прикончить! -- неизменно заканчивал в таких случаях Малыш.
Тридцатого июля хоббит пробудился с каким-то необычным настроением --
такого у него никогда еще не было. Словно он стоял на краю полного
хрустальной влаги колодца посреди пустыни, словно подходил к углу серой
глухой стены, за которым радостно полыхало волшебное сияние,-- это было
предчувствие чего-то очень светлого, настолько чистого, что весь окружающий
мир мог показаться лишь скудным обрамлением прекрасному самоцвету
неизвестности. Что-то слегка грело грудь хоббиту, он почувствовал исходящее
от кинжала тепло.
Фолко вскочил, словно ложе жгло ему спину. Гномы спокойно спали -- было
еще очень рано, и первый рассветный луч только-только заглянул под зеленые
занавесы сомкнувшихся у них над головами крон. Что-то тянуло хоббита прочь
-- в глубь густого букового леса. Он пошел наугад, не задумываясь и не
размышляя, и тотчас почувствовал, что кинжал стал холоднее. Он сделал
несколько шагов назад, и кинжал вновь стал источать слабое тепло. Фолко
задрожал в предчувствии чего-то необычайного и медленно, не снимая руки с
чудесного подарка Олмера, зашагал через высокий подлесок, поминутно тыкаясь
то вправо, то влево, будто слепой; на самом же деле он ловил то единственное
направление, которое указывал ему клинок. В те минуты он не ломал себе
голову, что это может быть такое, и не страшился. Судьба вела его к чему-то
необычайно важному, и он не противился.
Заросли вокруг него становились все гуще, а тут еще и потянуло в
глубокий овраг. Фолко отошел уже далеко от лагеря, и у него мелькнула мысль,
как бы его не хватились друзья; но в этот миг ветви раздвинулись, стволы
разошлись в стороны, и он оказался на небольшой круглой полянке на самом дне
оврага, заросшей изумрудно-чистой, удивительно мягкой на ощупь травой. Над
полянкой, подобно пологу шатра, смыкались раскидистые кроны; лесной покой
был залит нежно-зеленоватым светом от пробивающихся сквозь листву лучей.
Посередине поляны хоббит увидел два поставленных стоймя плоских серых камня,
раскрывавшихся навстречу ему, точно книга; между стоячими камнями на земле
лежал третий -- плоский, расколотый пополам; из трещины рос неведомый
хоббиту голубой цветок. Его венчик напоминал розу, но был почти в два раза
больше, а каждый лепесток не только вплетался в строгую гармонию цветка, но
и сам был по-особенному свернут. Изумленный Фолко раскрыл рот, а потом
схватился за свой кинжал. Ошибки быть не могло. Цветы на клинке были точно
скопированы с росшего сейчас перед ним. Хоббит наклонился над растением.
Цветок источал сильный, ни на что не похожий запах, в котором горечь
удивительным образом соединялась со сладостью. От этого аромата у Фолко
закружилась голова, и он невольно присел на камень.
В это мгновение доселе неподвижные ветви чуть зашуршали, по траве
пробежал ветер; синий цветок колыхнулся, задрожал, и его лепестки стали
облетать один за другим. Медленно кружась, они полетели мимо хоббита и, едва
коснувшись земли, вдруг вспыхивали бесшумным прозрачным пламенем. Как
зачарованный, хоббит следил за их полетом, за их вращеньем и трепетаньем; со
стороны казалось, что это беззащитные живые существа, которых волокут на
казнь. Стебель цветка гнулся, словно пытался удержать их, и хоббит, холодея,
вдруг прочел в его движениях страстную, беззвучную мольбу -- не дать им
умереть на земле, которая, казалось, жадно тянула свои черные губы навстречу
очередной жертве. Повинуясь этому странному чувству, Фолко протянул левую
руку -- и в тот же миг обвалился весь венчик.
Горстка голубых и светло-синих лепестков упала на ладонь хоббита -- и
ее пронзила острая боль, рука словно окаменела; но Фолко стиснул зубы, и,
хотя на лбу тотчас выступил пот, а боль добралась уже до головы и стала с
особенной яростью буравить ему виски, он не стряхнул лепестки, медленно
тающие в голубом облачке между его пальцев. Ноги не держали его; он тяжело
привалился к камню, не сводя взгляда с ладони. На мгновение в голубоватой
дымке ему почудились очертания чьего-то прекрасного лица, обрамленного
серебристыми волосами; потом все исчезло.
