ло...
Опять пошла горлом кровь!
Румянцев прибыл в Мензелинск и застрял там надолго. На постоялом дворе ел
кашу со шкварками, глядел на всех подозрительно. Кирилов при свидании с гене-
ралом признался:
- Ой, и горько же мне: не успев обрести, уже кровью обретенное обмываем...
Александр Иваныч, ты жалость к людям имей!
Румянцев очень не любил, когда его учат.
- Велено мне тебя под своим началом иметь, - сказал он и письмо Анны Иоан-
новны показал Кирилову. - В мои воинские дела ты не лезь. Ты вот в обозе сво-
ем врачевателя зубов для башкир притащил. А я твоим башкирам последние зубы
выбью! Государыня ко мне ныне опять милостива...
Румянцев был жесток - восстание топил в крови. Через холмы переползали
пушки, и гром их разрушал последние мирные надежны.
Кирилов, в коляску залезая, сказал Рычкову:
- Едем, счетовод мой... в Петербург! Жаловаться стану...
Бухгалтер отвез его к семье - в Самару. Ульяна Петровна, мужа завидев, ру-
ками всплеснула:
- Батька ты мой! Да, никак, убили тебя?
- Не, мать. Дай отлежаться. Ничего не сказывай мне...
Кирилова провели в дом, он пластом лег на лавку. Почтительный Рычков оти-
рал с его лица чахоточный пот.
- Памятников себе не жду, - заговорил Кирилов. - Но вот подохну когда, ос-
танется после меня край великий, край богатейший... России старой - Россия
новая!
- Да кому нужна эта сушь да жарынь дикая? - причитала жена. - Бросим все,
Ванюшка, уедем... В садах-то на родине небось уже малина - во такая! Крыжов-
ник хорош... Пожалей ты меня!
- ДУУРА - отвечал ей Кирилов с надрывом. - Ты видишь только то, что сверху
земли. А я под землю гляжу.
- Вот и закопают тебя... под землю-то! А обо мне-то подумал? Как я без те-
бя жить стану?
Летом этого года необозримая туча пыли, поднятой тысячами конских копыт,
закрыла небо на юге России, и над степями Украины словно померкло солнце.
Жутко стало... Это повалила напролом - через владенья русские! - крымская
конница хана Каплан-Гирея.
Крымчаки шли на Кавказ лавиной, чтобы помочь султану Турции в его борьбе с
персидским шахом Надиром. Законов для татар не существовало: конница хана
топтала русские земли, татары безжалостно убивали и грабили всех встречных.
Галдящие рынки Кафы и Бахчисарая снова наполнились толпами русских мужиков и
баб, девок и детишек, которых татары быстро расторговали по миру...
- Матушка, - подсказал Остерман императрице, - вот тебе и повод к войне,
дабы наказать дерзких.
- Миних того и ждет. На сей же год поход свершим. Башкирский бунт некстати
случился. А в год следующий учнем Крым воевать...
Звезда Марса разгоралась над Россией все ярче и ярче.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Все семейство Левенвольде - отравители; в роду их издревле знают секреты
старинных ядов. Левенвольде могут убить соперника незаметно - ядом медленным,
вводящим в слабость плотскую или в безумие. Из рода в род они передают фа-
мильные перстни, которым позавидовали бы и Борджиа... Из перстней тех можно
просыпать яд в бокал, можно слегка уколоть или оцарапать врага, отчего он ум-
рет неизбежно и таинственно.
Но вот Густав Левенвольде, заболев проказой, сам отравил себя, и эта
смерть освободила многих... Стала свободна его жена, которая теперь будет лю-
бить другого. Он развязал руки Миниху, которого люто ненавидел, и теперь
фельдмаршал избавился от своего злейшего врага. Левенвольде освободил и графа
Бирена, который уже не станет терпеть соперника в делах альковных с императ-
рицей - делах сердечных, ночных и тайных.
Но больше всех радовался смерти Левенвольде вельможа Артемий Петрович Во-
лынский. Надеялся он занять его место при дворе - стать обер-шалмейстером,
чтобы лошадьми царскими ведать. Но чин этот передали врагу его - князю Кура-
кину, вечно пьяному. Волынского императрица утешила рангом обер-егермейстера,
дабы он охотами ведал... "Ну что ж! Куракина надо раздавить!"
