дворце - тишина.
А утром Анна Иоанновна наказала:
- Людей из кавалергардии послать на дом князю Дмитрию Голицыну - станет ли
князь волноваться? И что он, князь Голицын, сказывать при аресте станет, о
том никому не объявлять, а мне дословно рапортовать... Ясно?
Старик был болен - его из постели вытащили. Допрос вели во дворце Зимнем,
близ самой спальни императрицы, и она, пред судьями не показываясь, из-за
ширм потаенно слушала, о чем говорят... Вышний суд все подряд в одну кучу
свалил:
кляузы Антиоха Кантемира, отлынивание Голицына от службы под видом болез-
ни-хирагры, донос чиновника Перова и... гордыню!
- Не залепляйте глаза мне, - отвечал Дмитрий Михайлович. - Не проще ль бу-
дет прямо сказать: судим тебя князь, за то, что в смутный год тридцатый желал
ты республики аристократической!
В конце допроса ему подсунули листы для подписи, но хирагра старая мешала
князю, он брата Мишу позвал, тот за него расписывался, а князь Дмитрий Михай-
лович при этом Ушакову сказал:
- Ежели б для пользы отечества Российска сам сатана из пекла ко мне явил-
ся, я б советы его мудрые тоже принял... Ушаков сунул руку под парик, скреб
себе лысину:
- А повторить, князь, слова сии смог бы?
- Отчего же и нет? - И князь повторил (а Ушаков записал).
Записав же, он сразу императрицу в спальне ее навестил:
- Ваше величество! Голицын уже сатану в помощь призывал!
- Это в дому-то моем? Видать, ему вышний суд империи не страшен. Тоща уч-
нем судить его Генеральным собранием...
Генеральное собрание - из самых знатных вельмож. За председателя в нем
князь Атексей Михайлович Черкасский. Приговор над стариком начинался восхва-
лением гениальной мудрости царицы Анны Иоанновны, причем всесудьи вставали из
кресел и, обратясь к иконам, благодарили царицу за "матерное" охранение за-
конного правосудия в государстве... Сатану тоже не забыли - о нечистой силе в
последнем 13 было помянуто (в таких словах: "...еще и злее того яд тот изб-
левал").
Суд творился с пяти часов утра, еще под покровом ночи, а в восемь утра уже
все было -оформлено указом.
"И хотя он, князь Дмитрий, - указывала Анна Иоанновна, - смертной казни
достоин, однакож Мы, Наше Императорское Величество, по Высочайшему Нашему ми-
лосердию, казнить его, князь Дмитрия, не указали; а вместо смертной казни
послать его в Шлютельбург..."
После чего осужденному сказали:
- Ступай домой и жди смиренноДома у Голицына отобрали все кавалерии ор-
денские и шпагу; бумаги опечатали, караул приставили при капрале и при сер-
жанте; больной старец начал сборы недолгие в тюрьму Шлиссельбурга.
- Там как раз ныне фельдмаршал князь Василий Долгорукий сиживает, чаю,
Емеля, с ним мне скуплю не будет...
Емельян Семенов помогал ему вещи укладывать. Голицын брал в крепость круж-
ку, ложку, солонку, "кастрюлик с крышечкой", сковородку, вертел, два костыля
инвалидных, порты байковые, колпак на голову, рубаху из шерсти и куль муки
ржаной... Говорил:
- Хорошо, что дети мои взрослы - не малыми покидаю их. А ты, Емеля, за
книгами моими присматривай... не дай им пропасть!
Явился в дом Ушаков ддя конфирмации, увидел книги:
- Макиавеллия гнусного или Юстия Липсия нету ли?
- Многое ты понимаешь в них! Конечно, есть.
- Книги эти опасные, их ведено по империи сыскивать. Снял он с полки один
из томов, листанул - стихи.
- Не вредно ли? - обратился к секретарю Семенову. Это были сатиры Боккали-
ни, и Емельян выкрутился:
- Да нет. Тут песенки разные... о любви галантной. Из Тайной канцелярии
снарядили целый обоз с командой воинской, чтобы забрать книги из подмосковно-
го села Архангельское. Голицына стали увозить в Шлиссельбург; слезно простил-
ся старик с братцем Мишею, расцеловался с Емелею, дворня князя пришла в покои
к нему, мужики и бабы кланялись в ноги "страдальцу".
- Лошади стынут, пошли, - тянули Голицына на улицу. Дмитрий Михайлович
стражей от себя отстранил:
- Я еще не прощался... с книгами!
