охотничьих угодий, называемых "Кошутняк" Топчидерского района, с рекой,
железнодорожным узлом и маленькой станцией у подножия горы, а также
фотоснимок столицы СФР Югославии, сделанный с самолета в таком ракурсе, что
на первом плане оказалось Дединье -- фешенебельная часть Белграда -- с
упомянутым дворцом -- дединьской личной резиденцией Президента Республики И.
Б. Тито, по Ужицкой улице, номер пятнадцать. Под текстом рукой самого
архитектора Разина даны пояснения.
Позднее в тетрадку была вклеена почтовая открытка. В ней госпожа
Свилар, мать архитектора Разина, пересылала некоей особе (чье имя указано на
конверте, но для нас ничего не значит) сон, который приснился архитектору
Разину. В сопроводительном письме госпожа Свилар пишет:
"Я недавно приснилась ему, и он написал мне как. Его поразил этот сон
до болезни. Как всякая истина. Я подумала: не так уж дурно для дамы в моем
возрасте, и написала ему, что это Витача заполняет его сны, восстанавливая
против меня, а сама отправилась с Витачей на обед".
Сон выглядел так.
СОН АРХИТЕКТОРА РАЗИНА
Вижу я какой-то берег, птицы над водой вьются в сумерках и пропадают из
виду, стоит им сложить крылья. Как наша любовь и молитва. Я сижу на берегу и
молюсь. Боже, молю я, моя мать меня не видит, как не видит своей спины. Она
говорит: тот герой-офицер, который песней гасит свечи по церквам и собирает
ежевику зубами, вообще не твой отец. Куда тебе до него, говорит, не столько
ты тянешь из трубки, сколько трубка из тебя. Так и вижу тебя, в ботинки
пальцами вцепившегося, чтоб не соскакивали. А приятели и официанты по
трактирам подхватывают ее слова и кричат: "Этот всегда будет шлепаться на
задницу, а что рта не раскрывает, ясно почему: либо полный да закупоренный,
либо пустой, и так и так ничего из него не выжмешь..." Господи, сделай так,
чтобы меня хоть однажды миновало их презрение, чтобы хоть раз не сказали про
меня: "Смотрите, он идет в пустых чулках!" Чтобы миновали меня их ядовитые
взгляды, способные и птицу на лету убить, если угодят между глаз.
И Бог меня услышал и дал мне силу пройти по волнам. Я счастлив во сне,
если можно быть во сне счастливым. Однако чувствую, что человеку не дано
прочесть свои мечты, грамоты не хватает. Потом будто снаряжаю я корабль, а
на том корабле -- и съестное для всех, и музыка каждому гостю по слуху, и
вволю питья, приглашаю всех знакомых. Лунный свет уже две ночи пыльный,
будто заплесневелый, однако приходят все. Пришла и мать. Только меня нет. Я
сижу, спрятавшись на берегу, на деревянном стуле и жду. Жду, чтобы они
отплыли. А они ждут меня, ждут, все уже погрузились, только мать на берегу,
все медлит, я сижу притаившись, она стоит неподалеку в лунном свете, в руках
у нее что-то длинное и блестящее, с золотистым отливом, то ли заплетенная
коса, то ли плетка -- не видно. Вдруг послышались три гудка с корабля и два
эха с берега. Как обычно. Тогда, выбрав удобный момент, я вскакиваю и кричу.
-- Подождите, -- говорю, -- вот он я! А они уже плывут, плывут. А я на
волне и бегу по воде! Ботинки у меня соскочили, бегу босой по волнам, рубаха
развевается, ловит ветер, бегу, машу им, кричу. Они же сгрудились к одному
борту корабля, вот-вот опрокинут, удивляются, поражаются и крестятся. А мать
еще и кричит:
-- Нет, вы посмотрите на него, он и плавать-то не умеет!
И берет пасмо своей косы, которая у нее в руке, подходит к стулу, на
котором я сидел, прежде чем выбежать на воду, размахнулась изо всех сил и
метнула ее в то место, где была моя голова, да голову и срезала. Брызнула
кровь, голова моя упала рядом со стулом, и я вижу засыпанными песком,
неморгающими глазами, как там, в морской пучине, тонет мое обезглавленное
тело.
