единой книжечки так и не дали!
А в подвал тот проникли два могучих вора...
Первым залез чуда охотник до чтения Артемий Волынский, таскал он из подва-
ла к себе на Мойку книги связками. Жадно хватал редчайшие уникумы (иногда ру-
кописные). Политика и ситуации ее, схожие с нынешними на Руси, - вот что за-
нимало его. Волынский жаждал из книг открыть тайну непостижимую - что будет
дальше?
С факелом в руке в подвале появился и Бирен:
- А-а, друг Волынский, ты, кажется, меня опередилРазграбили они книгохра-
нилище Голицына, изъяв из него все самое ценное<6>. Остальное же растащили по
своим закутам сошки помельче их, побоязливей. Анна Иоанновна не была умна. Но
даже ее скудного ума хватило, чтобы понять одну истину:
- Иногда книгу важней уничтожить, нежели человека...
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Всю зиму страдала земля Украинская, земдя прирубежная. Сколько ни труди-
лись гарнизоны армейские, Днепр было не обколоть ото лада пешнями. Мороз
крепчал, беря реку в полон естественный. А по ночам - через лед! - татары на-
бегали на Украину, чтобы в отмщение за Бахчисарай кого убить, кого пленить
петлей аркана...
Да, год предстоял тяжелый. Австрия вмешалась в войну, но от этого никому
на Руси легче не будет. Турки уже подготовились: громадная армия янычар кишмя
кишела в плавнях Дуная.
Слава и богатство Минихом уже сысканы; украинские поместья, подаренные ему
царицей, были колоссальны. Нужен трезвый расчет: "Я свое уже получил, могу и
в канцелярии теперь посидеть..."
С этим Миних вручил Анне Иоанновне рапорт об отставке.
- Негоже то, - рассудила императрица, - чтобы главный мой командир во вре-
мя войны, когда насущные службы от него всеми ждутся, уволен был от полков
своих... Абшида, хоть умри, не дам!
Напрасно Миних стал ссылаться на имена великих полководцев, которые среди
войны чистую отставку получали; имена Монтекуккули, Шуленбурга и Кенигсека не
произвели на царицу впечатления.
- Нет уж, - сказала. - Взялся за гуж, не говори, что не дюж!
Стали совещаться, что в кампанию 1737 года делать. Договорились в Кабинете
так: на Крым пойдет Ласси с армией, генеральные же силы с Минихом во главе
возьмут Очаков.
- Там и Бессарабия недалече, - приосанился Миних. А сам думал: "Ежели мне
короны украинской не добыть, буду стараться Валашское царство устроить и поп-
рошу валашскую корону для себя". Правда, на эту же корону зарился из Лондона
князь Антиох Кантемир, но Миних рассчитывал его оттолкнуть. В эти сладостные
грезы о коронах вонзился скрипучий голос Остермана:
- Не забывайте, что отныне мы состоим в комплоте воинском с венцами. А им-
ператор Карл желает, чтобы мы армию свою послали прямо на Хотин и далее - до
Буковины... там нужна армия!
Фельдмаршал встал. Грузный кулак Миниха обрушился на столик перед императ-
рицей. А столик был слабенький - ножки треснули, все бумаги и чернила полете-
ли на пол.
- Не сметь слушаться австрияков! - забушевал Миних. Анна Иоанновна даже
уши себе захлопнула:
- Ой, как ты кричишь, фельдмаршал...
- А я говорю, матушка: не слушаться их, подлых! Вена опять солдата нашего
себе подчинить желает. Император цесарский единой дворни имеет столько, что,
вооружи ее, и можно Азов брать. За цесарцев Россия уже не раз кости свои по
Европе раскидывала... Я буду кричать, матушка! Вена для себя Боснии ищет, для
того и солдата русского просит, а мы Австрии служить не нанимались...
Остерман притих, боясь Миниха во гневе. Дядька он здоровенный, сгоряча еще
тяпнет жезлом по черепу - никакой парик не спасет. Анна Иоанновна долго крес-
тилась на парсуну Тимофея Архипыча (юродивого), а рядом висел портрет графа
Плело (поэта французского). Отмолясь, она воспрянула.
- Фельдмаршал прав, - заявила, косо глянув на Остермана. - Уж давно мне в
уши дудят, что ты, Андрей Иваныч, на подношения от венского двора живешь, да
не верила я. А ныне сомневаюсь: может, и есть грех за тобой?.. Пущай, - про-
возгласила она, - австрияки сами тесто себе месят, а у нас русская квашня
взопрела...
