кормят. И по-русски ни единого слова не знает...
- Пусть этот Байер и экзаменует русских бунтовщиков.
Перед экзаменом Шумахер велел бить батогами Шишкарева:
- Это ты, русская свинья, утверждал, что мы, немцы, воры?
- Я! - не уклонился от правды Шишкарев.
- Тогда - ложись... Адъюнкт Ададуров, а вы проследите.
- Ах, Прошка, Прошка... На што ты этот муравейник растревожил? Говорил
ведь я тебе... как отец родной.
Академик Байер вызывал каждого по отдельности. Двери запирал на ключ, что-
бы испытуемый в науках юноша не сбежал. Иногда из-за дверей раздавался звук -
будто пустой горшок расколотили. Слышалось грозное рычание академика...
Вылетел из дверей смятенный Барсов, плача:
- Академик сказывал, будто я в науках никуды не годен...
Вылетели и другие! Пришла очередь Шишкарева.
- А мне хоть бы што, - сказал он, веселясь.
Долго мучили и пытали Шишкарева. Но вдруг двери растворились, выскочил из
них академик Байер. Держа за руку бедного Шишкарева, он промчался вдоль кори-
дора, будто метеор...
Так они достигли дверей барона Корфа.
- Рекомендую, барон! - сказал Байер. - Всех прочих превзошел и даже стихи
по-латыни сочинил. Смело читал Виргилия и Овидия, Цицероновы письма знает.
Своею охотой, никем не побуждаем, греческий язык постиг... Ко всему прочему,
юноша жития столь благородного, что похвалы вашей вполне достоин!
- Как зовут? - спросил Корф, и Шишкарев назвался; барон был очень удивлен.
- Так это вы, сударь, бунт в Академии учинили?
- Я! - признался Шишкарев, взирая со смелостью.
- Ну что ж. Поздравляю. Экзамен вы сдали...
Ломоносов в этой истории не участвовал.
Ему выпала иная судьба.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Всю зиму валялся Потап на вшивых кошмах в степном ногайском улусе... Было
обидно: взял его в полон ногаец - маленький, кривоногий, одноглазый. Попадись
такой в иной час, пальцем бы раздавил, словно гниду поганую. А вот ведь...
"Не я его, а он меня!"
Ближе к весне приехал в улус татарин с лошадьми. Без оружия, но с плетью,
рукоять которой была сделана из козлиной ноги. Накинул он на шею парня аркан
и погнал его перед собой, словно барана. Долог был путь, и всю дорогу распе-
вал песни татарин. Однажды под вечер очнулся Потап на мосту. Текла внизу гни-
лая мутная вода - пополам с мочой лошадиной. Открылись ворота каменные. На
воротах тех сидела сова - неживая, а тоже каменная. И сверху, уши навострив,
смотрела сова на Потапа - мудро, тяжело и неласково... Это был Перекоп, а во-
рота те назывались - Ор-Калу. Они ступили на мост, и татарин обжег Потапа
плеткой.
- Кырым! - сообщил он, радостно ощерив зубы... Город Перекоп был грязен и
зловонен. Татарин завел Потапа в какую-то хижину, выскобленную (уж не когтями
ли?) в завалах песчаника. Хлопнул дверью скособоченной, и с потолка, со стен
- отовсюду на голову и плечи с шорохом просыпался мелкий песок.
- Блык! - сказал татарин и, выложив кусок вяленого балыка, ушел; только
потянулся Потап к этому куску, как вдруг, откуда ни возмись, молнией возник
рыжий котище; кот вцепился зубами в балык и вместе с ним исчез стремительно,
будто нечистая сила.
Татарин вошел в хижину. Увидел, что балыка уже нет, и решил, что ясырь сыт
- можно теперь гнать его дальше.
- Базар! - выкрикнул он, заставив идти Потапа на продажу.
Потап даже по сторонам не озирался (все тут постыло и тошно), а татарин
понукал его плеткой. Потап на это даже не обижался. Он словно понимал: поймай
он татарина, и тоже погнал бы его впереди себя на аркане, потому что в этой
многовековой вражде иначе нельзя...
Еще через день в расщелине гор показался город.
- Кафа! - сообщил Потапу татарин.
И стало легче, когда увидел, что он не один здесь. Отовсюду текли - гусь-
ком, как журавли, одним арканом связанные, - толпы ясырей-пленников. Если па-
дал кто, стар иль немощен, татары ловко вырезали из него пузырь желчный, нуж-
ный им для приготовления мазей, и оставляли человека гнить, где лежит. Собаки
татарские начинали пожирать мертвого - всегда с носа, который откусывали с
визгом. Осторожно тащили по обочинам носилки с девочками, хорошо откормленны-
ми, одетыми в шелк, - несли их продавать.
