот ей и надобно! - радуется императрица.
Губернаторы российские к указам царицы уже привыкли. То захочет, чтобы ей
белую ворону поймали. То велит всех седых баб остричь наголо, а волосы в Пе-
тербург для париков отправить. То коты ей "холостые" понадобятся, будто в
столице все коты уже женаты. А то узнает, что в Сызрани дура проживает - та-
кая уж дура, каких отродясь еще не бывало, и дуру велит к себе под конвоем
доставить. Власти местные должны были в дурью башку втемяшить, чтобы дура не
пугалась ("зову не для зла, а для добра", - сообщала Анна Иоанновна).
Вот какие указы рассылала она в году этом:
"Уведомились Мы, что в Москве на Петровском
кружале стоит на окне скворец, который так хорошо
говорит, что все люди, которые мимо едут, останавли-
ваются и его слушают, того ради имеете вы онаго сквор-
ца немедленно сюда к Нашей Милости прислать..."
Или - такой:
"В деревне у Василия Федоровича Салтыкова поют
песню крестьяне, которой начало: "Как у нас в сельце
Поливанцеве да боярин-от дурак решетом пиво цедил".
Оную песню велю написать всю и пришлите к нам
немедленно, послав в ту деревню человека, который бы
оную списать мог..."
В этой песне боярин-дурак в решете пиво варил. Дворецкий-дурак в сарафан
пиво сливал. Поп-дурак ножом сено косил. Пономарь-дурак на свинье сено отво-
зил. Попович-дурак подавал в стог сено шилом. А крестьянин-дурак костью землю
косил... Вот и нравилось Анне Иоанновне, что ни одного умного там нет - одни
дураки!
Это был год последний - год самый тягостный, год небывалых потех и великой
пышности, год самых жестоких казней. В этом году разбойники столь обнаглели,
что средь бела дня напали на Петропавловскую крепость, где из канцелярии заб-
рали все деньги.
А морозы стояли тогда страшные!
Об этой исторической стуже писались тогда трактаты научные. Морозы жесто-
кие начались еще с 10 ноября 1739 года и устойчиво продлились до 16 марта
1740 года (с короткой неестественной оттепелью в день казни Ивана Булгакова).
Старые люди припоминали, что давно такой суровой зимы не бывало. В лесах даже
зверье померзло. По ночам кошки бродячие скреблись в домы людские, прося пус-
тить их для обогрева. Волки забегали в столицу из-за Фонтанки, от деревни Ка-
линкиной, с Лахты чухонской - выли в скорби!..
Бирон указал царице на замерзшее окно:
- Смотри, как омертвела вся природа... не к добру.
- Не бойсь, - отвечала Анна Иоанновна, спиною широкой печку загородив. -
Нам с тобою бояться не пристало...
Калмычка, крещеная Авдотья Ивановна Буженинова, еще с прошлого года прис-
тавала к ней, чтобы ее "озамужили".
- Да какого дурака обженю я с тобой?
- Матка, - отвечала калмычка, - или дураков у тебя мало?
Бирон рассеянно следил за потугами шутов к веселью.
- Вот князь Голицын-Квасник, - сказал. - Разве плох?
За переход в веру католическую, за женитьбу на итальянке уже поплатился
князь жестоко, ослабел разумом от унижения. И немцы придворные больше других
шутов его шпыняли. За его фамилию громкую, за ученость прежнюю, за титул его
княжеский... Все это давно размешано в грязи и облито квасом в поругание!
- Квасник, - позвала императрица, смеясь, - эвон невеста тебе новая...
Оженить я тебя желаю. Рад ли?
- Ожени.
- Да на ком - знаешь ли?
- Знал, да забыл. Прости, матушка.
- Ты и впрямь дурак. Вот Буженинова... нравится?
- Хоть и косая баба, а добрая, - согласился Голицын. - И когда бьют меня,
она всегда за меня вступится..,
Анна Иоанновна уже зажглась новою забавой.
"...для некоторого приуготовляемого здесь маскара-
та выбрать в Нижегородской губернии из мордовского,
чувашского, черемиского народов каждого по три пары
мужеска и женска полу пополам и смотреть того, чтобы
они собою не были гнусны, и убрать их в наилучшее
платье со всеми приборы по их обыкновению, и чтоб
при мужеском поле были луки и прочее оружие, и
музыка какая у них потребляется; а то платье сделать
на них от губернской канцелярии из казенных наших
денег".
Одиннадцать губернаторов России получили такие уведомления от двора и
встряхнули свои провинции к бодрости. Провинциями же заправляли воеводы, и
они пошли рыскать по уездам на казенный счет, выбирая инородцев вида негнус-
ного, с оружием, с музыкой... Всех привозимых в столипу сразу тащили в манеж
герцога Бирона, где их кормили, мыли, ранжировали. Здесь и на Зверовом дворе
репетировали "дурацкую свадьбу". Бирон в подготовку маскарада потешного не
вникал. Мысли его были отягощены осложнениями жизни. Царица больна, а под бо-
ком завелся враг сильный, которого на своей груди он и вскормил. Волынский
залетел уже высоко, сбить его будет трудно... Бирон вошел в конфиденцию с Ос-
терманом и Куракиным; первый давал осторожные советы, второй обливал их слю-
ною бешеной собаки. Герцог говорил:
- Надобно восстановить равновесие, которое пошатнулось от тяжести Волынс-
кого, для чего и желаю вызвать Бестужева-Рюмина.
