внимательно, как в глаза бросалось следующее обстоятельство: словно
трещины избороздили по всем направлениям почву и из образовавшихся
дыр и щелей неведомая сила стала выпирать на поверхность
скопившуюся в подземных полостях социальную слизь с порожденными
ею ядовитыми гадами.
Всего за несколько недель до прихода к власти архирадикального
министерства Савэрио Нитти, заведомого германофила, мне пришлось
обстоятельно беседовать с одним из крупнейших итальянских
журналистов того времени, Амэндола, другом и учеником Нитти и
видным масоном.
Не имея привычки стесняться в высказывании своих взглядов, я и
на этот раз сказал Амэндола все, что думал о создавшемся положении,
напирая, главным образом, на следующий неоспоримый факт: грозящее
стране и ее населению страшными бедами разрушительное движение
безудержно растет, главным образом, по той причине, что все
антигосударственные и антиобщественные элементы имеют полную и
неограниченную свободу действий, и могут не бояться ответственности.
Им обеспечивается почти полная безнаказанность, если только они
выбрасывают революционный флаг, хотя бы под прикрытием этого флага
и провозился заведомо контрабандный груз. В "идейные революционеры"
в массе уходят профессионально-преступные элементы населения. Их
безнаказанность оказывает развращающее влияние на серую
обывательскую массу. Соблазн слишком велик, и все межеумки, все
ничтожества, вся общественная дрянь начинает тянуться под
революционные знамена, сознавая, что "в случае проигрыша - хуже не
будет, а в случае выигрыша можно будет лихо попировать и потешить
душеньку".
Амэндола, считавший себя серьезным социологом и философом,
с угрюмой усмешкой ответил мне:
- Ну, это, ведь, не ново! Это у вас, русских, которым ваша
революция ударила красной дубиной по черепу и перебила ребра,
установился такой взгляд, что с назревающим революционным
движением можно справиться путем суровых репрессий. А у нас,
европейцев, твердо установился другой взгляд. Демократические
принципы не признают репрессий по отношению к "демосу", ибо именно
он "демос" является суверенным господином жизни.
- Но, ведь, речь идет вовсе не о "демосе", а только о той его
части, которая у вас же итальянцев, называется "плэбалья", "сволота"!
- Да, но это часть общего целого! И для того, чтобы бороться с
этой частью целого путем репрессий, есть только один путь: диктатура!
- А почему бы нет?! Ведь, ваши же предки, римляне, прибегали
к диктатуре неоднократно в роковые моменты в жизни Рима!
- Но мы на это пойти не можем, ибо "диктатура" означает
отмену конституционной законности и предоставление права одному
лицу или одной группе действовать "по личному усмотрению", не
заботясь о правах других лиц и групп. Диктатура означает ничем не
ограниченную власть, чье-то самодержавие!
- А если спасение только в этом?
- Мы на это, повторяю, никогда не пойдем, ибо это означало бы
признать банкротство нашей основной идеи народоправства!
- А если полное банкротство этого "священного принципа"
обнаруживается, независимо от вашего признания, самой жизнью? Если
повседневные факты указывают, что ваша теория не является абсолютной
истиной, и, по крайней мере, в известных, пусть и временных условиях -
требует серьезных поправок?
- Тем хуже ...для фактов!
Со времени этого разговора прошло несколько месяцев. Ко
власти пришел великий хитрец и лукавец Нитти. Амэндола играл
негласно роль одного из ближайших сотрудников Питти, был занят по
горло. И, вот, как-то мне пришлось снова встретиться с ним и заговорить
на ту же тему. Я сказал, что происшедшее за это время говорит в пользу
моих идей. Простой здравый смысл подсказывает необходимость для
власти вступить на какой-то иной путь, и непременно приняться за
активную борьбу с революционным движением. Иначе и в самом деле не
только "буржуазия", но и "плебс" окажется жертвой "плэбальи", то есть,
острожной сволоты и кандидатов в дом умалишенных.
