цах. Камни в перстнях у них - то голубые, то розовые, и следить надобно за
столом, чтобы цвет их не переменился: иначе - беда будет!
Маслов выругался, шпагу в угол комнат закинув. В эти дни граф Бирен полу-
чил от него письмо. Маслов предупреждал Бирена, что имеются люди, желающие
его, Маслова, погубить... Тут как раз вернулся из Берлина и генерал-прокурор
- Пашка Ягужинский.
Прежнего согласия между ними не получалось. Обер-прокурор Маслов еще сра-
жался с несправедливостями. А вот генерал-прокурор уже сник, и при дворе ви-
дели теперь Пашкину спину - согбенную.
Покорность бывшего буяна сильно озаботила графа Бирена:
- Что с ним случилось? Я рассчитывал, что он, приехав домой, сразу расши-
бет в куски Остермана. А тут надо бояться, как бы Остерман не загнал Пашку
под стол...
А счастливчик Рейнгольд Левенвольде скоро позабыл Варьку и утешился в сво-
ем потаенном гареме, составленном из разнокожих женщин. Миних приехал из
Польши в Петербург - громкогласный, звенящий амуницией, рыкающий на всех, бо-
гатый, толстый... Эти два обстоятельства отозвались в далеком Лондоне, где
угасал посол русский - князь Антиох Кантемир. Он вновь обрел надежды на
счастье с "тигрицей", как величал поэт княжну Черкасскую; он оценил приезд
Ми-ниха, как подготовку к войне, и-в случае победы Миниха - Кантемир мог пре-
тендовать на корону царя Валашского и господаря Молдавского...
Впрочем, князю Кантемиру вскоре предстоят некоторые неприятности. Европа
готовит к печати книгу - о России и русских.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Ветка! Вот она, обитель беглых людей русских. На реке Сож, в поймах ее и
на островах, по берегам приятным, белеют мазанки слобод раскольничьих - Марь-
ино, Луг Дубовый, Крупец, Грибовка, Тарасовка, Миличи...<2> Брызжет ярью ма-
лина над частоколами, несут детишки грибы из леса, над нехитрым мужицким
счастьем стоят в карауле на крышах аисты польские...
С тех пор как Петр I разгромил скиты Керженца, а Питирим нижегородский
(этот волк в рясе) пожег на кострах 122 000 раскольников, - с тех пор пор и
стала зарубежная Ветка райским местом для всех несчастных, воли ищущих. В ле-
сах Черниговщины, совсем недалеко от Ветки (но уже в России), лежало грозное,
тишайшее Стародубье - там тоже "гнезда" были. А здесь, по реке Сож, словно
город большой и вольный, цвела, шумела, пела, гуляла, сеяла, колосилась, жа-
ла, ела, пила и справляла свадьбы зарубежная непокоренная Русь!..
По всей стране вышел запрет от царицы, чтобы простые люди серебра монетно-
го не имели. Ветка - напротив - имела серебра много. Епископа им своего захо-
телось. Серебро - в ход. Епифания Реуцкого, которого Феофан на Соловки ссы-
лал, от солдат отбили, привезли на Ветку: священнодействуй! Земли в округе
Ветки пану Халецкому принадлежали; пан на Ветку приедет - ему полный воз де-
нег насыплют, за это пан своих смердов тиранит, в русских не тронет. Жизнь
тут вольная: царя нет, пыток нет, поборов нет, - цветет в зелени садов, хоро-
шеет и богатеет зарубежная Русь... По утрам гудит колокол церкви, и храм этот
- единый, где за Анну Иоанновну крестьяне не молятся, а на Синод палаческий
отсюда харкают, как на падаль поганую...
Вот сюда-то, в этот мир, и попал гулящий Потап Сурядов.
До Ветки следуя, он сильно сомневался - не изгонят ли?
Мерещилось, будто его тут станут пытать о правилах веры: как крестишься -
двупало или трехперстно? Потапу все равно было - хоть кулаком крестись. Бояз-
но было поститься да молитвами себя утруждать, - за годы эти гулящие отвык
Потап от набожности церковной.
Однако опасался зря. Живи, трудись, не обижай других и сам обижен не бу-
дешь. Не было тут постников да молитвенников. Беглые солдаты и матросы галер-
ные, мужики вконец разоренные, люди фабричные, но больше всего - крепостных!
И нигде Потап столько богохульства не наслушался, как здесь, на Ветке, особо
в дни первые... Ходил по деревням ветковским какой-то старый бомбардир с
ружьем ветхим за плечами.
