ные глаза наполнены слезами... Меня ты любишь, это я знаю. Но хочешь, как
всегда, лишь камушков блестящих.
- Хочу! Но только не от вас, мужчина подлый и неверный.
- Согласен и на это, - ответил ей Рейнгольд. - Ты их получишь в этот раз
не от меня, а... от самого князя Черкасского.
- Нельзя же, - вспыхнула Наталья, - чтоб вы еще и маха-телей для меня из-
бирали. Я сама изберу их для себя.
- Мы избираем не любовника тебе, а только... бриллианты! - тихонько про-
шептал ей Левенвольде.
Лопухина окликнула лакея с подносом. Взяла от него бокал с лимонатисом...
Левенвольде отпрянул в сторону.
- Оставь эти шутки! - крикнул он, бледнея. Лопухина со смехом показала ему
перстень - розовый.
- Не бойся, дурачок. Уж если я тебя и отравлю, то сделаю так, что ты и не
узнаешь, отчего помер...
Наутро после бурной любовной ночи Наталья Лопухина проснулась и заметила,
что на пальце нет заветного перстня.
- Верни сейчас же... это мой! Ты подарил мне его... Верни, верни, верни.
Прошу тебя, Рейнгольд: я так к нему привыкла...
Левенвольде дал ей пощечину - она забилась в рыданиях.
- Тот перстень больше не получишь. Смотри сюда...
Он раскрыл шкатулку и выбрал из нее старинный перстень в древнем серебре,
и был в нем камень - черный, как кусок угля.
- Теперь носи вот этот. И помни: в цвете он не меняется. Заклинаю всеми
святыми - будь осторожна, Наталья, этот яд опаснее всех других. От него чело-
век умирает в страшной тоске. А русские вельможи, поверь, будут тебе лишь
благодарны. Остерманша позеленеет от зависти, когда увидит твои бриллианты.
Лопухина примерила черный перстень на свой палец.
- Ты не сказал мне главного - кто этот человек?
- Он очень вредный. Его боятся все. Со своими проектами он забирается даже
в наши дела - дела Курляндии, чего простить ему нельзя... Черкасский-князь
будет тебе особенно благодарен!
- А-а-а, - догадалась Лопухина, - так это обер...
Рейнгольд захлопнул ей рот.
- Не надо говорить, - сказал он ей. - Будь счастлива, дитя. И, что ни де-
лаешь, все делай с улыбкою очаровательной. Кто же поверит, что ты, Венера
русская, способна яд просыпать в бокал соседу? Никто и никогда... И даже я,
любовник твой, не верю в это... О, как ты хороша! О, как прекрасна ты!
Был холодный и ясный день. Анисим Александрович Мас-лов проснулся дома, на
своей постели. Вчера было много пито у Платона Мусина-Пушкина, человека при-
ветного, старобоярского. За окном белело свежо и утешно - ночью выпал первый
снежок. Еще с детства Маслов любил эти дни, когда первые снежинки робко сеют-
ся на землю. И всегда радовался этим дням. А сегодня снег испугал его.
Он приподнялся, и волосы его... остались на подушке.
- Дуняшка, - позвал он жену, хватаясь за лицо (и брови отпали сама по се-
бе). - Проснись, женка... Кажется, не мытьем, так катаньем, а меня добили. И
даже не больно! - удивился он. - Но отчего такая тоска? Боже, какая страшная
тоска... Ой, как скушното мне! - вдруг дико заорал Маслов...
Навзрыд рыдала у постели жена - верная, умная:
- Горе-то, горе... Сказывала я тебе - отступись!
Маслов ладонью сгреб с подушек на пол свои волосы:
- А вот и не отступился... Выстоял! Ой, как скуплю мне...
Потом день померк, и глаза обер-прокурора лопнули, стекая по щекам его
гнилою слизью. Боли не было. Но яд был страшен, разлагая человека заживо.
Язык распух - вылез изо рта. Желтыми прокуренными зубами Маслов стиснул его.
Говорить он перестал.
Вскоре он умер, а граф Бирен переслал его семье заботливое, сочувственное
письмо. По первопутку, по снежку приятному, повезли Маслова на санках в сто-
рону кладбища... Ох, как обрадовались его смерти в Кабинете - князь Черкасс-
кий даже возликовал.
- Никого! - говорил Остерману. - Никого более на пост оберпрокурорский не
назначать. Хватит уже крикунов плодить...
Бессовестная Лопухина вскоре явилась при дворе с таким убранством на шее,
что все ахнули от сияния алмазов. Но тут к ней подошла, от гнева трясясь,
княжна Варька Черкасская и стала рвать колье с красавицы продажной.
- Отдай! - кричала фрейлина статс-даме. - Отдай, воровка... Это мое... это
из моего приданого!
Лопухина отбрасывала от себя руки княжны:
- Врешь, толстомяс ина... отпусти! Мне подарили...
- Кто смел дарить из сундуков моих?
Таясь за спинами лакеев, уползал черепахой князь Черкасский.
- Я знаю, за какие дела тебя бриллиантами украшают... Я все знаю! - орала
Варька и лезла в лицо Лопухиной, чтобы оцарапать ее побольнее, чтобы красоту
эту мраморную повредить.
Статс-дама с фрейлиной постыдно разодрались, как бабы чухонские на базаре.
А были здесь и дипломаты иностранные, которые все примечали. Виновных с
бранью выгнали из дворца. Велели дома тихо сидеть. Долгий путь проделали эти
бриллианты, пока от сундуков Варькиных добрались до шеи Лопухиной, но об этом
знали лишь самые высокие персоны в империи...
А где похоронили Маслова, того до сих пор никто не ведает.
Поле осталось ровное - будто и не жил никогда человек.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Маслов умер как раз в те дни, когда в морях Европы затихал небывалый
шторм. Страшная буря пронеслась в морях Северных, она захлестнула зеленую
Бретань, долго трясла меловые утесы Англии.
Шторм затихал... Некий издатель шел по берегу моря, когда увидел, что вол-
ны прибивают к берегу сундук. Издатель вытащил его из воды, разбил ржавые
замки. А внутри сундука лежала рукопись - "Letters Moscovites" ("Московские
письма"). И вскоре Париж выпустил в свет книгу с предуведомлением от издате-
ля, что автор книги, очевидно, погиб в море нынешней осенью. Все понимали:
буря была, корабли гибли, сундуки на берег выкидывало. Но никто не находил в
сундуках никаких рукописей. Это обычная уловка издателя, дабы оставить автора
в неизвестности.
Автор где-то здесь, он среди нас... О нем известно лишь, что он итальянец.
Масон высоких степеней. Он был арестован в Казани на пути в Сибирь, когда
ехал с русскими учеными в экспедиции Витуса Беринга на Камчатку... "Вы, ма-
дам, уже читали?"
Осенью все знатные англичане поспешают в графство Со-мерсет, чтобы там, на
теплых водах Бата, пережить слякотную зиму. Бат - это Версаль на британский
манер. Возле купальных терм, строенных еще холеными римлянами, отец короля
Лира создал уютный уголок. По преданью, в этих водах Баддуин излечил себя от
проказы, и памятник прокаженному королю теперь глядится с высоты в бессейны -
весь в язвах, страшный... Какой заразы не подцепишь в этих батских ямах! Лю-
бовь, о всемогущая! Она цветет и здесь - в воде бассейнов под взглядом коро-
лей давно усопших...
В эту осень князь Антиох Кантемир тоже отбыл из Лондона на воды Бата. По-
сол был болен, а дух его сатир угас вдали от России. Теперь он лишь приглажи-
вал пороки людские. И восхвалял князь нищету, печаль, смирение. Персон вель-
можных Кантемир уже не беспокоил острием пера своего. Паче того, сидя в Лон-
доне, князь Антиох даже переделывал сатиры, писанные в юности, чтобы убрать
из них любой намек на личность. И муза поэта - вдали от родины - бессильно
сложила ощипанные крылья.
"Меня рок мой осудил писать осторожно..."
Возле заставы Бата посла встретили бродячие музыканты и сопровождали его
коляску через город, пока не сыскал себе квартиры. Повадились ходить к послу
брюхатые эскулапы, наперебой предлагая свои услуги. С утра звучала музыка со
стороны купален, по гравию дорожек скрипели колеса, дразняще звенел с улиц
смех женский...
- Боже, отчего я так несчастен? - страдал князь Кантемир.