Стоит ли упоминать о том, что в этой тетради находилась, записанная
рукой архитектора Разина, история о Плакиде, которую, как утверждают, он
знал наизусть и рассказывал себе, если в своих многотрудных делах попадал
впросак и ему, как говорится, приходилось от злости жрать гриву собственного
жеребца. Эта история, начинавшаяся словами: "Тот самый Плакида, который
увидел оленя с крестом вместо рогов на голове...", в Памятном Альбоме
изложена целиком, и нет необходимости здесь отдельно о ней говорить.
Сразу вслед за ней в тетрадке помещена фотография, вырезанная из
какой-то старой газеты. В сноске архитектором Разиным дается ей следующее
объяснение: "Здание и окрестности дворца принадлежали некогда династии
сербских королей Карагеоргиевичей, и в старых газетах могут оказаться
подобные снимки довоенного Белого дворца, со ступеней которого король
Александр Карагеоргиевич Объединитель, тогдашний государь Королевства
Югославии, принимает рождественскую елку от своих солдат".
В конце тетради помещено несколько подробных чертежей отдельных комнат
в Белом дворце и резиденции И. Б. Тито на Ужицкой улице в Дединье с
примечаниями о мебели, интерьере, о расположении помещений, о дорожках и
подъездах к дворцу.
На последней стороне обложки, как и на первой, мы снова находим
рисунок. Как всегда, архитектор Разин обмакнул свое стило в чай. Здесь
вдохновенно изображено устье реки Савы при впадении в Дунай, под Белградом.
В устье изображен остров, однако кажется, словно глаз художника вдруг
наткнулся на препятствие и пейзаж перегородила невидимая отвесная стена.
Словно от земли до неба стояло какое-то странное сито. Пройдя сквозь него,
вода в отдалении без перехода превращалась в сушу, а суша -- в воду, небо
вдали колыхалось, остановившись, как земля, а земля текла совсем как небо,
неся на себе облака. За этой невидимой преградой Белград больше не Белград,
а Дунай не река. Птица с разлету в жажде свободы бьется об эту преграду --
так птицы бьются в окно или стекло картины, где пейзаж нарисован чаем, и
разбивают его. Птица на картине Разина тоже ударилась в эту невидимую
преграду, разбила ее и пролетела навылет. Только неведомо, достигла ли она
свободы, потому что появилась на другой стороне окровавленная, и кровь ее
течет по внешней стороне преграды, как по стеклу, в то время как она сама,
расправив крылья, пытается с другой стороны поймать попутный ветер.
По вертикали 2
РАЗИН
Милан, 23 апреля с. г.
Сиятельному господину -- дону Донино Азередо
Уважаемый дон Азередо!
Понимаю, Бог непознаваем и становится все более непознаваемьм. Солнце
мне видится комом раскаленной тьмы. Однако до появления человека этой
особенности у Бога, как Вы говорите, не было. Он не был непознаваем. Ибо
такая его черта, как непознаваемость, возникла и растет у нас, людей, а не у
Бога, который меняется ради нас таким образом, что уходит из нашего
понимания все дальше и дальше. В этом смысле Бог говорит нам: "Не думай, что
я то, чем я был!.." Но слова и голос человека -- это лишь застывшая часть
нашей боли, потому и не передают сути.
Поэтому мне трудно объяснить, как я разобрался В деле сеньоры Витачи
Милут, супруги Афанасия Разина. Тем не менее я попытаюсь описать случай,
чтобы Вы знали, как здесь смотрят на изменения, происшедшие с ней после
смерти ее детей. Естественно, настолько, насколько я принимал в этом
участие. Ибо для понимания людских дел Бог умудрил Вас, дон Азередо, и эти
людские дела идут в направлении, противоположном божественным делам, и
воспринимаются Вашим разумом, в то время как Господь от них устранился в
далекий день, когда человек распростерся ниц в пыли у подножия креста и стал
слизывать кровь, струившуюся с ног распятого.