- Люди! - взывал он. - Заходите прямо в меня, будто в храм святой... Вот
престол храма! - ударял себя в грудь. - Вот врата царские! - и при этом рот
разевал. - А вот и притворы служебные! - на уши свои показывал...
Всех таких, как Потап, "из Руси выбеглых", собрали гуртом, и монашек весе-
лый, руками маша, командовал:
- Которые тута еще не мазались, ходи за мной... Перемазаться греха нет! У
нас, как и везде на Руси, молятся. Вот аллилуйя лишь сугубая, хождение посо-
ленное, а заместо слова "благодатная" употреблять следует "образованная".
Мирро у нас свое, сами вдосталь наварили. Вот и пошли дружно - перемажем вас!
Кисточкой чиркнули Потапа по лбу, запахло гвоздикой и ладаном. Отшибли в
сторону. За ним другой лоб подставил. Потом "перемазанных" отпустили на волю
вольную, и тут каждый должен был соображать - как жить далее. Потап - по силе
своей - в паромщики подался. Ветка очень большая, народ в ней никто не перес-
читывал, но в иные времена, говорят, до 100 000 скапливалось; на воде много
деревень стоит, одному - туда, другому - сюда ехать, вот и крути громадным
веслом с утра до ночи. Но еда была обильная, сон крепок и сладок в садах ду-
шистых, никто не гнался за тобой с воплем: "Карауул, держи яво!.." Чего же не
жить?
Росла борода у Потапа - русая, с рыжинкой огненной, кольцами вилась. По
ручьистым звонам, через темную глубину и русалочьи омуты, гонял он паром бре-
венчатый, ходуном ходило весло многопудовое, играла сила молодецкая. Иной раз
так разгонял паром, что врезался он в берег с разлету: падали бабы, просыпая
ягоды из лукошек, визжали девки, а кони ставили уши в тонкую стрелку.
В садах берсень и вишенье поспевали. Иногда и грустно становилось. Отчего
- сам не знал, но вспоминался тревожно край отчий. И здесь тополя да вязы над
водой никли, и здесь курослеп желтый да щавель красненький - а все не то...
Будто не хватало чего-то!.. Речь поляков начал понимать. Украинскую - тоже. И
кричали петухи по утрам. Заливисто и бодряще, как кричали они на Руси:..
- Ах ты жизнь моя! Не сходить ли мне на Русь в гости?
Но его строго предупредили:
- Того не смей. От нас едино лишь начетчики-грамотеи ходят, по Руси "гнез-
да" вьют, они тропы заповедные знают. Тебя же ишо на Стародубье пымают. Есть
там полковник такой - Афанасий Прокофьев Радищев, он людей толка нашего сви-
репым огнем палит. Серебро возами у нас вымогает. И ходить нельзя: вызнают
что-либо - опять нам выгонка на Русь под ярмо станется...
Через поляков доходили до ветковцев слухи неясные. Говорили за верное,
будто Миних уже отъехал на Украину, готовясь противу турка воинствовать. Ар-
мия же русская из Польши домой тронулась, а впереди себя гонит толпы беглецов
русских. Всякого, кого увидят, обратно с собою уволакивают. Помещики же русс-
кие беглецов тех на границе ловят - кому какой достанется (тут уж не разбира-
ются), и опять в рабство вечное закабаляют...
Но пан Халецкий однажды приехал, утешал ветковцев:
- Не бойтесь, хлопы москальски! Миних покинул земли Речи Посполитой, а об-
ратно не вернется. Ваше государство иными заботами отягщено сейчас - поход на
Крым готовят...
Кинуло цвет в завязь - твердую, кислую. Старики сулили хороший урожай яб-
лок и груш. Крепко спал Потап на сеновале, ноги и руки разбросав по травам
благоуханным. Снился ему Колывань-городок, где на Виру он калачи покупал...
потом с калачом в руках его пред полком явили. Костер развели, и забили бара-
баны... Сам граф Дуглас схватил Потапа за ногу и потащил его к профосам, что-
бы живьем его сварить в котле кипящем...
- Вставай, дурень! - сказали в ухо ему. - Выгонка учалась!
Вовсю стучали солдатские барабаны. Поздно было спасаться: три полка ар-
мейских, войско драгунское и казачье уже окружило слободы ветковские. Ветка
горела, полыхали по берегам деревни. В огне корчились белые яблони, ревел в
хлевах запертый скот, мчались через сады, ломая изгороди, длинно-гривые кони.