Все дороги в Крыму ведут в Кафу... А за гвалтом базарным уже синело море,
и там качались мачты кораблей, которые к вечеру, забитые живым товаром, уплы-
вут далеко-далеко. Татарин поставил Потапа на продажу, сорвав с парня рубаш-
ку, чтобы все видели сильные мышцы ясыря. Как и все торговцы вокруг, стал
визжать татарин о том, что у него продается ясырь - самый свежий, самый глу-
пый, самый сильный, самый бестолковый. Но многие, оглядев мощную фигуру Пота-
па, отступали с плевками.
- А, поган урус! - говорили они и давали за Потапа такую низкую цену, что
хозяин-татарин тоже плевался. Простоял так до полудня. Даже знакомцами обза-
велся. Из разговоров разных уяснил Потап, что русские рабы - самые дешевые
тут. Ибо татары их считают хитрыми, коварными, злыми, непокорными. Заведомо
известно, что русский все равно убежит.
- Это уж так, - вздохнул Потап. - Бегать мы привычные...
Торговцы заманивали богатых турок на молоденьких пленниц:
- Рудник всех добродетелей мира! Ты только засунь в рот этой красавице
своей благоуханный в святости палец...
Иной богач заставлял девочку укусить его за палец - по прикусу судил, бу-
дет она сладострастна в любви или нет. Страшно было Потапу видеть, как отры-
вали детей от русских баб, от украинок и полек. Татары безжалостно продавали
жену от мужа, а мужа от жены. Сердце иссохлось от женского воя. И одно думал
Потап: "Поскорей бы уж купили меня... чтобы уйти отсель и забыть это место!"
Солнце давно стояло высоко, один корабль уже отплыл от берегов Крыма, расп-
ластав скошенные паруса, и - судя по всему - татарин снизил на Потапа цену...
Нехорошо пахло горелым мясом. Проданных тут же клеймили каленым железом.
Ставили тавро, как на лошадей. Кому на грудь или на руку, а иному прямо на
лоб. Базар уже опустел, когда в толпе показался какой-то знатный турок. Боль-
шая свита сопровождала пашу. Будто Вавилон какой двигался - и негры, и албан-
цы, и черкесы, и запорожцы. Среди них шагал красивый великан в пышных одеж-
дах, при сабле, в шелковых зеленых шароварах. Был он по силе и росту - под
стать Потапу, могли бы силенкой помериться.
И вдруг, подмигнув, он спросил Потапа по-русски:
- Давно ли, земляк, попался? Сам-то откуда ты будешь?
Потап, обрадованный, отвечал охотно - со слезами.
- Да не плачь... А меня Алешкой Тургеневым кличут<6>. Меня граф Бирен погу-
бить решил, да я не пропал, вишь! Царица-то наша, слышь-ка, на меня глаз свой
кинула. На любовь с нею совращала. Бирен-то это приглядел и сослал меня в Низ
- в полки порубежные, чтобы живым мне не выйти. Да я, вишь, уцелел. Вот прип-
лыл сей день из Константинополя бусурманского... Кому что выпадет! А ты, -
спросил Тургенев, - давно ли тут стоишь на солнцепеке?
- С утра околеваю здеся... ни пивши, не емши,
- А я тебе совет дам, - вдруг зашептал Тургенев. - Когда тебя щупать да
торговать станут, ты ерепенься. Кулаками ма-ши. Ори громче. И не давайся!
Чтобы все непокорность твою видели. Тогда ты цену на себя собьешь, и тебя
здесь продадут - в Крым же!
- А ежели дороже купят меня? - спросил Потап.
- Тогда... беда, брат. Ушлют за море - в Алжир или в Тунис, а то еще даль-
ше... Вовек будешь для родины ты потерян.
Потап упал на колени перед Тургеневым.
- Барин! - выкрикнул с мольбой. - Уж вижу я, что богат ты и одет мурзою...
Окажи милость божецкую - купи ты меня!
- Э, нет, - отвечал Тургенев. - Того не могу, хотя кошелек у меня и не
пуст. Покупать ясыря могут только мусульмане, евреи и фратры католические,
которые в черных шляпах ходят. Коли такой капуцин подойдет - не бесись: он
тебя купит и в Европы увезет, тогда ты большой мир повидаешь и в Россию мо-
жешь вернуться...
