дать ядра огненные!
А башкиры бунтовали. Оренбург обкладывали конницей, ни одного обоза в го-
род не пропуская. Оттого в гарнизоне много народу за зиму вымерло - от голо-
да, от стрел.
Кирилов говорил Пете Рычкову:
- С народом надобно не в сердцах общаться, а с сердцем! Любого злодея да-
вайте мне - я ласкою из него пса верного сделаю...
Пока генерал Румянцев с пушками развлекался, Кирилов волею своей указал
штрафы с башкир поснимать, чтобы они жито на семена торговали, стал их к тру-
ду на медных заводах приохочивать, а платить за работу велел честно - хлебом!
Все эти "мягкости" сурово осудил в своих доносах к императрице Василий Ники-
тич Татищев: возводил он вину на Кирилова, что тот "весьма много оным ворам
(бунтовщикам-башкирам) в указах своих послабил". Где только Кирилов шахту ка-
кую откроет или завод новый поставит, Татищев тут как тутопять с доносом.
Мол, и шахта обвалится, мол, и завод этот сгорит; Кирилов же, если верить Та-
тищеву, лишь о своих доходах печется ("на свою персону прихлебствует").
А в это время Кирилов с женою и сыном-малолеткою, бывало, куску хлеба ра-
довались. Царица ему копейки из казны в карман не опустила: мол, и так прожи-
вет. Семью статского советника подкармливал Петя Рычков, у которого в Вологде
родители да дядья были очень богаты с торговли. Но бодрости Кирилов не терял.
- Гляди, Петрушка, - говорил он Рычкову, - худо-бедно, а мы движемся...
Сколь уже бастионов и городов затожили, карты составили. Эльтон солнечное
затмение пронаблюдал, ныне он нижнюю Волгу описывает. Илецкая соль на рынок
от нас поехала. Флот на море Аральском заведем. Гейнцельман, ботаникус уче-
ный, Немало уже травок ко здравию человека сыскал. Живописец Джон Кассель не
токмо рисует, но и дипломатничает в орде хана Абулхаира... Чего бы не жить
нам с тобой? Да вот, брат, помирать надо.
И ложился он помирать на лавку. Уже привычно. Топилась печка кизяком ду-
шистым. Через окошко - размером в лист бумаги писчей - текло светом пасмур-
ным. Приходил священник. Приносил "святые дары". Убивалась с горя жена, руки
своего кормильца целуя. Пугался сынишка, когда Кирилова к смерти причащали.
Но Иван Кирилович снова оживал.
- Ульяны Петровны, - жене говорил, - мундир мне... еду! Издалека он соб-
лазнял в письмах и рапортах императрицу посулами: "...земля черная, леса, лу-
га, рыбные и звериные ловли". Недостатка у Оренбурга ни в чем нет - нужны
только люди, чтобы край этот заселить и промышленно освоить. Он знал, чем на-
до искушать царицу-дуру: Кирилов посылал ей наборы камней оренбургских - пор-
фир, яшму, агаты и малахиты редкостные. А по Руси уже струились слухи такие:
есть далече землица, где воля вольная, а царем там сидит советник один, - и
всех принимает с радостью. Из деревень нищих, из городов сожженных уходили
искать эту землю солдаты беглые, каторжники да люди гулящие...
- Принимать всех, - распорядился Кирилов, - всех, хотя меня за это и не
помилуют. Буду писать патронам своим, чтобы людей крамольных отныне не ссыла-
ли в края гиблые, где совы с них мясо дерут, а слали бы к нам...
И была у Кирилова мечта, еще давняя, устремленная с берегам морей, вечно
ликующих, издревле Русь зовущих.
- Петя, - признался он однажды Рычкову, - неужто пришло время, когда от
мечты той отказаться надо? Видать, уже не побываю я в Индии... Ладно, не я,
так другие. Кликни Джона сюда!
Явился живописец-англичанин Кассель, почтительный.
- Джон Иваныч, вы еще молоды. Я уже не способен до Индии ехать, но хочу вас
послать... Поверьте, страна эта - удивительна! Россия вас никогда не забудет,
ежели вы ее в политике соедините дружбой с народом индийским. Согласны на пу-
тешествие?
- Я только что вернулся из орды казахской, - ответил Кассель, - а там с
меня живьем чуть не спустили шкуру. Я не пришел еще в себя, а вы мне предла-
гаете вояж опасный... Нет, не могу!
