- Ну, коли не Соймонова, - рассудила императрица, - так я Никитича Татище-
ва туда зашлю, благо немцы мои невзлюбили его. Пусть подальше от столицы тре-
пыхается...
Волынский и Соймонов - до чего они разные... Пятнадцать долгих лет эти лю-
ди враждовали между собой и только теперь сошлись наикрепчайше, чтобы расс-
таться навсегдауже на эшафоте!
В истории русской их именам стоять рядом... В эту весну долго держались
морозы в Петербурге.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
А в Оренбуржье уже растеплело... Кирилов перед смертью жену с сыном из из-
бы выслал, Рычков руку его в свою взял и заплакал.
- Не плачь, друг мой. Весна скоро... хорошо будет... А умирал он в черной
меланхолии. Раньше мыслилась ему землица райская: сады в цвету белом, дети
пригожие в чистых рубашках, жеребиный скок по холмам чудился в ржанье воль-
ном, да чтобы бабы вечером шли с поля домой с граблями, сами веселые.
- Не удалась жизнь, - говорил Кирилов.
Все случилось иначе: скорбные виселицы на распутье шляхов, пальба пушеч-
ная, лязг драгунских подков и мужики без ноздрей, и бабы пугливые. Кирилов,
на лавке лежа, содрогался телом:
- Не хотел ведь того, иного желал... Прости меня, боженька; может, и не
надо бы мне сюда ехать?
В полном отчаянии он отошел к жизнь загробную. И рука его, к далекой Индии
протянутая, упала в бессилии. Снег уже таял, когда его хоронили. Петя Рычков
тащился под тяжестью гроба, и край гробовой доски больно врезался в плечо
оренбургского бухгалтера.
Великого рачителя и наук любителя не стало у нас!
В ту же ночь, когда умер Кирилов, в ту самую ночь (странное совпадение!)
открылась в Шлиссельбурге дверь темницы князя Дмитрия Михайловича Голицына...
Увидел узник палача с топором большим и сразу все понял:
- Неужто меня, будто скотину, рубить станете? Ванька Топильский даже взмок
от жалости:
- Прости, князь. Но так ведено...
- Да ух знаю, кем ведено, - ответил Голицын и стал ворот рубахи расстеги-
вать, чтобы шею для топора освободить.
- Может, перед часом смертным сказать чего-либо желаешь? Так ты скажи. Мне
приказано тебя выслушать.
- Сказать уже нечего мне, - усмехнулся Голицын. - Повторю лишь то, что го-
варивал в Кремле московском семь лет назад, когда кондиции наши царицею ра-
зодраны были... "Пир был готов! Но званые гости оказались недостойны его. И
те, кто заставил меня тогда плакать, будут плакать долее моего..."
Солдаты из полу одну половицу вынули.
- Ложись вот так, - велели, - а голову эдак-то свесь...
- Чистоплотна царица наша, - сказал Дмитрий Михайлович, ложась. - Пуще
всего боится она, как бы ей полы не испачкали кровью.
- Князь, - спросил Ванька, крестясь, - спокоен ты будешь или лучше повя-
зать нам тебя по рукам и ногам?
- Я уже мудр, - был ответ. - Я не дрогну! В проеме половицы видел он под-
пол темничный: сыро там, грязно, крысами пахнет... Жестокий удар настиг его
сверху.
- Держи его, - суетился Топильский, - выпущай кровь! Из обезглавленного
тела долго вытекала кровь в подпол. Потом солдаты опять половицу на прежнее
место настелили. Всадили для прочности два гвоздя по углам. Топильский прошел
вдоль ее - славная работа, даже не скрипнет! Порядок был полный, будто ничего
и не случилось. Только голова сенатора в уголку лежала, от тела отделенная, с
глазами широко распяленными.
Много знала та голова. О многом она грезила...
- Хосподи! - прослезился Ванька. - Помилуй мя, грешного.
Вошла в камеру старуха - улыбчивая, ласковая, чистенькая немочка, и ее на-
едине с телом оставили. Взяла г-жа Анна Краммер голову мертвую и примерила ее
к телу сенатора. Ловко и быстро (работа издавна привычная!) она пришила голо-
ву Голицына к телу его. Затем шею мертвеца туго перекрутила шарфом и вышла из
темницы, довольная.
- Где деньги-то мне за труды получить? - спросила Краммер по-русски. - Не
обманете меня, сиротинку бедную?
