появились камнетесные молотки. Торин произвел учет всех запасов и объявил,
что пришла пора подтягивать пояса, если они не хотят голодать в дальнейшем.
Местность вокруг стала еще тоскливей от обилия брошенных домов и опустевших
деревень -- только за последние два дня друзья насчитали их около десятка.
Они по-прежнему соблюдали все возможные предосторожности, но все вокруг
оставалось спокойно.
Фолко только теперь стал всерьез задумываться, что же он, собственно
говоря, намерен делать в Мории, и не лучше ли остаться с людьми наверху;
настроение у него вновь испортилось. Он почти каждую ночь старался вызвать в
мыслях образ Гэндальфа или Радагаста, но тщетно. Его помыслы словно
затягивал какой-то серый липкий туман; в нем тонули воспоминания, и хоббит
вдруг с удивлением признался себе, что с трудом припоминает лицо Милисенты.
Он еще более привязался к своему оружию; Малыш не прекращал своих занятий с
ним, и, надо сказать, юный и ловкий хоббит достиг немалых успехов. Прошлое
начинало подергиваться дымкой, будущее было смутно и непроглядно, в
настоящем же приходилось рассчитывать только на себя да на холодную сталь,
что так ладно лежит теперь в руках! Владение оружием делало его сильнее, и
он был благодарен ему за это, словно живому существу.
По его расчетам выходило, что наступило уже двадцать восьмое мая, когда
они с Торином оказались вместе чуть впереди остального отряда, вставшего для
полуденного привала. Вместе с гномом они шарили по окрестностям, отходя
довольно далеко в стороны,-- Торин пытался разыскать хотя бы следы
наблюдавших за ними; он никак не мог смириться, что до сих пор не захватил
никого из них. Сперва хоббита занимало это ползание по окрестным кустам
согнувшись в три погибели, но по мере того, как время шло, а содранные
колени и расцарапанные сучьями руки давали знать о себе все настойчивее,
желания заметно поубавилось, и когда гном полез в какую-то уж слишком
заросшую колючим кустарником ложбину, хоббит решительно взбунтовался и
заявил, что подождет его наверху.
Торин скрылся в зеленом сплетении; некоторое время до хоббита доносился
громкий треск ломаемых веток, постепенно отдалявшийся; радуясь отдыху, Фолко
присел прямо на землю, привалившись спиной к сплетению ветвей разлапистого
боярышника. Прошло несколько минут, Торин не появлялся. Хоббит встал,
прошелся взад-вперед по небольшой поляне, на которую они вышли незадолго до
того, как расстались. На другом ее конце рос могучий граб; на коричневой
коре виднелся уродливый каповый нарост, и Фолко, отчасти из озорства,
отчасти повинуясь неясному желанию, метнул в него нож; сталь плотно
скрипнула, вонзившись, и в ту же секунду хоббит услышал позади себя слегка
насмешливый и показавшийся ему знакомым голос:
-- Неплохо, почтенный хоббит, очень неплохо... Зачем?!
Прежде, чем Фолко смог вспомнить, где он слышал этот исполненный
скрытой силы голос, он с ужасом понял, что зачем предваряет его желание
взяться за оружие: дескать, тянись, не тянись -- тебе уже все едино... Фолко
обреченно обернулся, слишком ошеломленный, чтобы обдумывать свои действия.
В дальнем конце поляны виднелась полузаросшая тележная колея; на ней
стояли двое, ветки кустов еще слабо колыхались за их спинами. Фолко
вздрогнул и едва сдержал крик.
Прямо перед ним, в каком-то десятке шагов, положив руку на рукоять
длинного меча, застыл в напряженном ожидании горбун Санделло. Он глядел на
Фолко холодно, беспощадно и равнодушно. А рядом с ним в видавшем виды
длинном серо-зеленом дорожном плаще, скрестив на груди руки, стоял высокий,
статный человек с ровной русой бородкой и такими же длинными, ниспадающими
до плеч волосами. Его губы чуть улыбались, под густыми бровями -- левая была
чуть выше правой -- он не мог различить цвета его глаз; но в них угадывалась
непознаваемая прочими воля, идущая своими собственными путями. Этот взгляд
приказывал -- и ему повиновались; было приятно повиноваться его
обладателю... Черты лица этого человека были правильно соразмерны -- высокий
лоб, гладкие скулы, ровная, точно прорубленная, линия губ, придававших ему
открытый и гордый облик. Плащ скрадывал его фигуру, но чувствовалось, что он
наделен немалой силой, не выставленной напоказ, а скрытой до времени под
невзрачной одежкой странника. Меча у него не было, и лишь когда он сделал
шаг и плащ чуть распахнулся, хоббит заметил висящий на широком кожаном поясе
длинный прямой кинжал.