Потап был продан лишь к вечеру. Буянил, рвался, не давал себя трогать. Да-
же укусил одного турка. Потом устал. Притих. С утра не ел. Не присел ни разу.
Солнцем темя накалило. Тут к нему подошел небогатый татарин, неся на спине
своей моток проволоки медной. Потолковал о чем-то с торговцем, и моток прово-
локи перебросил на спину Потапа.
- Давай тащи, холера худая... Устал я, - сказал по-русски. - Чай, к ночи
до дому доберемся. Ты голоден? Я тоже жрать хочу...
Ночью они добрались до татарского улуса. Вроде маленького городка. Лаяли
во мраке собаки. От дворов пахло жареными орехами. Навоз гнилостно расползал-
ся под ногами, противно квасясь между пальцами босых ног. Татарин толкнул уз-
кую дверь в сакле:
- Кидай сюды проволоку. Пойдем поужинаем, что аллах послал!
Татарина работать не заставишь: его дело разбойничать. Все за него должны
делать рабы, и рабы все делали. Ленивый ум крымских разбойников даже не заме-
чал, что ясырь из Московии мечеть складывал в виде креста православного, что
в стенках бани татарской окошки прорезал на русский лад, а гарем возводил -
как терем московской боярышни. Из конских подков, стоптанных в набегах на
Русь, ковали ясыри для татарина острые кривые сабли. Шлемов татары не знали,
если и носили, то трофейные. Русские ладили для крымчаков посуду из меди,
мастерили седла, бурки, шили чувяки юным татаркам. Русские выделывали в Крыму
дивный сафьян, плети-нагайки, мячи для игр, кушаки, шнурки, мяли кожи и вой-
локи; были русские токарями, пекарями, чулочниками и чубучниками. Из Крыма
произведения русских рабов расходились по миру - вплоть до Лиссабона, обога-
щая бездельников-татар.
Потап попал в кабалу к Байтуфану, которого бабушка его Аксинья называла на
свой лад - Богданом. Бабушка Аксинья сама из краев воронежских, из дворян ро-
да Тевяшевых, ее татары еще в девках взяли, в Крыму она и пустила корни свои
по миру бусурманскому. Внуки - кто где, одни уже в землю ткнулись, посеченные
саблями, другие в янычарах служат, а Баитуфан при бабушке остался - мастерс-
кую содержит...
Сердитый кашель верблюдов разбудил Потапа.
- Вставай, сокол ясный, - сказала ему бабушка Аксинья. - Деньто нонеча ка-
кой... развиднелось, а ночью дожць был. - И тронула старуха его рукой. - Не
печалуйся, не век горевать будешь...
Вышел Потап на воздух. Невдалеке протекала речонка.
- Бабушка, что это за речка така?
- Кача, милок.
- А там-то подале... храм, что ли?
- Там супостаты волосок из бороды своего пророка хранят.
- Чудно! - удивился Потап. - И все мне вчуже кажется.
- А ты бойся привыкнуть, как я, грешная...
Байтуфан на продажу для ногайцев пули выделывал и Потапа с утра к работе
определил. Каковы были стрелки татары - говорить не надо: за сорок шагов они
пулю через перстень простреливали. Ногайцам и этого мало казалось. Две пули
следовало скрепить воедино проволокой, скрученной в пружинку. При выстреле
пружина растягивалась между летящими пулями. И две пули сразу врывались в те-
ло человека, а между ними (словно удар сабли!) оставалась рваная рана от
скрученной проволоки, - таковы пули татарские...
Потапу показали, как надо скреплять пули пружиной.
- Ладно, - ответил он...
Был у Байтуфана еще один ясырь. Старик уже, он еще с крымских походов при
князе Голицыне сюда попал. Когда-то пушкарем в стрелецком войске служил. Глаз
у него вытек. В ступнях старца - мелко рубленый конский волос, чтобы не убе-
жал. Ходить ему больно было. Коли заторопится куда - так на четвереньках
по-собачьи проворно бегал. Хмуро глядел земляк одним глазом на молодого ясы-
ря.
Спросил он Потапа без ласковости:
- Видать, ты из волости Дурацкой из города Глупова?
- Неучен, это верно, - согласился Потап.
- А я тя поучу... Хошь?
- Поучи, батюшка, ежели што не так делаю. Взял старик шкворень, которым
ворота запирают, и "поучил" Потапа вдоль спины. Речи же его были при этом