В ограде Благовещенской церкви, что стоит среди крепостк Шлиссельбуржской,
появилась могила с "приличною" надписью:
НА СЕМ МЕСТЕ ПОГРЕБЕНО ТЕЛО КНЯЗЯ ДМИТРЕЯ МИХАЙЛОВИЧА ГОЛИЦЫНА, В ЛЕТО ОТ
РОЖДЕСТВА ХРИСТОВА 1737, МЕСЯЦА АПРЕЛЙА 14 ДНЯ, В ЧЕТВЕРТОК СВЕТЛЫЯ НЕДЕЛИ,
ПОЖИВЕ ОТ РОЖДЕНИЯ СВОЕГО 74 ГОДА, ПРЕСТАВИЛСЯ.
Ушаков по-божески с Анною Краммер расплатился и велел на казенный счет от-
везти ее в Нарву, где проживала эта "дивная" мастерица. А императрице он до-
ложил, что князя убрали без шуму и чисто.
- Вот и ладно, - ответила Анна Иоанновна, довольная. - Все-таки добралась
я до шеи его. А то выдумал, черт старый, мечтанья несбыточные, дабы царям са-
модержавными на Руси не быть... Велите же родне покойника объявить, что князь
Димитрий естественной смертью помре от хворей застарелых. Хирагра более му-
чать его не станет. А ты, Андрей Иваныч, разоряй гнездо голицынское дотла, не
жалей никого и не бойся гнева божия... С богом я сама договорюсь!
Ушаков помялся:
- Матушка, да как мне гнездо разорять, ежели сын Голицына на твоей же пле-
мяннице Аграфене женат? Нетто тебе свою родную кровь не жалко?
-А ты ей, дуре, повели от меня, чтобы мужа бросила. Другого женишка ей сы-
щем! Да подумай сам, как бы извести Голицына князя Сергия, что на Казани гу-
бернаторствует. Уж больно хитер да молчалив, голыми руками не ухватишь его.
Опять же, у меня будучи перед отъездом к шаху Надиру, напиться пьян отказал-
ся. Я к таким людям подозрительна. Не жци добра от трезвенников...
Но изводить князя Сергия не пришлось. Когда в Казань дошла весть о гибели
отца в застенке Шлиссельбурга, губернатор в рыданиях вскочил на лошадь и пос-
какал из города в поле отъезжее.
Черные тучи клубились над лесом. Громыхнул гром.
- Всевышний! - закричал Сергей Голицын, к небу обращаясь. - Есть ли место
для правды в мире твоем или забыл ты о людях?..
Молния клинком обрушилась на него с небес... Князя нашли на другой день -
он лежал с головою, обугленной от нестерпимого жара.
- Велико предзнаменование сие! - радовалась Анна Иоанновна. - Сам бог за-
одно со мною. Я только подумала о человеке дурно, как бог сразу его и пока-
рал. Выходит, божествен промысел мой!..
Вера в этот "промысел" больше не покидала императрицу.
Еще земля не просохла на могиле Кирилова, как бурей налетел на Оренбург-
ский край Татищев:
- Плохо здесь все! Напортили тут... изгадили! Родовитый дворянин ничего не
прощал простолюдину.
- Человек из подлого состояния вышедши, - утверждал Татищев, - географии
познать не способен. Вот и карты все, Кириловым сделанные, худы и неверны.
Так и ея величеству отписывать стану...
Карты Оренбургского края были правильны! Татищев и сам знал это. Но спесь
старобоярская задушила в нем справедливость. Аки пес, слюною брызжа, накинул-
ся потом Никитич на канцелярию:
- Почто порядку уставного не вижу? Отчего бумаги дельно не пишете? А ты
чего тут расселся, будто мухомор какой? Встал перед ним (руки по швам) рослый
юноша:
- Рычков я Петр... при бухгалтерии состою.
- Бухгалтер? Ну, значит, ты и есть ворюга первый! Донос за доносом - на
мертвого. Брань и кулаки - живым. Попался на глаза Татищеву ученый ботаник
Гейнцельман:
- А ты почто на носу своем очки водрузил? А ну, сними их сразу же. - Роб-
кий ботаник очки снял и поклонился Татищеву. - Ты меня зришь? - спррсил его
Татищев. -А коли так, так на што тебе очки эти нашивать?
Выяснилось, что "ботаникус" по-русски едва понимает.
- Ах, так? - озверел Татищев - Так за што же ты, очкастый, деньги за служ-
бу брал? Гнать его в три шеи отсюда... Только выгнал немца, как напоролся на
англичанина:
- Джон Кассель я, живописец и бытописатель здешний... Изгнал и британца за
компанию с немцем.