Многое вспыхнуло в тот миг в памяти Фолко--и Пригорье, и Аннуминас, и
корчма, и старый хронист,-- и он понял, или догадался, что перед ним --
Олмер, золотоискатель из Дэйла!
Он замер в растерянности, не зная, что предпринять -- бежать ли, орать
"караул!" или хвататься все же за меч?
Олмер, похоже, понял это. Шагнув вперед, он дружелюбно улыбнулся
хоббиту, повернулся к Санделло и, покачав головой, сказал с легкой укоризной
в голосе:
-- Нет, Санделло, нет. Не превращай ремесло в привычку...
-- Повинуюсь! -- прохрипел горбун, склоняясь еще больше и не сводя с
Олмера завороженного взора.
В нем были такая преданность и доверие, что Фолко невольно подумал о
том, что старый хронист ошибался. Столь искренние чувства не купить за
деньги.
-- Не надо давать волю страху, почтенный хоббит,-- продолжал тем
временем Олмер, поворачиваясь к хоббиту,-- Не каждый встречный даже в наше
время -- грабитель, ты, я вижу, совсем перестал доверять даже самому себе.
Иди сюда, не бойся, мы не причиним тебе зла, клянусь Великой Лестницей!
И Фолко подчинился. Он действительно не боялся больше; он как-то сразу
поверил Олмеру, хотя внутри еще не до конца рассосался липкий комок
недавнего испуга. Настороженно и медленно шагая, хоббит стал приближаться к
неподвижно застывшим Олмеру и Санделло.
Идя к ним, хоббит имел несколько мгновений, чтобы лучше рассмотреть
называвшегося золотоискателем. Глядя снизу вверх, он видел над завязками
плаща мощную шею с пересекавшими ее заметными морщинами, выдававшими немалые
прожитые Олмером годы -- большие, чем можно было бы дать ему, глядя на его
загорелое лицо. Олмер тоже шагнул вперед, и хоббит увидел его высокие
кожаные сапоги, с дугами потертостей от стремян на подъемах. Санделло ни на
шаг не отставал от своего господина.
-- Я рад, что встретил тебя, половинчик,-- приветливо улыбнувшись,
сказал тот,-- хоть и не знаю твоего имени. Меня зовут Олмер. Я рад видеть
тебя идущим по дороге мужчин и хочу вернуть тебе старый долг. Да, не
удивляйся, в Пригорье с тобой поступили несправедливо, и тот, кто первым
обидел тебя, понес наказание. Да и ты, любезный Санделло, был неправ,
вступившись за насмешника, затеявшего ссору!
Горбун вздрогнул и нагнул голову.
-- Ну а ты, почтенный хоббит, совершил ошибку, пойдя с мечом против
бросившего сталь. Ты очень молод, и я не виню тебя, но впредь против палки
бери пивную кружку.-- Он вновь едва заметно улыбнулся.-- Санделло! Тебе
повезло, что он обнажил меч, а так, кто знает, чем бы все кончилось? Но,--
он перебил сам себя,-- все это в прошлом, а теперь я хочу, чтобы между нами
не лежало это давнее недоразумение.
Фолко стоял молча, смущенно глядя вбок -- посмотреть в глаза Олмеру не
было сил. Никто никогда не говорил с ним так уважительно и так открыто -- на
равных; никто, даже Торин, даже Малыш. Обладателю голоса было приятно
внимать; хоббиту не льстили -- просто сильный признавал и его силу, пусть не
во всем, и сожалел об ошибке; и Фолко почувствовал себя почти
удовлетворенным за то давнее поражение. Исчезли последние остатки страха; он
не боялся даже Санделло, смотревшего на него теперь чуть удивленно и
заинтересованно; Фолко не находил слов и лишь смущенно мялся с ноги на ногу,
однако глубоко в сознании родилась и беспокойная мысль: а зачем все это
Олмеру?