- Михаила, что послом в Стокгольме? - спрашивали его.
- Нет, Алексея, что послом в Копенгагене, мы с ним старые приятели еще по
Митаве. Будучи молодыми камер-юнкерами, сообща девок на мызах портили, и дол-
ги у нас были общие...
Тишком от ревнивой императрицы Бирон частенько навещал теперь цесаревну.
Елизавета Петровна пугалась откровенной дерзости герцога. Без тени смущения
он предлагал ей себя в любовники. Хотел он переменить хозяйку, но суть жизни
своей оставить прежней. Состоял при Анне Иоанновве - будет состоять при Ели-
завете!
- Нет, - отвечала цесаревна. - Не надо. Что вы?
Бирон злобился оттого, что Елизавета никак не шла в сети его хитроумной
интриги. Однажды он взял ее подбородок в свои жесткие пальцы, стиснул его так
сильно, что она даже вскрикнула.
- Голубушка, - сказал герцог, в глаза ей глядя, - с такой трусостью вам
никогда не сидеть на престоле российском.
Для свадьбы Голицына с калмычкой посреди Невы возводился Ледяной дом, - в
такие-то морозы изо льда что хочешь можно соорудить! Ледяной дом настолько
знаменит вышел, что название его стали писать с букв заглавных.
Для дураков он забавою был. Но только не для умных!
Мы, любезный читатель, станем относиться к нему двояко.
Как к высокому достижению народного разума.
Как к ловкому маневру заговорщиков против Анны Иоанновны.
Ледяной дом - это крепость, которую конфидентам следовало взять, засесть
за его прозрачными стенками и - выстоять!
ГЛАВА ВТОРАЯ
Волынский тверд был до конпа!..
Он важность гордого лица
Не изменил чертой боязни.
Рылеев. "Голова Волынского"
Враги злобствовали... Однажды утром Кубанец сорвал с дверей дома своего
господина записку. Это было изречение из уст пророка Наума: "Несть цельбы
сокрушению твоему, разгореся язва твоя; вси слышащие весть твою восплещут ру-
ками о тебе, понеже на кого не найде злоба твоя всегда". Понял тогда Волынс-
кий:
- Грозят мне бедами библейскими... не убоюсь их!
Он уже почуял холодок топора, над ним нависшего, но изменить верности
гражданина не пожелал. Книги лежали на столе потаенные: "Камень опыта полити-
ческого", "Комментарии на Тацита", "Политического счастия ковач" и прочие.
Опасные книги!
А сколько желчи было излито в беседах вечерних...
- Ой, система, система! - говаривал Волынский друзьям. - От нее никуда не
денешься, а менять бы надо поганую.
Белль д'Антермони снова предупреждал:
- Коли речь о системе государства зашла, так изгони прежде раба своего Ку-
банца от нас, чтобы он тебя не мог слышать.
- Раб есть, рабом и останется господину своему.
- А государыня у нас..., - бранился Хрущов.
- То верно, - соглашался Соймонов. - Герцог Курляндский ныне осатанел пре-
дельно. Недавно ехал в карете по Невскому, на ухабе его качнуло так, что зу-
бами щелкнул. Прилетел в Сенат, а там - сенаторы. Он - им: "Развалю всех на
дороге, вами же неисправные мостовые велю вымостить!" Сенаторы - ни гугу!
- Житье настало - хуже собачьего, - горевал Еропкин.
Главное, что двигало сейчас конфидентов, это рассуждения над "Генеральным
проектом о поправлении внутренних государственных дел". Все трудились над
ним, и получался трактат политический, а Хрущев больше всех в проект от себя
вписал, и говорил он так:
- Сочинение это будет полезнее книги Телемаковой...
Артемий Петрович проект на важные пункты разбил: об укреплении границ и
силах воинских, о церковниках и шляхетстве, о купечестве и фабриках, о тор-
говле и прочем. Открывался проект исторической преамбулой - от Владимира свя-
того до Анны Иоанновны историю дотянули. Татищев тут во многом конфидентам
помог, Еропкин с Хрущевым тоже знатоками были в истории русской. В проекте
Волынского осуждалась тирания Иоанна Грозного, живодерство его опричников, о
Петре I и самой Анне Иоанновне 1шсал Волынский с большой неприязнью. А таких
царей, как Иоанн Алексеевич (отец нынешней царицы), Екатерина I и Петр II,
конфиденты и вовсе не поминали, будто их отродясь на Руси не бывало.
- Россия, - высказывался Волынский, - страна недоделанная. Есть страны,
как Голландия, где все давно в порядке, и оттого, полагаю, скучно там живется
голландцам. А у нас на Руси такой кавардак, что скуки мы ведать никак не мо-
жем... Вот и правосудие, где оно? Царь встретил пьяного мужика и велел бить
его, чему указ издан. Вывод - пьянство вредно! Потом царь Петр, сам будучи
пьян, встретил и мужика пьяного. О чем тоже указ состоялся: мужика того царь
кубком для пущего пьянства вознаградил. Вывод обратный первомупьянство полез-
но! А указы государевы становятся законоположениями, по ним суд и расправу