- Всех прочь! Набрал тут Кирилов дармоедов разных, которые и по-русски-то
не разумеют. А в дерзостях еще мне являются...
Скоро из иноземцем остался в Оренбургской экспедиции только британский ка-
питан Эльтон. Но Татищеву просто было до него никак не добраться: Эльтон опи-
сывал земли, что лежали возле того озера, которое называется его именемозеро
Эльтон (возле Баскунчака).
Коли уж взялся ломать, так ломай, чтобы все трещало.
Вот Татищев и сокрушал...
А когда все начинания Кирилова были уже во прах повержены, тогда Татищев
нацелился на... Оренбург!
Пригляделся он к городу и сказал с подозрением:
- Город-то... ой как худо поставлен! Тут сразу все закачалось.
- Перенести Оренбург, - распорядился Никитич. - Перетащим его в место луч-
шее, какое я отыщу...
Очень был деловит Татищев и небывало скор на руку:
- Эвон место ниже по реке, возле горы Красной... Посему и приказываю: ки-
риловский Оренбург задвинуть за штат, а новый город офундовать у Красной го-
ры!
Только в России такое и возможно: поехал Оренбург со всеми причиндалами на
место новое, а там еще с весны трава пожухла, дров совсем нету, люди там мер-
ли, как мухи, сами неприкаянные, опаленные солнцем...<7>
А на том месте, где Кирилов заложил столицу степной России, жизнь угаснуть
не смогла. Сначала там прижился тихий городок, где жители топили сало да мяли
кожи; мужчины взбивали масло, а женщины долгими зимними вечерами вязали див-
ные пуховые платки. Кирилов верно соорудил город, на добром месте, и сейчас
там живет гигант промышленный - по названию Орск!
После Кирилова даже могилы не осталось, но он еще жцет памятника себе.
Только не в' уютном Оренбурге, а в грохочущем металлургией, огнедышащем неф-
тяным заревом Орске... Там! Именно там надо ставить памятник российскому при-
быльщику, который умер в нищете, оставив потомству богатства несметные.
В одной коляске отъезжали Гейнцельман с Касселем.
- Ну что ж, - сказал ботаник, опечаленный. - Пока я проживал в Оренбурге,
мое имя стало известно в Европе. Теперь мои каталоги флоры местной вся Европа
изучает в университетах;
Живописец английский отвечал ботанику немецкому:
- А я успел описание казахов и башкир сделать с рисунками... Поеду изда-
вать атласы в Лондон и тем на родине прославлюсь...
Приехав в Самару, они зашли на почтовый двор. Стали пить вино, поглядывая
на кучу навоза, сваленного посреди городской площади. Солнышко уже припекало,
и навоз курился волшебным паром. Гейнцельман, задумчивый, сказал:
- С нами получилось так оттого, что русские ненавидят иноземцев, причинив-
ших им немало бедствий.
- Неправда! - возразил Кассель. - Русские ненавидят иноземцев, при дворе
царицы состоящих. Но мы же не придворные прихлебатели, наши труды царице и не
нужны - они нужны России... Нельзя так с нами поступать, как поступил Тати-
щев!
Красавец петух заскочил на верх навозной кучи и радостным клекотом созвал
куриц самарских.
- Нальем пополнее, - предложил "ботаникус". - И выпьем сейчас за благород-
ного герра Кирилова.
- Да, - прослезился Джон Кассель, - что касается сэра Кирилова, то мнения
наши сходятся: это был настоящий джентльмен!
Ученые допили вино до конца и (пьяные, шумные, огорченные) разъехались,
чтоб навсегда затеряться в безбрежии мира человеческого. Нехорошо поступили с
ними. Даже очень нехорошо!
Если ты ненавидишь графа Бирена и всю придворную сволочь, возле престола
отиравшуюся, то зачем свой гнев бессильный обращать на ботаника, на живопис-
ца, на математика?
Ведь не все наехавшие на Русь были плохими!
ЭПИЛОГ
Юрий Федорович Лесли зимовал возле Калиберды на кордонной линии. В хат-
ке-мазанке украинской генерал по-стариковски на печи кости свои грел.
И тянулись в ночи его древние, как вечность, песни:
Густо сидят Лесли на берегу Годэ,
на берегу Годэ,
у самой горы Беннакэ...
Заревом осветило окошки хаты - это вновь запылали смоляные бочки на вышках
сигнальных. Жгли их запорожцы, зимовавшие на этих вышках с осени - при саб-