И перед шкафами книжными опустился старый книгочей на колени, словно перед
иконами святыми. Приник к полу и разрыдался:
- Друзья мои, прощайте. Вы мне счастье дали! Его подхватили, рыдающего, и
поволокли в сани. Императрице было доложено, что Голицын перед дорогою в
Шлиссельбург не иконам, а книгам молился. Те книги надо проверить - не сата-
нинские ли?
Караул при доме Голицына снят не был. Сержант регимента Семеновкого, Атеш-
ка Дурново, пошел в место нужное. В дыру зловонную напоследки заглянул и уви-
дел, что средь дерьма бумаги лежат.
Не погнушался гвардеец - достал!
Эти письма, невзирая на запах отчаянный, сама императрица читала. Писал их
Сенька Нарышкин, который в эмиграции под именем Тенкин затаился от гнева
божьего. Особых секретов Анна Иоанновна не выведала, но зато пронюхала, что
цесаревна Елизавета была тайно обручена с этим самым Сенькой.
- Во блуд-то где... Ай-ай, ну и девка!
Звали Тредиаковского к царице, явился он-в робости.
- Ты почто якшался с Сенькой Нарышкиным?
- Ваше величество, беден я... на дому его жил, от стола его кормился. А за
это обучал его на флейте танцы наигрывать.
- Пошел вон... лоботряс!
На пламени свечи Анна спалила письма парижские.
- Ищите далее, - повелела. - А сержанта Атешку Дурново за проворство пох-
вальное трактую я десятью рублями...
Емельян Семенов (в камзоле голубом, в парике с короткими буклями, перо за
ухом, а пальцы в чернилах) по дому хаживал. Губы кусал. Думал, как бы спасти
что от сыщиков? Когда инквизиторы давали ему бумаги подписывать, Емеля подма-
хивал их не гражданской скорописью, а полууставом древним. Это - от ума!
Пусть лучше сочтут его за человека, старины держащегося, нежели примут за
гражданина времени нового... Когда караул устал, приобыкся к дому, стал
Емельян Семенов жечь письма из портфеля княжеского. Лучина уже разгорелась в
печи, пламя охватывало пачки голицынских документов. Но тут вбежал сержант
Алешка Дурново и заорал:
- Ага-а... попались!
Руки себе спалил, но письма из пламени выхватил. Семеновым сразу заинтере-
совался Андрей Иванович Ушаков:
- Человек приметный. Хитрый. А с лица благоприятен... Библиотека князя Го-
лицына задавала всем работы тогда. Ванька Топильский в книгах не разбирался.
Сунулись за помощью в Иностранную коллегию, но Остерман ответ дал, что его
чиновники "показанных языков не знают". Выручил всех академик Христиан Гросс:
- Дайте-ка сюда... О-о, да тут пометки на латыни! Семеному пришлось соз-
наться: это мои пометки, Ушаков бомбой, арапа отшвырнув, вломился в комнаты
императрицы:
- Матушка, новое злоумышление открыл я.
- Нс пугай ты меня, Андрей Иваныч, что там?
- Выяснил я ныне, что вся дворня князя Голицына грамотна, в чем злодейский
умысел усмотреть мочно. Пишут же мужики не коряво, а даже лепо. Мало того,
иные из крепостных галанский, шпанский, свейский и французский языки ведают.
А один из дворни князя, некий Емелька Семенов сын... ой, страшно сказать, ма-
тушка!
- Да не томи, Андрей Иваныч... говори.
- Латынь знает, - сообщил Ушаков, глаза округлив.
- Латынь? - Царицу даже пошатнуло. - Это на што же мужику по-латинянски
знать? Добрые люди того сторонятся, а он...
Ушаков арестовал Емельяна, начал с ним по-хорошему:
- Ты вот что, парень, скажи мне по совести, зачем господин твой бывший,
князь Дмитрий, дворню языкам обучал?
- Сам князь Голицын, - пояснил Семенов, - языков иноземных ни единого не
ведал. Но книга зарубежные читать желал. И вот крепостных обучал чрез учите-
лей, дабы они переводили ему с книг.
- А ты в каком ныне состоянии пребываешь?
- Был в крепостных. Сейчас вольноотпущенный. Сочтя меня за человека обра-
зованного, князь Голицын отпустил на волю меня, ибо стыдно стало ему грамот-
ного в рабстве содержать.
- А зачем тебе, Емеля, грамотность понадобилась?
- Не хочу псом помереть, - дерзко отвечал Семенов. - А человеку, ежели он
человек, а не скотина худая, многое знать свойственно.