Выскочил Потап на улицу да - к реке. Тут его ружьем по голове так ладно приг-
ладили, что он покатился... Мужиков вязали накрепко. Баб отгоняли в сторону.
Детей по телегам кидали. Через всю слободу шла старуха и, приплясывая, твори-
ла злобное причитание:
"Не сдавайтесь вы, мои светики,
Змию царскому - седмитлавому,
Вы бегите от него еще далее -
Во горы высокие, во вертепы..."
Тем и кончилась райская жизнь. Разлучив матерей с детьми, мужей от жен
оторвав, гнали через рубеж, обратно в Россию, в рабство неизбытное... За ними
догорала Ветка, еще вчера отряхавшая белые цветы. Потап в страхе был: что от-
вечать допытчикам, ежели спросят - кто таков и откуда сам?
Всех паромщиков к труду приспособили. Должны были они церковь, на Ветке
бывшую, за рубеж перетаскивать. На переправе же через Сож церковка опрокину-
лась - бревна ее далеко уплыли. Решили хоть алтарь спасти. Артельно потащили
на Русь алтарь, и Потап свирепо налегал в лямку. Гроза была ночью. Молния как
фукнет с небес - будто, язва, из пушки прицелилась. От алтаря божиего - пырх!
- одни головешки остались. Людей пожгло, Потапу бороду огнем опалило... Пол-
ковник Радищев разрешил ветковцам забрать с собою мощи нетленные от старцев
святой жизни. Потал на себе тащил гроб старца какого-то Феодосия, а в гробу
что-то подозрительно стукалось. Напрасно он мучился: когда на русской земле
гроб открыли, там - никаких мощей, одни косточки.
Так-то вот приволоклись "выбеглые" в Стародубье. Афанасий Радищев тут объ-
явил, что сидеть надо тихо. А подушный налог теперь, яко с отступников, будут
с них двойной собирать. Годных же к службе воинской сейчас в рекруты запишут.
Потап ног под собой не чуял - спасаться надо. Тут сбоку от него объявился че-
ловек незнаемый, который совет дал.
- Вишь, вишь? - сказал, на Радищева указывая. - Вишь, как зоб у него рас-
пухает? Сейчас в гнев войдет и льва библейского собой явит... Коли спасаться,
так беги до города Глухова: тамо, слышал я от людей знающих, каждому дается
сразу по бабе, по шапке, по волу, по сабле и по жупану... Станешь казаком
вольным!
И Потап бежал...
В преддверии большой войны генерал Джеме Кейт объезжал украинские засеки и
магазины, где все припасы давно сгнили, еще со времен Петра I сваленные в ку-
чи. Появился на Украине и Карл Бирен - инвалид, брат фаворита. Начались его
достопамятные зверства: гарем развел из девок малолетних, заставлял баб щенят
на псарне грудью выкармливать...
Бунчуковый товарищ Иван Гамалея сидел в писарской избе войска Лохвицкого.
На подоконнике дозревали арбузы. Один уже треснул. В раскол его, в самую-то
сласть, в мякоть яркую набивались окаянные мухи. Бунчуковый писал жалобу гра-
фу Бирену - на братца его Карла Бирена: "...в сиятельстве своем подманил на
бахче девку малую Гапку, увел в садик за куренями и, учинив той девочке гвалт
ее паненству и много своим мужским бесстыдием над оною паствячися, аж до
смерти оную размордовал, отчего и вмерла Гапка на день вторый..."
Упала тень от дверей - загородила солнце. Бунчуковый глаза от писанины
оторвал, на пришельца незваного глянул. Стоял перед ним молодой парубок, рос-
том под потолок, ноги босы и черны от пыли; рот широк, скулы остры от голода,
а глаза голубые.
- Чего тоби? - спросил Гамалея.
- Пособи, пане, - отвечал тот. - В казачестве бы мне осесть.
- А ты кто таков? Чего-то я тебя на кругу не видывал.
Назвался парень Потапом (видать, беглый). Взял бунчуковый плетку, на стене
висевшую, опять Гапку вспомнил.
- Иды, - сказал, - я тоби в сечевики зараз выведу...
Вывел Потапа на двор. И стал лупцевать, ожигая справа налево. Большая
свинья терлась об тын, ко всему равнодушная, и гремели поверх тына горшки,
раскаленные на солнце, один об другой стукаясь. А бунчуковый ожигал Потапа
исправно, приговаривая:
