- Вы, березовские, словно с печки свалились... Какой там Данциг? Тая война
давно кончилась. Новая грядет - с турками!
Война была нужна! Анна Иоанновна и сама это знала. С тех пор, как ее голо-
вы коснулась корона, она ничего не приобрела, лишь теряла и разбрасывала
прежде нее завоеванное. Бесчестье мира Прутского было еще свежо в памяти на-
родной, - пора опять выйти на просторы Причерноморья, ногою твердой стать на
Азове, а гнездо разбойничье - ханство Крымское - полному разоренью предать.
Там, за морем, в Константинополе, - Большой Порог и Большая Дверь, а в
Бахчисарае - Малый Порог и Малая Дверь, и вот теперь пора (через Дверь Малую)
отворить пред Россией Дверь Большую! Момент для войны был удачный:
Турция еще связана войной с Надиром, а хан крымский Кап-ланГирей ушел с
конницей помогать туркам в делах персидских... Был канун великого почина!
И в самый этот канун вдруг струсил Остерман. Как всегда в опасные моменты
карьеры, Андрей Иванович перед императрицей такой вид принял, будто уже поми-
рает. И стоять не может - ноги его не держат. Но имератрицу на этот раз он не
разжалобил: сесть вицеканцлеру империи она не разрешила.
- Коли, Иваныч, стоять тебе невмоготу, - сказала царица, - так ты на печку
обопрись, а я глаза отведу, будто слабости твоей не замечаю. Да говори, чего
удумал ты?
Остерман повел речи свои робкие - напряженно:
- Экономическое положение государства таково, что при потрясении военном
банкротства ожидать надобно. Я вам вещал и ранее, что боязно войну начинать.
Да и... что даст война? И до нас смельчаки находились, Крым воевавшие, а...
Крым-то стоит нерушим! Помяните хотя бы поход князя Василья Голицына при ца-
ревне Софье. Он войско русское до самых ворот Крыма довел, замок от дверей
ханских поцеловал и... ни с чем назад обратился. Крым силен! - доказывал Ос-
теран. - За ханом же крымским сам султан турецкий зубы скалит, и с ним нам не
совладать...
Анна Иоанновна с постели соскочила, кулаки воздела.
- Я не дурочка тебе деревенская, которую морочить можно! - закричала гус-
то. - Сам же в войнищу экую нас втравливал, а теперь - в кусты? У меня машина
воинская уже запущена...
Остерман с трудом себя от печки тепло отклеил:
- О чем речь? Любую машину всегда можно остановить.
- Армию ты остановишь, а... Миниха? - спросила Анна Иоанновна. - Ежели ты,
граф, такой уж смелый, так попытай судьбу свою: попробуй оттяни Миниха от
войны... Что затих?
Развернулась к нему широченной спиной, рукою махнула:
- Ступай вон и лишнего не сказывай мне. Как послушаю Артемья Волынского,
так, может, и прав егермейстер мой, что плывешь ты, Андрей Иваныч, каналами
темными... Что на уме у тебя? О чести-то государства Русского подумал ли хоть
раз?
Остерман из-за спины поймал ее багровую, как у прачки, руку, покрыл ее по-
целуями, весь в рыданиях притворных:
- Ваше величество, мне ваша честь дороже чести государственной. Я - весь
ваш... за вас на костер пойду... на муку!
- Ступай вон. Ты не понравился мне в сей день.
Россия - в ярком блеске оружия, в согласном топоте ног, в реве верблюдов и
ржании лошадей - уже стремглав катилась в войну. И графу Остерману лишь ми-
зинцем шевельнуть, чтобы армада эта замерла как вкопанная. Но ему, конечно
же, не сдержать Миниха, который на увертки Остермана говорил всюду открыто:
- Я растопчу это гнилье ботфортами, я раздеру вице-канцлера своими шпора-
ми, если он славы меня лишать вознамерится...
А война уже началась!
Война началась боевым соперничеством двух немцев - Миниха и генерала фон
Вейсбаха, который управлял войсками на Украине и считал, что он должен коман-
довать армией, а не Миних... Борьба закончилась поражением Вейсбаха: за ужи-
ном у Миниха он вдруг схватился за живот и тут же умер.
- Так тебе и надо, старый дурак, - сказал при этом Миних, явно радуясь.
Но теперь фельдмаршал никак не мог сдвинуть с места генерала Леонтьева,
перед которым ставилась задача - идти прямо на Крым и брать его.