Наступило молчание. Олмер выжидательно смотрел на хоббита, и тот понял,
что ему нужно хотя бы представиться в ответ на учтивую речь. С трудом,
преодолевая еще оставшееся оцепенение, он выговорил свое имя. Олмер
дружелюбно слегка наклонил голову и кинул быстрый взгляд на Санделло. Тот
шагнул вперед и спокойно протянул хоббиту руку.
-- Не держи на меня зла, сын Хэмфаста,-- медленно проговорил он,
касаясь вздрогнувшей ладони Фолко своими гибкими, холодными, но неимоверно
сильными пальцами,-- я признаю, что был тогда неправ...
Слова давались ему с трудом, но Олмер не сводил с горбуна внимательного
взгляда, и Санделло продолжал говорить. Фолко глядел ему прямо в глаза (на
что ему едва хватало духу) и вновь, как еще в Пригорье, увидел в них оттенок
понимания и затаенной горечи.
"Горбун говорит искренно,-- вдруг подумалось хоббиту,-- хотя ему и
мешает гордыня".
-- Ты крепко держался,-- продолжал Санделло.-- Сказать по правде,
второй раз я едва-едва увернулся. Впрочем, теперь это уже не важно. Прошу,
постарайся забыть.
-- Я... я не знаю,-- промямлил хоббит, теряясь под ставшим вдруг
напряженно-испытующим взором горбуна,-- такое так просто не забывается...
Санделло все еще не отпускал его правую руку, и от этого Фолко вновь
стало слегка не по себе. Горбун вздохнул.
-- Что же мне сделать, чтобы загладить свою вину перед тобой? -- сказал
он.
-- Кажется, я могу помочь тебе в этом, почтенный Санделло,-- вдруг
вмешался Олмер,-- Спору нет, ты виновен, а потому принеси-ка сюда наш
гундабадский трофей!
-- Наш? -- удивленно поднял глаза горбун.
-- Да, наш,-- ответил Олмер,-- ибо благодаря твоему искусству мой
противник сражался пешим. Принеси его, быть может, он придется по сердцу
почтенному хоббиту.
Санделло кивнул головой, повернулся и быстро исчез в зарослях. Спустя
мгновение он появился вновь, держа в руках небольшую кожаную сумочку, и
протянул ее Олмеру. Тот распустил завязки, сунул в нее руку и извлек оттуда
недлинный кинжал в простых черных ножнах, по краям окованных узкой полоской
вороненой стали. К ножнам было прикреплено несколько ремешков, зачем --
Фолко сразу не понял. Олмер держал оружие плашмя, пальцы его правой руки
скрывали рукоять; но хоббит неожиданно ощутил странное чувство. В этом
неброском на вид кинжале была какая-то завораживающая соразмерность -- его
нельзя было ни удлинить, ни укоротить, ни уширить, ни заузить. Гладкая
черная кожа, покрывающая ножны, должна быть необычайно приятна на ощупь --
вдруг мелькнуло у него в голове. Как спокоен и уверен в себе будет он, едва
его ладонь коснется их чуть шершавой поверхности, хранящей тепло его тела!
Ему вдруг очень захотелось поскорее взять и подержать в ладонях эту вещь, он
невольно подался вперед, забывая об осторожности.
-- Я вижу, он уже манит тебя. Бери! -- продолжал Олмер.-- Пусть он
верно служит тебе! -- Олмер замолк на мгновение, а потом, протягивая хоббиту
кинжал, добавил: -- Мужчинам достойно делать друг другу именно такие подарки
-- ибо что лучше них служит нашим сокровенным желаниям?
Его пальцы разжались, и кинжал приняли ладони Фолко. В ту же секунду и
лес, и Санделло, и Олмер перестали существовать для него -- он смотрел на
подарок.
Ножны имели длину одиннадцать пальцев; к их нижнему концу было
прикреплено кольцо, через которое был пропущен узкий кожаный ремешок. Такое
же кольцо было и сверху, с таким же ремнем. Прежде чем Фолко успел удивиться
этому, его взгляд упал на рукоятку.
Неведомый белый материал был свит в мелкий винт; на ощупь он не казался
ни гладким, ни шершавым; казалось, под рукой хоббита оказалась шкура
