другой раз и другим способом,-- огрызнулся Торин.
Вместо ответа Олмер развязал завязки плаща у горла и сбросил его на
землю, потом снял и положил на плащ свой кинжал. Отойдя в сторону, он
поманил к себе гнома.
-- Неужели ты не отважишься подойти ко мне даже безоружному? -- как бы
вскользь заметил золотоискатель, видя колебания Торина.
Гном заскрипел зубами и одним движением оказался возле Олмера.
-- Дай мне твой топор,-- вдруг попросил человек.
Олмер произнес это так просто и буднично, словно спрашивал у гнома
огниво и трут. Он протянул руку, и Фолко в страхе замер, краем глаза следя
за насторожившимся горбуном; в тишине слышалось лишь тяжелое дыхание гнома.
-- Санделло! Принеси пока мой посох,-- повернувшись к горбуну, сказал
золотоискатель, и затем, когда за горбуном сомкнулись скрывшие его ветви,
прибавил, обращаясь к Торину: -- Ты все еще боишься?
Фолко только рот открыл, когда увидел, что Торин каким-то нетвердым,
неловким движением протянул оружие Олмеру и замер, отступив на два шага
назад; Олмер лишь чуть усмехнулся, а потом вдруг взялся руками за концы
топорища и вновь взглянул на Торина.
За спиной Олмера зашевелились кусты, и хоббит увидел Санделло, который
в одной руке держал длинный белый посох, а в другой -- пузатую коричневую
баклагу. Хоббит заметил, как Торин невольно провел языком по ссохшимся
губам. Горбун подошел к брошенному на траве плащу Олмера и бережно положил
рядом посох; затем, по-прежнему держа в руках баклагу, он замер в двух шагах
от золотоискателя.
-- Ну что ж,-- негромко проговорил Олмер, задумчиво глядя на топор,--
созданному под землей всегда найдется что-то в противовес с поверхности...
С этими словами он неторопливым, плавным движением поднес топор к чуть
выдвинутому вперед колену, повел его как-то вбок... Раздался треск, и в
руках человека оказалось сломанное пополам топорище. Олмер вздохнул,
полузакрыв глаза; лоб его в один миг покрыла испарина, руки упали вдоль
боков. Сломанный топор гнома выскользнул из его рук в траву.
Казалось, Торин потерял дар речи; он в изумлении глядел на спокойно
улыбающегося человека, уже пришедшего в себя и стершего пот со лба. Рука
гнома медленно потянулась к тяжелому шестоперу, но Олмер, не говоря ни
слова, откупорил протянутую ему горбуном баклагу, сделал несколько больших
глотков, высоко задирая голову, усмехнулся и протянул сосуд все еще не
оправившемуся от удивления Торину. Тот машинально принял баклагу; он часто
замигал, почесал затылок, а потом, не сводя замершего взгляда с обломков
своего оружия, поднес к губам баклагу и отпил, поперхнулся и закашлялся. Тем
временем вперед шагнул Санделло, как ни в чем не бывало протянул руку к
баклаге; и Торин, даже не глядя в его сторону, отдал ему сосуд. Горбун с
благодарностью склонил голову и в свою очередь отпил из него, взглядом и
жестом предложив хоббиту сделать то же самое.
Пораженный не меньше своего друга хоббит взял из рук горбуна баклагу.
Там оказалось вино, густое, ароматное, такого Фолко никогда не пробовал;
никакого сравнения с хоббитанскими винами из Южного Удела -- они казались
просто водой после такого напитка. На душе от вина стало легче, по всему
телу разлилось приятное тепло.
-- Ну вот мы и выпили вкруговую,-- улыбаясь, сказал Олмер.-- Это хорошо
-- так скрепляют мир между собой настоящие мужчины далеко на востоке отсюда,
где растут Голубые Леса Прирунья. Я вижу в этом добрый знак... Кто знает --
может, нам еще предстоит встретиться по эту сторону Гремящих Морей?..
Впрочем, что сейчас рассуждать об этих туманных вещах, Торин? Взамен
сломанного топорища я хочу подарить тебе мой посох -- сделай из него себе
новое, для такого мастера, как ты, это не составит труда. Ручаюсь, оно
послужит тебе вернее и лучше старого. Санделло! Давай его сюда.