Как стало известно, госпожа Разин весть о гибели своих девочек
встретила молча. Она только развела брови, как павлиний хвост, но не
проронила ни звука. Услышав ужасную весть, она не заплакала, не вскрикнула,
не упала. В эту минуту она находилась
за обеденным столом и продолжала судорожно жевать, однако не глотала и
догадалась выплюнуть пищу только утром...
Вы знаете, дон Азередо, что сеньор Разин не боится ничего, кроме как
умереть на чужих похоронах. Для него нет большего позора, и потому приличный
человек никогда себе не позволит ничего подобного. Поэтому он не любит
похорон и не ходит на них, если это возможно. Однако в данном случае они с
супругой решились ехать. Тем более что сеньора Витача спешно принялась
укладывать чемоданы, по-прежнему не проронив ни слова. Она лишь щелкала
пальцами. Известие о смерти было отправлено с опозданием, и они не успевали
на похороны, но всетаки отправились. Сеньора Витача в аэропорту Нью-Йорка
взяла в рот глоток виски, а выплюнула его в Белграде. Молчала она и на
могиле своих дочерей во время сорокоднева. У меня (я тайно присутствовал) от
удивления рот перекосило на левую сторону, когда я увидел, что могилу
окропил священник, а отпевал ребенок шести-семи лет. Ребенок был хорошо
обучен и слухом обладал отменным, только мне это не понравилось, и я не
знаю, допустимо ли, чтобы ребенок пел над могилой ребенка. Сеньора же Витача
лишь высунула язык и языком перекрестила две могилки, где под именами ее
дочерей было написано:
ПРОЖИЛИ 5 ЛЕТ ЗА ОТЦА 2 ГОДА ЗА СЕБЯ И 3 МЕСЯЦА ЗА МАТЬ
Прочитав текст, сеньора Витача повернулась и пошла, не оглянувшись, не
пролив ни слезинки и не проронив ни слова до самой Вены, где она
остановилась у своей сестры. Здесь ее молчание стало настолько тяжелым, что
им можно было разбить тарелку. Мать есть мать. Вместо слов она источала
запах тела, как испуганный дикий зверь. Сеньора Вида, хорошо знающая сестру,
рассказывала, что сеньору Витачу в то время одолевали боли, которые она
ощущала как стороны света и могла представить себе север, восток и запад
своих страданий, только юга нигде не было...
Сеньор Разин наблюдал, как у его супруги пробор в волосах, начиная с
затылка, серпом охватывает череп, хлопал глазами и не знал, что предпринять.
Эта ее немота и заметная хрипота, появившаяся как после продолжительного
беззвучного рыдания, а может, ее обет молчания вскоре начали привлекать
внимание окружающих.
Сама она ничем не выказывала, что случилось что-то необычное, позволяя
предполагать, что у нее заболело горло. Окружающие между тем так не думали.
Особенно прислуга. Сначала в доме судачили, что кто-то намеренно пил из ее
посуды и утолил свою жажду голосом сеньоры Витачи, что отголоски обгладывали
ее голос и в конце концов, как мыши, обгрызли его и растащили или она сама,
когда ей сообщили о детях, неосмотрительно окликнула кого-то сквозь закрытые
двери комнаты, выкрикнула через дерево имя близкого человека или какое-то
другое имя и от этого онемела.
Но эти пересуды прекратились, когда один слуга заявил, что однажды,
когда сеньора Витача вот уже месяц как молчала, он слышал ее хриповатый
альт, запинающийся и потому легко узнаваемый, в венском Бургтеатре. После
этого как-то вечером, когда нечеткая видимость перед дождем открывает
острому глазу дорогу до ближайших гор, тогда как другой глаз не видит дальше
порога своего дома, архитектору Разину по секрету сообщили, что голос его
супруги узнали на железнодорожном вокзале в Лионе. А вскоре служащий
архитектора Разина вполне отчетливо узнал голос сеньоры Витачи в порту
Нью-Орлеана, о чем и телеграфировал из Америки в Вену своему работодателю, с
которым госпожа Разин все это время не разлучалась.
В отличие от остальных я знал, что это та самая минутная слабость
госпожи Витачи, тот миг, который мы давно подстерегали и который Вы, дон
Азередо, предвидели в жизни сеньора Разина и его супруги. Поэтому я удвоил