- Подозрительно рассуждаешь, - прищурился УшаковАнна Иоанновна так рассу-
дила:
- Всех из дворни Голицына, которые грамоте обучены, бить кнутом нещадно. А
того молодца, что латынь ведает, пытать!
Семенова ввели в камеру для пыток. Горел там огонь. Палач вращал на пламе-
ни щипцы с длинными ручками. Тень дыбы запечатлелась кривою тенью на кирпич-
ной стене, заляпанной пятнами крови.
- Огнем тебя умучать ведено, - сообщил Ушаков. Палачи сорвали с Вмели
одежду, и он спросил:
- Хотел бы знать - в чем вина моя?
Великий инквизитор империи Российской хихикнул:
- К тому и приставлены мы здесь, чтобы вины сыскивать. - Он велел палачам
выйти и сказал Семенову наедине: - Вот, Емеля, пропадешь ты здесь. А ведь я
большой человек в государстве... могу своей волей тебя от пытки освободить. И
даже... даже в люди тебя выведу! Ко мне, - сообщил доверительно, - в службу
тайную всякая гнида лезет, принять просится. Ученые же люди не идут. А мне
такие, как ты, разумные да язычные, тоже надобны. Хошь, приму?
Семенов молчал. Ушаков бросил ему одежду:
- Закинься! Не стой голым... Эх, Емеля, Емеля! Ты думаешь, зверь я? Да
нет, милый. Это я сейчас Ушаков, которого все дрожат. А ране... как вспомню,
плачу. В лаптях, голодный, всеми затертый. Ох, настрадался я. И каторги хлеб-
нул. Да, Емеля, все было. Я ведь людей жалею, как не жалеть их, подлых? Ну? -
спросил. - Идешь ко мне? И сразу кафтан получишь при шпаге. Соглашайся, сы-
нок... Сам простой человек, до всего дошел, я простых людей-то люблю!
- Нет, - ответил ему Семенов.
- Не горячись. Раскинь умом. Я спасенье тебе предлагаю. За един годок
службы у меня ты на всю жизнь сытым будешь.
- Не надо. Лучше пытайте.
- А ежели я тебя уничтожу? - спросил Ушаков вкрадчиво.
- Все смертны. Кто раньше. Кто позже. Андрей Иванович указал секретарю на
огонь:
- Да ведь смерть-то для тебя непроста будет... Не бахвалься! Сунь-ка для
начала руку туда - жарко ли?
Семенов вдруг шагнул и руку на пламя горна водрузил.
- Да погоди, дурень... Я пошутил. Сядь! - Ушаков сказал потом, с укоризною
головой покачивая: - Отчего ты мук не боишься?
- Оттого, что у всех людей тело душой управляет. А мой дух столь закачен в
упражнениях умственных, что он у меня в подчинении состоит. И с телом слабым,
что хочет, то и творит!
- Ну, ладно, - призадумался инквизитор. - Посмотрим теперь, как ты сумеешь
тело свое душе подчинить...
На пытках Семенов молчал. Ему подсовывали шифры тайные, в доме найденные,
- он говорил, что "забыл за давностью". Нитки тянулись далеко - от Парижа до
Березова, но секретарь ничего не выдал. Его оставили "для передыху", а затем
приговорили ехать к армии, где и служить "до скончанию века".
- Вот и ладно, - ободрился он. - В армии сгожусь... Его привели в канцеля-
рию, а там Ванька Топильский как раз выпускал под расписку на волю доносчика
- Перова:
- Напиши здесь так: мол, дерзать более я не стану.
- Да не дерзал я, - отвечал Перов. - Где уж нам!
- Дерзал или не дерзал - это дело десятое. Но существует у нас форма за-
конная, чтобы человек, от нас уходя, поклялся, что он "дерзать более не ста-
нет"... Пиши!
С улыбкою наблюдал за ними измученный Семенов.
- Много ты, тля, получил с доноса своего? - шепнул он Перову. - Ты же не
только людей погубил... ты библиотеку погубил!
А всю дворню князя Голицына избили кнутами: и велено было людям ученость
свою "предать забвению". Что знал - забудь.
Не было тогда на Руси таких прекрасных жемчужин, как библиотека князя
Дмитрия Михайловича Голицына. В громадных сундуках привезли ее под конвоем из
села Архангельского, кучей свалили в сырых подвалах Канцелярии от конфиска-
ции. Напрасно Академия наук взывала к Ушакову и к самой царице - ученым ни