Петербург еще не ведал, что Кирилов населяет Новую Россию беглыми крепост-
ными и солдатами. Они здесь оживали. Соха уже воткнулась в целину, и первые
борозды украсили землю - черную, жирную, сытную... Сенат вошел к императрице
с прошением от Кирилова.
- О чем он просит, этот прибыльщик? - удивилась Анна Иоанновна. - Ежели
виноватого не в Сибирь на шахты ссылать, то где еще страшнее место найти,
чтобы верноподданных запугать?
- Ваше величество, - вмешался князь Дмитрий Голицын, - только взгляните на
карту. Вы ошибаетесь! Русский человек Сибири давно не боится, ибо чем дальше
от Петербурга, тем вольготнее и прибыльнее живется. Даже каторга не стесняет
мужика нашего больше, нежели стеснен он в отеческой части России. Хотите и
далее народ свой пугать - так пугайте не Сибирью, а Оренбургом...
- Уговорил! - произнесла Анна Иоанновна и глазами стрельнула злобно на
старого верховника.
Осенью 1736 года прибыл в Оренбуржье первый обоз с ссыльными из России. С
утра сыпали тяжелые дожди, земля намокла, чавкала под ногами, леса шумели пе-
чалью. Поддерживаемый своим бухгалтером, Иван Кирилов вышел обоз встретить.
- Теперь заживем, - говорил. - Население прибывает... Подводы подъехали, а
на них люди под дождем мокнут. Да люди ли это? Приехали обрубки какие-то, от
бывших людей оставшиеся. Привезли их - прямо из пытошных, после клещей и ог-
ня. У кого носа нет, у кого уши обрезаны, кто безглаз, кто обезножен. Словно
куски мяса сырого завернуты в тряпки грязные. А одна бабка старая была на ды-
бе совсем изуродована. Перебитые руки ее к двум доскам привязали, чтобы кости
срослись поскорее. И она, убогая, эти доски-руки под дождем растопырила. Так
и сидит на телеге, будто квелая курила... Кирилов, спотыкаясь, подошел к при-
бывшим.
- Господи, - простонал, - да кто ж вы такие?
- Присланы, барин... город городить. Прими уж...
- Не оставь в милости, -. кричали вразброд, - не гони нас от себя. Совсем
пропадем... Дай хоть помереть под крышею! Ближе к ночи Кирилов велел печи то-
пить, перья заточил.
- Я не стану молчать! - жене он сказал. - Ульяны Петровны, вы спите, а я
писать сяду... в Петербург. Бессовестный я был бы человек, если бы промолчал,
когда народ тиранство такое терпит, а членовредители в чинах высоких кровью
их умываются. Прислали вот... от Ушакова да от Феофана Прокоповича - один по
гражданским делам лютует, другой за духовные дела казнит.
Статская советница за голову схватилась:
- Батька ты мой драгоценный, да опомнись ты! С кем спорить-то хочешь? Ты
думаешь, во дворце не знают о пытках? Или уши царицы заткнуты? Всё кровососы
знают, они саму тому потатчики...
Кирилов озаглавил доклад свой: "О пытках и публичных наказаниях, о нату-
ральных смертях, о долговременном держании (в тюрьме, понимай) и о протчем, к
тому же касающемся". Деловито разбил он доклад на пункты, за каждый из кото-
рых его могли -на колесе четвертовать. В избе уфимской сидючи, под шум дождей
осенних, советник статский обличал Анну Иоанновну в преступлениях против на-
рода...
На полатях причитала жена, беду предчуя.
- Оставь, - молила мужа. - Замучают ведь тебя изверги. Подумай о себе, где
ты завтра проснешься? Вот приедут и схватят, как Жолобова схватили! Не гляди,
что далеко забрался - у них руки-то длиннее твоих.
- Не мешай, мать, - отвечал ей Кирилов. - Я не за тем сюда ехал, чтобы
весь срам российской жизни пред дикими племенами выявлять наглядно... Уймись
ты, все равно напишу и отправлю!
Средь прочих пунктов Кирилов спрашивал у властей столичных: в чем состоит
воспитательный смысл вырываний ноздрей до обнажения носоглоточной кости? На
что уродовать человека, созданного по подобию божиему? И почему, спрашивал,
людей под следствием томят многие годы: войдет в тюрьму молодым, а выходит
стариком, и ему говорят: "Извини, брат, ошибка вышла..."? "Калек, к труду
неспособных, - писал Кирилов, - вы вот мне прислали, а подумали ли в Петер-
бурге, что калеками Арала и степей не освоить?.."