Перед отбытием к армии Миних хитроумно заручился поддержкой графа Бирена,
которому писал наильстивейше:
"...а понеже оный мой важный пост требует великой ассистенпии милостивых
патронов, того ради беру смелость вашего сиятельства, милостивого государя
моего, просить меня и врученную мне армию в милостивой протекции содержать, а
недостатки мои мудрыми советами вознаграждать".
И покатил он в гиблом настроении. В пути его налгал блестящий поезд лаки-
рованных карет, - это спешил на войну, чтобы запастись мужеством перед же-
нитьбой, принц Антон Ульрих Брауншвейгский. Поехали дальше оба в одной каре-
те, качаясь на диванах пышных, застланных коврами. На дорогах часто встречали
нестройные толпы новиков, которых гнали к Киеву сержанты. И темнел взор фель-
дмаршала при виде молодняка новобранного. По опыту похода прежнего Миних до-
гадывался, что половину этих парней он оставит лежать в степи - замертво, на
поживу ястребам...
- В этом году, - поделился он с принцем, - я форсирую Днепр на том самом
месте, где шведский король Карл XII переправлял свою армию перед баталией
Полтавской.
Принц Антон уточнил, что Карл XII форсировал Днепр не перед битвой, а пос-
ле Полтавы, и Миних обозлился: "Щенок сопливый, кого он учит? Глупец... мозг-
ляк... поганый венец!" Он прибыл к армии, а в лагере расположась в шатрах с
лакеями и кухнями, фельдмаршала уже поджидала веселая княгиня Анна Даниловна.
- Сударыня, - сказал ей Миних, - где ваш муж?.. Князь Трубецкой, - наказал
он ему, - дела наши таково в эту кампанию складываются, что вам следует ожи-
дать приращения семейства. Исходя из этого,- вам предначертано снова быть ге-
нерал-провиантмейстером, чтобы могли вы детишек своих без нуждения прокор-
мить...
Манштейн честно заявил фельдмаршалу.
- Трубецкой - вор, он загубит поход всей армии.
- Молчи хоть ты, - отвечал Миних. - Я и сам это знаю. Да куда денешь Анну
Даниловну?
В сенях дома Соймонова, что на 11-й линии Васильевского острова, прижился
медведь ручной. Когда на дворе морозы трещали, адмирал мишку к себе в кабине-
ты пускал, и там возились со зверем семейно - сам хозяин, жена его и дети ад-
мирала. Медведь добро людское понимал, ревел страшно, но когтей ни разу не
выпустил...
Жизнь была хороша, и жилось всем в охотку! Посреди разврата придворного,
царских почестей избегая, Федор Иванович был счастливым мужем и отцом. Дома у
него все в порядке, достаток скромный, но все обуты, одеты, каждый цену ко-
пейке знает, дети не балованы, ничего для себя не просят, а довольствуются
тем, что дадут, от праздности все домашние отучены.
- Дети малые, - учил Соймонов, - у них и обязанности должны быть малыми,
кои исполнять они по большому счету обязаны. А лень, главная злодейка барства
нашего, из дому моего изгнана...
Мело за окнами. Трещали в печах поленья еловые.
Дарья Ивановна однажды сказала мужу:
- Ты уж прости, друг мой, что в душу к тебе влезаю. Но мниться мне стало,
что задумчив ты лишне... С чего бы так?
- Верно приметила ты, Дарьюшка, что маюсь я. Получил я загадку одну, кото-
рую разгадать не способен. С того и мучаюсь... Все два года последние, куда
ни приду, везде слышу похвалы себе. Допытываться со стороны я начал, откуда
похвала эта исходит, и нежданно глаза мне сама царица открыла.
- Не к добру, - испугалась Дарья Ивановна.
- Когда я от хана Дондуки-омбу вернулся, отчет при дворе давал, а царица
сказала, что аттестовал ей меня обер-егермейстер Волынский, разум мой выстав-
лял перед нею всячески.
- Да вы же враги с ним злейшие! - сказала жена.
- Враги... еще с Каспия, - согласился Соймонов. - Оттого и не понять, ка-
кая ему-то выгода меня при дворе расхваливать? Где бы ему топтать меня и
злословить, а он... похвалы расточает.
Уютно в доме адмиральском. Лакей вьюшки в печах задвигал на ночь. Детишки
уже спали за стенкой. При отблеске свечей ярко вспыхивали рыжие волосы жены.