Утром ему принесли холстинные штаны и куртку для купания. Повсюду качались
паланкины, в которых наемные бродяги несли женщин, одетых в длинные коричне-
вые капоты. Посол России бросился в спасительные термы. К нему уже плыла анг-
лийская ундина, толкая пред собой дощечку буфета. В буфете же плавучем храни-
лись табакерка, коробочка с мушками и вазочка с леденцами. Кантемир поплыл за
красоткой. Он развлекал ее рассказами о своих болезнях. О спазмах в желудке,
о слабости груди, о меланхолии привычной. Холстинные штаны и куртка, намек-
нув, тянули поэта на дно. Прелестница его покинула... После купанья Антиох
вернулся домой на носилках. Выпив три стакана горячей воды, поэт завернулся с
головой в одеяло и быстро заснул.
Вечером его разбудил визг ставни и далекая музыка. Выл в подворотне ветер.
Кто-то поднимался по скрипучей лестнице, держа в руке свечу, и тени стоглавые
метались по стенам. Вот он вошел и брякнул шпагой. Задел за стул и чертыхнул-
ся. Потом на стол перчатки свои шлепнул и произнес:
- Это я, не пугайтесь... ваш Гросс. Нас ждут дела, посол: пакет из Петер-
бурга, от вице-канцлера Остермана.
Секретарю посольства Кантемир сказал:
- Читайте сами, добрый Генрих... Я слепну. Умираю я...
- Ну, бросьте, - отмахнулся секретарь. - Вы ж молоды еще!
Гросс прочитал письмо. Остерман внушительно и жестко приказывал послу
расправиться с "Московскими письмами", изданными в Париже. Остермана заботил
сейчас перевод книги на язык английский... Он требовал от Кантемира:
"...всякое возможное старание прилагать, чтоб изготовленный на английском
языке с оной книжки перевод к печатанию и публикованию в народ пущен не был,
но наипаче оная книга, яко пасквиль, надлежащим образом и под жестоким нака-
занием конфискована и запре щена была..."
- Мне рук не хватит, - сказал Кантемир, - чтобы из купален Бата до минис-
терств парижских дотянуться. Какое "жестокое наказанье" могу я англичанам
учинить?
- Посол, велите подать мне вина, - сказал Гросс.
- Я только воду пью. Я же сказал, что умираю... Вы не могли бы, Генрих,
достать мне книгу Демо о возношенье человека к богу?
- Вы в самом деле, - засмеялся Гросс, - на водяном пойле и духовном чтении
протянете недолго... Пока я пью вино, вы, князь, оденьтесь потеплее. Сейчас
погоним лошадей обратно-в Лондон!
Прибыв спешно из Бата в Лондон, посол сразу отправился в кофейню "Какаовое
дерево", где застал французского посла Шавиньи.
- Я, - сказал он Шавиньи, - поставлен в неловкое пред вами положенье. Мне
из России предписано добиться сожжения в Париже "Московских писем" через...
палача! Возможно ль это, граф?
- Конечно, нет, - ответил Шавиньи. - А разве в этой книге оскорблено дос-
тоинство его величества короля Франции?
- Нет. Но в ней оскорблено достоинство ея величества императрицы всерос-
сийской Анны Иоанновны.
- Во Франции ее зовут царицей, и нам, французам, нет дела до ее капри-
зов... К тому же, мой посол, - добавил Шавиньи, - в "Московских письмах"
правдиво сказано, под каким ужасным гнетом пребывет народ русский. Иль вы ос-
мелитесь отрицать это?
- Кто автор этой книги? - наобум спросил его Кантемир.
- Он потонул, по слухам... Спросите у морей и океанов!
- Как передать слова мне ваши в Петербург?
- А так и передайте, что Париж... далек от Петербурга.
Полыхали костры на улицах, разведенные для обогрева караульных. Под вечер
в доме графа Бирена собрались - все в тревоге! - братья графские, Густав и
Карл Бирены, граф Дуглас, Менгдены, Бреверны, Ливены; явился вице-канцлер Ос-
терман, натертый салом гусиным; принц Гессен-Гомбургский приехал и, Кейзер-
линг прибыл (безбожный Корф не пришел, всех презирающий). Из русских же здесь
был один - великий канцлер Алексей Черкасский, угодлив, толстомяс, противен и
пыхтящ...
- Произошло нечто ужасное, - говорил Остерман, в платок пуховый кутаясь
по-бабьи. - В Париже, в этом средоточье скверны, недавно вышла зловредная
книжонка "Letters Mscovities". В тисненье первом она мгновенно раскупилась.
Париж охотно слизал тот яд, что по страницам густо так набрызган и... Это б
не беда! Мало ли чего в Париже не выходит. Но "Письма из Москвы" стали коле-