Хоббит медленно сполз в образованный двумя стоящими камнями угол,
вжался в него спиной. Мир вокруг него менялся -- не стало леса и поляны, он
увидел высокие белые дюны с одинокими коричнево-зелеными разлапистыми
соснами и бескрайнюю голубую равнину и понял, что это -- Море, у которого он
доселе никогда не бывал. Он сидел на плоском камне у самой воды, печально
глядя на набегающие волны. Когда откатывала очередная волна, из белой пены
шагах в двадцати от берега выныривал блестящий черный край изглоданного
морем рифа, и он, сидящий у Моря, швырял камешки, стараясь попасть в этот
неровный гребень, прежде чем следующая волна накроет его. Прозрачный язык
волны лизнул мелкий песок у его ног, обутых в сапоги, которых он не носил с
весны, на плечах была кольчуга, на голове -- шлем. Внезапно заболела левая
ладонь. Боль была давней и привычной, и он неторопливым, давно заученным
движением протянул руку к поясу, и его пальцы нашарили какую-то флягу. Его
двойник, сидящий у моря, знал, что в ней; Фолко же, в лесу, понятия не имел,
откуда она взялась. Он медленно отвернул пробку, налил в ноющую ладонь
немного остро пахнущего снадобья и стал медленными, плавными движениями
втирать его. Все это тот, другой, проделывал множество раз, но оказавшийся в
его теле Фолко мог только гадать, что это значит. Он попробовал пошевелиться
-- не удалось; тело двигалось помимо его воли. Он понял, что ему остается
лишь смотреть и слушать, и прекратил попытки. Его руки двигались сами собой,
сама собой поворачивалась голова. Что он делает здесь, в этом месте? А это
был именно он -- это были его руки, хотя на правой прибавился длинный,
глубокий шрам, но все знакомые с детства следы ушибов и падений были на
месте...
Тем временем за его спиной послышались тяжелые шаги, под сапогами
скрипел белый горячий песок. Сидящий ничуть не удивился -- очевидно, он знал
их обладателя -- и даже не повернулся. На песок упала уродливая тень, и
показавшийся странно знакомым хоббиту голос произнес с необычными для него
нотками участия и сочувствия:
-- Сильно болит, Фолко-вен?
-- Ничего,-- медленно молвил тот. (Губы двигались без вмешательства
Фолко.) -- Сейчас пройдет... Долго ли еще ждать?
Слова произносились неспешно, говоривший знал, чего он ждет, как знал и
тот, что сидел у него за спиной. Вместо ответа до его слуха из-за высокой
дюны вдруг донеслось негромкое отдаленное пение, потом плеск весел, а затем
из-за песчаной кручи вышел корабль, которого хоббит до этого тоже никогда не
видел; хоббит, но не тот, что сидел у моря. Длинный, узкий, с высоко
задранным носом, украшенным головой медведя; с короткой мачтой с притянутым
к рее парусом; корабль шел на веслах, выставленных из дыр в верхней части
борта,-- по четырнадцать с каждой стороны. На носу и на корме маячили
какие-то фигурки, размахивающие руками.
Корабль заворачивал прямо к ним. Когда до берега осталось десятка три
саженей, в мелкую воду с тяжким всплеском упали прикрепленные к цепям
круглые камни, и вслед за ними с носа кто-то спрыгнул. Спустя мгновение
Фолко, к своему изумлению, узнал Торина -- но. почему его друг такой седой и
стал вдруг как-то ниже? Торин шел, раздвигая грудью воду, из-под шлема
выбивались серебристого цвета волосы, страшный шрам тянулся наискось через
все лицо, но глаза его весело сверкали, и он приветствовал стоящих на
берегу, потрясая высоко поднятым топором. А за ним торопился Малыш, ставший
совсем невысоким; он что-то крикнул и лихо свистнул, сунув в рот четыре
пальца.
Сидевший за спиной у хоббита встал и подошел вплотную к воде.