Амэндола, еще более угрюмо, ответил:
- Не будем спорить о теориях. Но факт тот, что теперь
единственной заботой всех ответственных политических деятелей нашей
страны с Нитти во главе является не допустить до катастрофического
обвала государства в пропасть революции. Приостановить движение нет
физической возможности. Мы думаем только о том, чтобы как-то
замедлить, затормозить это чересчур буйное движение вниз, и перевести
его на более или менее плавный спуск на тормозах, дабы
государственность не разбилась вдребезги!
И эта теория неизбежности капитуляции перед напором
совершенно ничтожного и количественно революционного меньшинства
проповедовалась и практически проводилась в то время, когда, повторяю,
в стране имелись еще колоссальные запасы совершенно здоровых
национальных сил, когда еще мог отлично работать огромный и в общем
отлично сконструированный аппарат власти, и когда для спасения нации
нужно было только одно: воля и решимость бороться с разрушительными
течениями, решимость наложить карающую руку на беснующиеся орды
пьяных дикарей, штурмующих цитадель государственности! Да, ведь, это
же - керенщина!
И вступив в беседу на эту тему с другими моими знакомцами, я
услышал от них следующее.
- Совершенно верно! То, что творится у нас, в Италии, похоже
на то, что у вас, в России, творилось при Керенском, особенно же в те
дни, когда генерал Корнилов делал свою отчаянную попытку спасти
положение, и когда Керенский, ухватившийся за власть, оказался
фактически в необходимости выбирать между Корниловым и военной
диктатурой и Лениным с его диктатурой "сознательного пролетариата".
- И выбрал - Ленина! А каковы последствия?! Или и вам
хочется видеть у себя то, что было и есть в России?!
Ответа не было...
* * *
Конечно, русская революция развивалась далеко не в одинаковых
с итальянским революционным движением условиях. Главная разница
была в том, что в России историческая национальная государственность
рухнула еще во дни войны, и в деле ее сокрушения решающая роль
принадлежала развращенной орде одичалой солдатчины, а в Италии,
вышедшей из страшной войны победительницей, этих обезумевших орд
пьяной солдатчины, этих миллионов вооруженных шкурников не было.
Армия, конечно, тоже расхлябалась, но, все же, она целиком сохранила
свою железную структуру. И в Италии, конечно, не было непомерно
большого количества инородцев, стремящихся оторваться от России, и, за
исключением российских большевиков, никто не спекулировал на
итальянской революции.
Словом, итальянская государственность в деле борьбы с
революцией оказалась в значительно более благоприятных условиях, чем
государственность российская. Но, с другой стороны, анализируя процесс
развития революционного движения здесь, мы без труда открываем во
многих пунктах сходство или сродство.
Например, - в несчастной России, как мы знаем, захватившая
революционным путем власть архирадикальная интеллигенция с
Керенским во главе вплоть до октябрьского переворота и гибели России
упорно, талдычила, что "разрушительные течения выдыхаются" и что
"большевики себя дискредитируют в глазах массы населения с каждым
днем все больше и больше", а потому, дескать, им, большевикам, не
следует ни в чем приветствовать: всякая попытка борьбы с ними,
послужит только на пользу "страшной черной реакции", которая, дескать,
"совершенно погубит страну".
- Оставьте большевиков в покое! - ораторствовал презренный
трус, изменник и предатель Керенский, этот проклятый словоблуд,
погубивший Корнилова, буквально накануне своего смехотворного
бегства из Зимнего Дворца.
И самым упорным образом тысячами маленьких Керенских
проводилась теория, по которой силу, большевикам дает только
встречаемое ими сопротивление. Если сопротивления не оказывать то
революционная волна, дескать, ударится в пустоту, и там, конечно,
развалится.