Торин, похоже, начал приходить в себя; он смотрел на Олмера без страха,
но с уважением и каким-то новым интересом; однако при всем при том -- и
Фолко ясно чувствовал это -- перед гномом стояли враги, жестоко унизившие
его, но пока бывшие сильнее.
Горбун тем временем принес золотоискателю длинный белый посох,
сделанный из какого-то неизвестного хоббиту материала -- не из дерева, не из
железа и не из камня. Его поверхность матово поблескивала, в остальном же он
ничем не выделился бы из ряда как следует окрашенных деревянных тростей.
Санделло подал было посох Олмеру, но тот едва заметно покачал головой,
и Санделло повернулся к гному.
-- Прими это от нас, почтенный Торин,-- сдержанно произнес горбун.
Он протянул посох гному, и Торин, медленно вытянув навстречу обе руки,
принял его.
-- Попробуй теперь сломать его, почтенный гном,-- с улыбкой сказал
Торину Олмер.-- Но скажу сразу: в свое время мне это не удалось.
Фолко облегченно вздохнул, видя, как в глазах гнома появилось
любопытство.
Торин взял посох за концы -- для чего ему пришлось широко развести руки
-- и напрягся. Посох слегка пружинил в его руках, и гном, особенно не
усердствуя, опустил его.
-- Укороти его себе по руке,-- посоветовал Олмер,-- режется-то он
хорошо.
-- Чего же ты хочешь от нас? -- по-прежнему хрипло произнес гном.
-- Я? От вас? Ничего. Мы встретились не совсем мирно, но расстанемся,
хочется верить, понимая друг друга.
-- Зачем ты даришь нам все это? Лицо золотоискателя стало серьезным.
-- Я хочу, чтобы вы шли по избранному вами пути во всеоружии,-- без
тени улыбки сказал он-- Не скрою, наша встреча не была волей слепого случая
-- я давно хотел повидать вас. Ныне немного отыщется в Средиземье
смельчаков, собравшихся пойти в бездны Мории!
-- Откуда тебе известно, что мы собираемся делать? -- засопел Торин.--
И какое тебе до этого дело?
-- Повторяю еще раз -- никакого. Но я ценю храбрость и воздаю ей
должное, кто бы ни выказывал ее. А что до того, откуда мне известны ваши
намерения -- вы собирались всю зиму, а пиво в тавернах Аннуминаса развязало
язык не одному гному...-- Олмер улыбнулся.-- Но даже не знай я ничего о
ваших планах -- куда еще могут направляться три десятка смелых гномов и
опытных в странствиях и сражениях людей, находясь в нескольких днях пути от
Ворот Мории? Мне хочется быть в мире с теми, кто идет на такое, на что сам я
решиться не могу. Заметь, я не спрашиваю, что вы собираетесь там делать, но
что бы вы ни сделали -- это будет достойно настоящих мужчин.
-- Спасибо за добрые слова,-- с легкой досадой ответил Торин.-- Я хотел
бы ответить тебе такими же пожеланиями удачи, но твои дела и намерения
скрыты от нас, а то, чему мы невольно стали свидетелями...
Торин умолк, однако глядел прямо в глаза Олмера.
-- Что ж, жизнь не всегда бывает подобна полету стрелы, -- легко
ответил Олмер.- Я догадываюсь, что смущает тебя. Но послушай -- все
установления, законы, запреты и приказы никогда не могут быть полностью худы
или полностью хороши. Если повиноваться всем, то останется лишь одно --
замкнуть себя в четырех стенах, не видя белого света! Нет, почтенный Торин,
я не сужу о делах других, насколько они соответствуют какому-нибудь
исписанному клочку пергамента. Муж. живет ради храбрых и смелых деяний, лишь
в них можно отстоять свою честь и покрыть себя славой.
-- Но храбрость и доблесть заслуживают чести и славы лишь в том случае,
когда они направлены на доброе дело! -- неожиданно для самого себя вдруг
вмешался хоббит,-- Доблестный разбойник -- не храбрец, но гнусный убийца,
становящийся от своей доблести лишь еще опаснее!
Олмер улыбнулся.