-- Ты нашел их? -- заговорил он, обращаясь к уже выходящему на берег
Торину.-- Ты нашел их? Они придут?
Весело ухмыляясь, Торин кивнул, шагнул, протягивая к ним руки, и Фолко
вновь удивился, как постарел его друг. Губы гнома уже зашевелились, но в это
время свет померк, вокруг взвихрились струи синей мглы, и Фолко пришел в
себя...
Он по-прежнему сидел, забившись между двух составленных вместе серых
камней, а над ним застыли гномы. Солнце било прямо в лицо -- судя по всему,
уже миновал полдень. Кружилась и ныла голова, но боль быстро проходила, и
хоббит почувствовал, как тело неожиданно быстро наполняется новыми силами и
бодростью. Не сразу, пробиваясь сквозь еще не отступившую завесу в памяти,
он рассказал товарищам обо всем, что случилось.
-- Да, не зря мы на твой кинжал дивились,-- в изумлении покачивая
головой, проговорил Торин.-- На этом месте -- добрые чары, кем бы они ни
были наложены. Но только что значит это твое видение?
-- Что у нас еще долгий, очень долгий путь, и что он не пресечется в
ближайшем будущем,-- задумчиво проронил Малыш.
-- Хм, интересно, ты видел то, что точно будет или что может быть?
-- Даже магическое зеркало Галадриэли показывало лишь то, что может
случиться, если ты будешь действовать так же, как мыслишь во время
гадания,-- развел руками Фолко.-- Впрочем, бывает так, что тебе деваться
некуда... У Фродо и Сэма, похоже, не было выбора -- они должны были дойти
любой ценой. А мы? Разве на нас лежит сейчас столь же ясный Долг?
-- Хотел бы я знать, что это за уродливая тень, как ты сказал,--
проворчал Малыш.-- И голос, говоришь, не то чтобы незнакомый?
-- Ладно, изощряться в догадках можно бесконечно,-- поднялся Торин.
-- Пойдем, как шли, будем судить по совести и стараться повсюду
отделить добро от зла -- и посмотрим, к чему мы придем... Фолко, ты в
порядке? Мы изрядно перепугались, когда ты исчез -- да по следам нашли, утро
выдалось росное.
-- Нет, со мной все хорошо,-- легко вскочил хоббит.-- Но кто все же
устроил это место?
-- Может, это могила? -- предположил Малыш.-- Уж. больно смахивает...
-- А может, и нет,-- пожал плечами Торин.-- Но мне ясно, что здесь не
обошлось без эльфов! Кому же кроме них? Не Саруману же...
Фолко задумался. С ним творилось нечто странное, словно те два хоббита,
на которых разделился он,-- один постаревший, много повидавший и понявший, и
другой, нынешний,-- никак не сольются вновь в одно целое. Его слух и зрение
заметно обострились; уже сейчас он мог по желанию сосредоточиться на едва
слышном шевелении какого-нибудь жука в траве и уловить все тончайшие
изменения в этих звуках; его глаз мог видеть гораздо дальше, чем прежде...
Они пробыли еще некоторое время на этом удивительном месте, хотя давно
было пора в дорогу, но здесь дышалось необыкновенно легко, в воздухе было
разлито чудное благоухание, теперь уже не вызывавшее головокружения. И
единственное, что насторожило хоббита,-- когда на мягкой земле возле лесного
ручейка он увидел след огромной волчьей лапы... След был старым, уже
оплывшим, но хорошо заметным.
Минуло еще два дня. Леса остались позади, все ближе становился
исполинский пик покрытого белоснежной шапкой Метедраса; они пробирались
вдоль южной границы Дунланда к последним отрогам Туманных Гор. Здесь им
встретилось немало летних лагерей и сторожек роханских пастухов, гонявших на
приволье холмистых лугов свои великолепные табуны. Один раз их остановил
разъезд конных копейщиков; здесь пригодилась подорожная, бережно сохраненная
на груди Торина.
-- Куда вы держите путь, почтенные? -- возвращая пергамент, вежливо, но
настойчиво спросил старший -- высокий седой воин на горячем чалом жеребце.
-- Мы направлялись к Исенгарду,-- спокойно пояснил Торин.-- Хотели сами