А на столе лежал разворот карты новой, над которой трудился сейчас гидрограф.
Не морская карта - показывала она земли кочевий калмыцких (недаром же ез-
дил!).
Жена сказала ему на манер старой боярыни московской:
- Уж ты прости меня, бабу глупую и неразумную, я делам мужним не советни-
ца. А только выслушай.... Подале будь, любезный Федор Иваныч, от обер-егер-
мейсгера Волынского. Сам ты не раз говорил мне, сколь человек он худой и
зловредный.
- И однако, Дарьюшка, - отвечал он жене, - коли оберегермейстер ко мне
благоволит, я обязан ему решпект свой выказать...
На будний день решился: велея на Мойку себя везти. Волынский валялся по
кушеткам персидским, ничего не делал и был скучен. Кубанец, лоснясь лицом от
жира лакейского, доложил:
- Господине мой, хватайте кий потяжелее. К нам старопамятный враждователь
приехал - адмирал Соймонов Федька! Волынский палку взял и отдубасил ею дво-
рецкого:
- Много ты воли взял о людях судить. Проси адмирала.
Соймонов вошел. Руки не подал. А сказал так:
- Не ожидал ты, Петрович, меня в дому своем видеть. А я вот явился... Вра-
ги мы с тобой, и ты знаешь сам, что не люб ты мне повадками своими тирански-
ми. Отчего же, Петрович, ты решился надо мною патронствовать?
- Эге-ге-ге! - отвечал Волынский, дверь запирая плотно, чтобы никто не
слушал. - О каких врагах говоришь ты мне, не разумею. Нет, не враги мы с то-
бой, Федор Иваныч, это ты лишку хватил. Иные враги у нас водятся, и враги те
для нас обоюдные. Мне тебя возвеличивать - в радость! Учен и честен. Близ де-
нег казенных не испакостился ты. Спины не гнешь. И гордый, и простой... Са-
дись давай сюда. Ей-ей, поверь, с тобою я сейчас бесхитростен. Не отвращайся
от меня. Я сам к тебе сбирался ехать. Ты оказался благороднее меня: взял и
приехал. А мне вот... мне гордыня помешала!
До глубокой ночи беседовали. Многое в их памяти воскресло, никогда не
меркнущее. И служба на Каспийском море при Петре I, и бои отчаянные, и гульба
несусветная в младости лет, когда дым стоял коромыслом... Прошлое, хотя и
трудное, казалось сейчас простым и ясным, а вот будущее пугало. Никак его
нельзя представить!
- День будущий, - говорил Соймонов, - не любит, когда его поджидают, сложа
руки на коленях. Его делать самим надобно.
- Я делаю, - намекал Волынский. - Потихоньку. Не спеша. Хочешь правду
знать, так знай: я будущее кую иной раз и через подлость. А как иначе? Там,
наверху, на честности не проживешь. Пусть судят вкривь меня и вкось: Волынс-
кий худ, Волынский горд, Волынский жаден... Ты это все отбрось, Федор Иваныч.
Пустое все... Ведь я душою исстрадался! Верь мне...
Распрощались они сердечно.
- Еропкин вроде бы и прав, - сказал Соймонов. - Тебя, Артемий Петрович,
скоблить надо... Один раз поскоблишь - мурло барское проступит. Второй раз
потрешь - министр завиднеется. Ну а в третий раз поскребешь - вот и гражданин
показался!
Поутру Волынского дворцовый скороход разбудил:
- Белено вам во дворец ехать поспешняе. Анна Иоанновна встретила его в
затрапезе, а это знак был добрый - значит, уже своим человеком считала.
- Петрович, - сказала императрица, волосы черные под платок бабий пряча, -
недобрые слухи от Кирилова доходят:
прибыльщик мой кровью исхаркался. Вот и позвала тебя для совета: кого бы
на место Кирилова, коли помрет он, в Оренбург назначить? Соймонова ты мне
дельно в Орду подсказал... Может, адмирала-то и пошлем в степи?
Но теперь, когда Соймонов стал его конфидентом, Волынскому совсем не хоте-
лось разлучаться с адмиралом. Федор Иванович нужен ему здесь, в столице, что-
бы сообща делами ворочать. Посоветовал он Анне Иоанновне адмирала далеко не
отсылать. Мало ли что случится! Хвать, а нужный человек уже под боком.