Великое дело свершил Кирилов - многие тысячи людей он спас от огня и дыбы
пытошной.
Императрица указала Ушакову и Феофану Прокоповичу:
- Образумьтесь! Допрос виноватого не обязателен пыткой быть. Эдак-то вы
всех людей мне переломаете... Помучай немного, но не тирань, и, пока не осла-
бел еще, сразу в Оренбург его!
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Париж... За казармами полка "черных гусар" на улице Дэзе кучер придержал
карету на развороте, и кто-то стукнул в заднее окошечко. Кардинал Флери выг-
лянул: стоял на улице молодой человек лет тридцати, одетый дворянином-жен-
тильомом, как видно поджидавший здесь проезда всесильного кардинала... Флери
распахнул дверцу, ногою в туфле атласной он откинул подножку.
- Вы очень ловкий малый! Надеюсь, - он спросил с усмешкой, - вы не попро-
шайка! Не прожектер? И вы не станете претендовать на изобретение вами краси-
вых мыльных пузырей?
Незнакомец уверенно сел рядом с кардиналом:
- Я не отягшу ваше святейшество надоеданьем долгим и бессмысленным... До-
рога эта (я знаю) ведет в Версаль, куда я не ходок. Мне нужен с вами разговор
- открытый, без лукавства.
- Простите, не пойму - кто вы? Ваш акцент необычен.
- Я... русский.
- О! - умилился кардинал. - Все русские любопытны для француза. Итак, вы
можете рассказывать. Но для начала назовите себя.
- Имею честь. Я рода знатного. Царица русская Наталья Кирилловна, мать
Петра Великого, мне родня ближайшая... Нарышкин я! Семен по имени, а ныне
проживаю изгнанником в Париже, где затаился под вымышленной фамилией - князь
Тенкин.
- Что вас заставило, мой друг, покинуть родину?
- Насилье и бесправье. Все дело в том, - рассказывал Нарышкин, - что я был
обручен, хотя и тайно, с дочерью Петра - цесаревной Елизаветой. Король фран-
цузский может не гнушаться мною, ибо мы с его величеством являлись женихами
одной и той же женщины.
- Уж не она ли вас ко мне послала?
- Нет. Я убежал давно, лет пять назад. Успел окончить здесь Сорбонну, нау-
ки разные постиг... И разговор у меня к вам, кардинал, особый и серьезный.
Скажите мне вы, представляющий политику короля, доколе же Франция будет тер-
пеливо слышать стоны русские? Не пора ли Версалю вмешаться в дела российские?
- Наш разговор становится опасен, - ухмыльнулся Флери. - Ну что ж. Так,
может, даже лучше... Послушайте теперь меня. Французы здравый смысл привыкли
заменять остроумием. Я, слава богу, человек неостроумный. Я здраво мыслю. Да,
верно, что Россия необходима Франции как друг. Но, посудите сами, что мы,
французы, можем сделать?
- Проникните на Русь хоть кончиком иглы, - ответил Нарышкин, горячо и пыл-
ко. - А за иглой протянется и нитка. Вы знали б, кардинал, как. честь русско-
го имени унижена сейчас. Вы знали б, сколько недовольных в России, готовых
перевернуть престол!
- Но это невозможно...
- Возможно это, кардинал! Поверьте, если цесаревну Елизавету, которая жи-
вет в обидах, растормошить, будя в ней надежны, тогда дворянство встанет за
нее! А... Долгорукие? - спросил Нарышкин. - Голицыны князья? Они же были
главными в году тридцатом, когда в день черный для России воссела на престоле
женщина с лицом мужским, корявая и злая...
- Поворот, - сказал вдруг кардинал. - Сейчас мой кучер опять придержит ло-
шадей, и вам, я думаю, лучше спрыгнуть здесь. Время для протягивания иглы с
ниткой для Франции еще не наступило. Но сейчас я увижу своего короля и доложу
о нашем разговоре.
Нарышкин покинул карету кардинала, и она, грохоча колесами по булыжникам,
завернула на дорогу к Версалю. Казалось, еще недавно сидел он в Александровой
слободе, пил вино с Балакиревым, ездил на охоту с Жолобовым, была с ним рядом
цесаревна. Еще недавно он играл на флейте с Василием Тредиаковским... На мос-
ту Понт-Нефф Нарышкин остановился и долго смотрел на мутную Сену.