- Вот хлеба уберут, - зевал Леонтьев, - тогда и двинусь.
- Генерал! Что вы о хлебах печетесь? Пока я беру Азов, вы должны двигаться
на Крым... Хлеба и без вас уберут на Украине.
- Жарко сейчас, - упорствовал Леонтьев. - Ближе к осени, по холодку, про-
ворнее и солдат пойдет и конь побежит...
Леонтьев дождался осени, взял 42 000 человек и 46 пушек - пошел на Крым,
чтобы предать его огню и мечу. Война Турции объявлена не была, ибо армия
русская стучалась сейчас не в Большую Дверь, а лишь в Малую... Была чудесная
пора, над Украиною стояли погожие, ясные дни. Не холодно и не жарко. Леонть-
ев, имея при себе двух личных поваров, сибаритствовал в роскошной карете. Ар-
мия его шагала вдоль Днепра по землям Сечи Запорожской. Татары навстречу
русским пустили пал - выжгли траву; но с пожарами они поспешили. Леонтьев
выступил в поход позже, и уже успела вырасти в степи свежая травка... Каза-
лось, все складывается удачливо: не так страшен черт, как его малюют!
В октябре армия вступила на дикие земли ногаев. За Конскими Водами завид-
нелись зловещие колпаки улусов разбойничьих. Войску был отдан приказ: смести
ногаев, дабы открылся путь к Перекопу. Дрались воодушевленно - побили всех,
сбатовали скотину, нагрузили добром верблюдов, наелись мяса вдосталь, - пошли
дальше с бодростью. Русским в этих краях пощады никогда не было. Не было по-
щады и татарам от русских. Одни только женщины, дети и скот имели право на
жизнь (собак и тех убивали)...
Небо вдруг затянуло тучами, просочились на землю дожди. Потом закружил
снег. И снег растаял. Растаял снег, и ударил мороз. Стой! Ноги лошадей разъ-
езжались на гололеди, копыту конскому было до травы не пробиться. Тысячи ло-
шадей сразу пали в степи. А затем стали умирать и люди. Не от ран - от болез-
ней и холода. Армия Леонтьева превратилась в походный лазарет: половина ее
несла на себе другую половину армии. Но еще шли! Прав был фельдмаршал Миних:
нельзя поздней порой выступать через степи ногайские на Перекоп крымский...
Далеко-далеко в степи обозначилась точка в конце горизонта. Что это такое?
Лишь к вечеру сблизились. Это ехал из Крыма прасол - торговец скотом (из за-
порожцев). Его взяли за шкирку тулупа, втащили в шатер к Леонгьеву.
- Есть ли впереди лес? - спросил его генерал.
- И кошки высечь нечем, - поклонился ему прасол.
- Есть ли впереди вода? - спросил генерал.
- Ни капли, - отвечал прасол.
- Сколько отсюда до Перекопи? - спросил генерал.
- Ден десять, а то и боле того, - отвечал прасол...
Близ Каменного Затона держали военный совет. В шатер бился ветер, снегу
намело на целый фут. Черными комками лежали на снегу солдаты. Выстелив шеи и
ноги выпрямив, умирали лошади. Встав злыми мордами против метели, покорно и
неприступно высились над степью воинские верблюды... Из шатра прокричал Ле-
онтьев:
- Играй поход: идем обратно - на зимние квартиры! 9000 человек навсегда
остались в степи, так и не увидев Крыма, где их так страстно ждали толпы не-
вольников. Никакой Гегельсберг не мог сравниться с этим бессмысленным похо-
дом... Леонтьева отдали под суд. Но он был племянником царицы Натальи Кири-
ловны (матери Петра I), а таких людей судить неудобно. Всю вину за неудачи
свалили на покойника фон Вейсбаха: мертвый, он уже не мог оправдаться...
С большим запозданием прибыл в Петербург курьер от Миниха. Увы, Азова
фельдмаршал не взял. Остерман с этим письмом (почти ликующий) предстал перед
императрицей:
- Ну вот, матушка, как по писаному: в Крыму нам не бывать, а хваленый Ми-
них болтуном оказался... Что мы скажем Европе?
Анна Иоанновна долго молчала.
- Объяви во всех Европах, что мы войны и не начинали. Была лишь экспедиция
воинская, дабы наказать ногаев, кои наши украинские рубежи набегами беспокои-
ли...