Еще в начале лета он получил от двора пакет с приглашением к театру. Из
пакета выпал "перечень", который Волынский внимательно перечел, чтобы, на те-
атр явясь, дураком перед другими не казаться и содержание пиесы заранее назу-
бок знать:
"ПЕРЕЧЕНЬ ВСЕЯ IНЪ ТЕРМЕДIИ"
Лауринда, молодая девица добрыя породы, хотя вытьти за мужъ за богатого
молодца, сама будучи убога, намеряется то учинить с посадскимъ человекомъ...
Видимо то имеетъ быть, какъ она в томъ поступала... Протчее все - критика (то
есть охулка) характеровъ, которая имели любовники опытны".
Волынский кликнул своего дворецкого Кубанца:
- Кафтан мне бархата лилового... парик присыпь погуще. Перчатки, шпагу,
трость... Лошадей закладывать!
Для действа комедиантского была строена зала деревянная. По стенкам, вдоль
залы, стояли недоросли из Кадетского корпуса. Императрица из буфета своего
жаловала их напитками, "к прохлаждению служащими". Офицеров она к руке допус-
кала; они за ее здоровье вкушали по бутылке вина виноградного и кричали "ви-
ват". Солдат же, охранявших Летний сад от простого народа, поили от казны пи-
вом и водкой "в довольство". Пока вельможи собирались в театр, итальянцы
из-за кулис на все лады Анну. Иоанновну восхваляли. Прелюдия сия называлась
"соревнованием благонравия".
Волынского в театре Иогашка Эйхлер повстречал, шепнул:
- Ягужинский, кажись, из Берлина скоро заявится. Ой, Петрович, гляди, как
бы греха опять не было: генерал-прокурор горяч. Да и ты не холоден - сшибут
вас лбами!
Настроение у Волынского испортилось: друзей мало, а с приездом Пашки из
Берлина врагов прибавится. Тут к Летнему саду еще одна карета подкатила. Но
куда как пышнее кареты Волынского, вся позлащена, а спицы колес из чистого
серебра. Выперся оттуда сморчок какой-то, весь в шелках, с лицом брюзги и об-
жоры. Пошагал среди вельмож, никому не кланяясь.
- Кто невежа сей? - спросил Волынский у Иогашки.
- Это кастрат Дреер, певун славный.
- Вот я палкой его! Почто наперед меня лезет?
- Сей каплун тыщу двести рублев берет из казны за арии...
Волынского даже замутило. У него в имениях 1600 крепостных мужиков, а он с
них, сколь ни тужится, 400 рублей в год содрать не может... И такие деньги
летят на арии кастрата!
- Каплунов всяких, - сказал обидчиво, - терплю только на столе своем, что-
бы под соусом в сухарях подавали...
Летний дворец был иллюминован, светился - как китайский фонарь, весь в гу-
ще боскетов еловых. Дворец-то деревянный, но выкрашен под мрамор и оттого из-
дали великолепен казался. Еще недавно здесь Нева плескалась, но берег - ста-
раниями Еропкина и Миниха - забутили. Еропкин тоже был здесь, прохаживался
под руку с адмиралом Соймоновым, который волком глядел в сторону Волынско-
го... "Еще один враг! И рядом с другом", - мрачно размышлял Волынский. А из
грота, выложенного туфом звенели фонтаны. В водяных струях, лампионами подс-
веченных, сверкали заморские раковины. Толченое стекло, закрепленное в сво-
дах, вспыхивало подобно бриллиантам. На морских конях куда-то по своим делам
ехал Нептун с трезубцем; позолоченный живот Нептуна с толстым пупком обмывали
невские воды. Вдоль парапета выстроились, как солдаты, "гениусы нужные" -
Флоры, Мореплавания, Архитектуры, Фортуны и Терпсихоры. С птичьего двора кри-
чали птицы диковинные, из-под куполов галерей тучами вырывались голуби... Та-
ков был сад Летний при Анне Иоанновне.
Между тем девки неаполитанские и Флоренские (любимицы Рейнгольда Левен-
вольде) пели неистово. Котурны их гремели, под потолки сыпались трели. Втори-
ли девкам нездешним голоса архиерейских певчих. В рясках и валенках стояли
они за сценой, бася немилосердно. Каждый певчий изображал из себя добродетель
- Смирение, Любовь, Благодарность и прочие невиданные в жизни штуки, какие
только в театре и можно узреть. Волынский был от интермедии далек: встреча с
Пашкой Ягужинским язвила сердце. И не шел из головы кастрат Дреер, такие
деньги из казны шутя загребавший.
- Иогашка, а наши-то певчие за сколько спелись?