Та же, по существу, теория выставлялась "Ответственными
политиками" радикального лагеря и в Италии, а в результате и здесь
революционное движение ничуть не выдыхалось, ничуть не слабело, а
напротив, развивалось ускоренным темпам. Страшная зараза захватывала
все более и более широкие круги населения и положение делалось все
более и более безнадежным.
Но в то же время в каких-то тайниках народной жизни уже
начинала назревать совершенно естественная реакция. Почва для этой
реакции быстро вырастала, главным образом, под ошеломляющим
впечатлением несшихся со всех сторон вестей о "неизбежных эксцессах",
о кровавых подвигах революционной сволоты. И все, что только было
здорового и честного в стране, неудержимо отвертывалось от
дискредитировавшей себя полным бессилием и всесторонним безволием
парламентской системы, построенной на принципе бездушною
формального демократизма.
Само общество, в лице действительно культурных людей,
которые еще не потеряли головы и не запутались окончательно в дикой
паутине демократической казуистики, начало определенно склоняться к
признанию той горькой истины, что от власти, покуда она находится в
руках Парламента, находящегося в рабстве у социалистов, - ожидать
спасения не приходится. Общество, во имя собственного спасения,
должно приняться действовать, должно вступить в борьбу с
революционной ордой, не считаясь с тем, насколько его, общества,
действия в этом направлении будут согласовываться с формальной
законностью, с конституционностью. Ибо выросло сознание, что при
полном маразме парламентского строя, против одной революционности,
прущей слева, увлекающей в своем течении орды черни, должна
выступить революционность же, только другая.
На моих глазах, и в очень короткий срок, развилось сначала
брожение, а потом и движение среди экском-баттантов, главным образом
- среди побывавших в траншеях, а потом вышедших в запас боевых
офицеров и унтер-офицеров Их положение после войны оказалось
невыносимым. Это были в массе, герои, жертвовавшие собой для
спасения родины и имевшие полное право на почет и уважение. А вместо
заслуженного почета эти испытанные бойцы нашли только оскорбления.
Социалистическая печать без устали травила их и без устали
натравливала на них осатанелую чернь, твердя, что это вовсе не герои, а
"кровожадные цепные собаки капитализма" и смертельные враги
"трудового народа". Ядовитое семя ненависти дало пышные всходы:
здесь и там науськанные социалистами хулиганы из фабричных юнцов
принялись систематически оскорблять экском-баттантов на улицах и
площадях. Зарегистрировано много случаев, когда "сознательные
пролетарии" по большей части с солидным тюремным стажем,
заплевывали на улице ветеранов войны, срывали с них ордена и медали,
и, наконец, подвергали их избиениям. На одном из приморских курортов
распропагандированными рабочими были жестоко избиты офицеры,
явившиеся группой для купанья в море.
В этот период мне приходилось довольно часто встречаться с
итальянскими офицерами, навещавшую редакцию римской "Эпохи",
разговаривая с ними, я имел возможность констатировать, что в
офицерскую среду, в ее массе, уже проникло убеждение в неминуемой
смертельной опасности для всех офицеров, если и на самом деле
восторжествует революция и ко власти придут социалистические вожаки.
Один из моих тогдашних собеседников, бравый молодой
полковник альпийских стрелков, некий Л. говорил, мне:
- Мы, конечно, читали рассказы о чудовищном истреблении
русских офицеров революционной чернью, но, признаться, считали это
фантастикой. Самым искренним образом мы предполагали, что такая
невероятная история фабрикуется противниками восторжествовавших
социалистов. Но теперь мы в подавляющем большинстве, начинаем
верить, что все эти ужасы будут твориться и у нас, если только
революционный поток прорвет плотину государственности. Но мы не
испытываем ни малейшего желания разыгрывать роль баранов,
приносимых "товарищами" в жертву Молоху социализма. Мы -
солдаты. Мы умеем владеть оружием, и мы прибегнем к нему для
собственной самозащиты. Об этом уже ведутся разговоры. Здесь и там