Европа почтительно выслушала эту басню - и не поверила. Так начиналась эта
война, очень нужная для России. Быть нам в Крыму или не бывать?.. По деревням
и городам срочно вербовали рекрут. Самых здоровых. Чтобы в пальцах подковы
гнули. Чтобы в зубах у них изъяну не было. Чтобы честны они были - беспороч-
ны. А летами - от пятнадцати до тридцати... Такие вот годны!
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Барон Иоганн Альбрехт Корф, обозленный на весь двор вольнодумец, ныне пре-
бывал на посту "главного командира" императорской Академии наук. Близ его ка-
бинета - спальня, за спальней - лаборатория, где пахнет всякой чертовщиной от
порошков загадочных и смесей алхимических. В раскаленных колбах он жаждет зо-
лото открыть или... А вдруг, вне чрева материнского, возникнет за стеклом ре-
торты гомункул человека? Барон кафтан скинул, рукава сорочки повыше закатал,
в руках его, больших и волосатых, ощущалась сила (но ленивая сила). Он ругал-
ся, выискивая мудрость в книгах древних - из "Драгоценной жемчужины" Лациния
Калабрского, из "Последнего завещания" Луллия, из потаенных рукописей черно
книжников... Впрочем, Корф был настолько богат, что в получении золота через
огонь и не нуждался. Детей он не любил, и, появись гомункул из колбы, барон
вышвырнул бы его на помойку. Просто он был любопытен...
Ему помешал лакей, появясь на пороге:
- Педрилло прибыл... Вот карточка его, барон, в которой он представлен
так: "Слабоумный любитель гданской водки, друг Тосканского герцога, Тотчаский
комендант Гохланда, экс-пектант зодиального Козерога, русский первый дурак,
скрипач известный и славный трус ордена святого Бенедикта"... Что делать с
ним? Прикажете впустить? Иль гнать в три шеи?
- Изо всего, что мы прочли, - ответил Корф, - мне важно лишь одно: "скри-
пач известный". Шута Педрилло знать я не желаю, а вот синьора Пиетро Мира до-
пустить... Синьор, - сказал барон входящему шуту, - как хорошо, что вы со
скрипкой. Рассейте меня муыкой. Но без гримас, пожалуйста, и без кривлянья.
Здесь вам не двор, а я не дурак придворный...
Педрилло, сморщенный и старый, играл ему на скрипке.
- А вы прекрасный музыкант. К чему вам это шутовство?
- Ах, сударь мой, - ответил шут. - Одною композицией ведь не будешь сыт. А
у меня семья в Венеции осталась. И старость, если не близка, то близится...
Пора подумать и о детях. Что я оставлю им? Вот эту только скрипку? - усмех-
нулся он.
- А кстати, дайте-ка мне ее сюда. Какая ей цена?
- Четыре луидора, барон почтенный.
- Когда и где платили? Она звучит чудесно...
- Есть мастер удивительный в Кремоне. Когда я покидал отечество, ему было
лет уже за девяносто. Но он трудился попрежнему. И никогда не брал за скрипку
иль виолы дороже четырех луидоров.
Вспыхнув лаком, скрипка шута взлетела к жирному плечу Корфа. Смычок в руке
барона вдруг с нежностью коснулся струн.
- Ото, черт побери... Я в этом деле смыслю кое-что. А ваш старик из Кремо-
ны - отличный мастер. Кладу вам сорок!
- Чего кладете? - удивился Педрилло.
- Конечно, луидоров... Вы не забыли - как имя мастера?
- Страдиварий.
- А-а, знаю, знаю. Он ученик великого Амати... Хотите, я покажу вам свое
собранье? - Корф провел шуга в отдельные покои, где в пламени свечей темнели
лебединые виолы, ще скрипки тихо тосковали о смычках; Корф хвастал: - Вот
скрипка из Бресчиа, а эту, сделанную Гранчиано, пора ремонтировать... Вот
Теклер, вот Серафино! Есть даже тирольские, хотя я их не люблю. Сам я играю
очень редко. Я больше пью вино, когда мне тошно от людского свинства. Итак,
уступите мне вашего Страдивария за сорок...
После шута явился к Корфу поэт Василий Тредиаковский, принес он "команди-
ру" свою новую книгу: "Новый способ российского стихосложения", и барон руко-
пись от поэта любезно принял.
- Благодарю на вниманье к убожеству моему, - поклонился ему Тредиаковский.
- Если б не вы, барон, меня бы давно забодали быки здоровые... Патрон мой,