- Ну, рублев пять на всех им под конец дадут...
Неподалеку от персон важных сидел и пиит Тредиаковский.
- Чего этот губошлеп тут сидит? - снова спросил Волынский.
- По должности академической. Ныне Тредиаковский к переводам иностранным
приставлен. Да и патрон у него изрядный.
- Чей же он клеотур? - допытывался Волынский у Иогашки.
- Князя Александра Куракина, тот еще с Парижу патрон-ствует.
- Князя-то, - отвечал Волынский, подумав, - мне бить и неудобно, кажись.
Так я душу на Тредиаковском отведу.
- На что вам, сударь, бить поэта невинного?
- А так... Поэту больно будет, а патрону его кисло.
В театре, над рядами вельмож и дам, потянуло дымком.
- Никак горим? - принюхался Волынский.
- Не, - утешил его Иогашка. - Это кой день леса полыхают.
- Как бы столица не спеклась в яичко от пожаров тех.
- Солдаты тушат. Мох горит, научно торфом прозываемый...
В перерыве между действами выступал аглицкий мастер позитуры, без ног уро-
дившийся. И этот убогонький, без ног будучи, вместо того чтобы скромно милос-
тыньку просить, изволил на заднице своей плясать танцы потешные. А императри-
ца велела придворным его деньгами одаривать. Черепаха - Черкасский целый ко-
шелек золота монстру кинул. Волынский же при этом прочь удалился. Чтобы не
платить. Ибо денег лишних не имел. Ему все эти позитуры на ягодицах не пока-
зались изрядными. Из театра он удалился...
За ягдтгартеном (где косуль да оленей содержали, чтобы Анна Иоанновна в
убийстве нужды не испытывала) он Балакирева встретил.
- Чего ты скушный такой, Емельяныч?
Балакирев пожаловался, что живот у него что-то схватывает. Да в нужник
вельможный его не пускают солдаты.
- Ну ладно. А живешь-то как?
- Языком кормлюсь. А расплачиваюсь боками.
- Не гневи бога, - отвечал Волынский, удаляясь. - Зато у тебя кусок хлеба
верный. А вот у нас... эхма!
Иван Емельянович, животом страдая, заволочился в Красный сад, где в тепли-
цах растили клубнику для царицы. Лето жаркое, наверно, клубника скоро поспе-
ет. В кустиках прилег Балакирев, о жизни своей рассуждая. "Хорошо бы, - ду-
мал, - повеситься мне. Вот хохоту-то было бы!.." Живот болел; шут вспоминал,
что съел сегодня: полкалачика с утра, две оплеухи от Бирена, рыбкой на кухне
угостили, Левенвольде в нос ему дал, после царицы суп из раков остался недое-
ден - так он доел, после чего и палок попробовал...
- Ла-ла-ла-ла, - послышалось в саду императорском. Средь огородных грядок
появился Рейнгольд Левенвольде, обер-гофмаршал. Балакирев из кустов следил за
ним. "Вот человек: не жнет, не пашет... везуч, проклятый! Даже невесту сыскал
такую, что в России одна-едина - Варька Черкасская, богаче ее нету..."
- Ла-ла-ла... тирли-тирли, - напевал Левенвольде. Нагнулся он к земле,
что-то заметив. Потом шляпу снял и шляпою своею что-то бережно укрыл на гряд-
ках. Затем опрометью убежал, резвый и довольный... Балакирев из кустов вылез,
прошел на огород. И шляпу Левенвольде поднял. А под нею - вкусно наливалась
первая клубничка. Куда он побежал, этот баловень судьбы, шут смекнул сразу.
Конечно, понесся за Наташкой Лопухиной, любовницей своей, чтобы угостить ее
первой в этом году клубничкой.
Балакирев огляделся: никого не было.
- Что ж, пригласи, - сказал. - Угости ее ягодкой сладкой. И, нагадив по-
верх клубнички, он все добро свое шляпою закрыл. Залез обратно в кусты, зата-
ился... Шаги, чу! Ах, мать моя! Рейнгольд Левенвольде вел в огород царицы не
Наташку-шлюху, а невесту свою - княжну Варвару Черкасскую, дочь кабинет-ми-
нистра. Галантно сопроводил ее до грядок и руку к сердцу прижал:
- Вы - божество мое! Любовь моя безмерна к вам, и вот ей доказательство
прямое... Вы только поднимите шляпу, чтоб до конца прочувствовать, сколь ве-