-- Ты смел, половинчик, я не ошибся в тебе. Но мне кажется, что в тебе
говорит то, чему тебя учили, а не то, что пережил ты сам. Добро и Зло! -- Он
вновь улыбнулся, и Фолко с удивлением заметил, что отражение этой улыбки
появилось и на лице горбуна.-- Две грани одного клинка, они неразделимы,
словно свет и тень! Давно известна истина, что не может быть всеобщего
добра, как и всеобщего зла.
-- А как же мои сородичи, что сражались в битве на Пелленорских Полях
-- разве содеянное ими не есть всеобщее добро? -- не отступал хоббит.
-- Ты говоришь, всеобщее? То есть то, что хорошо для всех? --
усмехнулся Олмер.-- Но разве допустимо защищать такое добро ложью? Не
понимаешь? Что ж, поясню. Никто не порицал хоббита, упомянутого тобой, за
то, что он сразил Черного Короля ударом в спину -- так почему в песне об
Эовейн говорится, что они встретились лицом к лицу? Недурно, клянусь Великой
Лестницей!
-- Так что же Великому Мериадоку, погибать было, что ли? --
вознегодовал Фолко, но Олмер успокаивающе поднял руку.
-- Я этого не говорил, половинчик. Нет, тот хоббит сражался доблестно.
Но зачем стыдливо набрасывать покрывало недомолвок?
Наступило короткое молчание. Фолко не нашелся, что возразить,-- он сам
не раз слышал эту старинную песню о поединке у стен Минас-Тирита и, зная
подлинную историю, поначалу удивлялся, но потом привык, решил, что здесь
простая ошибка, и более над этим никогда не задумывался. И неожиданно для
самого себя вдруг спросил:
-- Скажи, почтенный Олмер, отчего ты зовешь нас половинчиками?
-- Так называют подобных тебе на моей родине, на востоке, где
сохранилась еще память о Днях Странствий, когда мир был еще молод. Я знаю,
на юге, в Гондоре, вас именуют невысокликами, в Рохане -- холбутланами, на
востоке же говорят, как есть. Ну что же...
Олмер шагнул в сторону, как бы направляясь к лежащим на траве плащу и
кинжалу, и в это время Санделло неожиданно протянул гному руку. Олмер замер,
не отрывая взгляда от стоящих друг против друга гнома и человека, и Фолко
вдруг почувствовал легкое головокружение, словно смотрел вниз с огромной
высоты; в следующую секунду Торин медленно пожал широкую и плоскую кисть
горбуна.
-- Не стоит сводить счеты после глупых ссор, не так ли? -- тихо, но
настойчиво произнес Санделло, и Торин, точно эхо, откликнулся:
-- Не стоит... Что ж., если мой друг простил тебя, будем считать, что и
я не держу на тебя зла.
-- Ну и хорошо,-- раздался голос Олмера, и золотоискатель оказался
между гномом и горбуном, кладя руки им на плечи.
Хоббит удивился, увидев, как пригнулся к земле Санделло, а Торин
неожиданно пошатнулся, словно взвалил на себя тяжелый груз; однако это
длилось недолго, Олмер убрал руки, нагнулся, поднял с земли обломки топора и
протянул их Торину.
-- Теперь простимся,-- просто сказал он, вновь кладя руку на плечо
горбуна.-- Что бы вы ни думали обо мне и моем спутнике, я желаю вам
вернуться такими же, какие вы есть сейчас.
Трудно сказать, что изменилось в его голосе, но Фолко эти мгновения не
сводил с Олмера глаз, ловя каждое его слово; последняя фраза, сказанная с
какой-то мрачной решительностью, заставила хоббита вздрогнуть.
Из кустов на поляну вышел человек в недлинном дорожном плаще; он
почтительно поклонился Олмеру.
-- Да, да, мы сейчас,-- ответил на немой вопрос Олмер.-- Приведи
коней...
Возникла секундная пауза, и вдруг Санделло подошел к хоббиту.
-- Разреши твой нож,-- неожиданно сказал он.-- Ты недоворачиваешь
ладонь, смотри, вот так!
Молниеносное, незаметное глазом движение руки горбуна, в которую
удивленный, но не испуганный хоббит вложил один из своих метательных
ножей,-- и клинок с тяжелым звонким ударом вонзился в нарост совсем рядом с
первым ножом.
Слуга подвел золотоискателю и горбуну их лошадей: Олмеру -- высокого
каурого жеребца, Санделло -- гнедую кобылу; и горбун, уже сидя в седле,
