Привыкнув к темноте, как уста -- к молчанию, я в самом темном углу комнаты
разглядела постель. Ту самую, которая стоит в моей спальне, там, снаружи,
перед стеклянными дверями. И в этой постели -- тебя, того, кто выигрывал в
домино и читал книгу. Ты спал, прикусив ус, не сняв обуви. Твой сон был
тяжелый и твердый, как колокол. Но во сне ты бормочешь какое-то слово.
Чье-то имя. Мое имя. Выходит, я в твоем сне и наяву одновременно. Это
придало мне силы попробовать прикоснуться к тебе. Не пойму, почему настоящее
время должно переносить во все следующие за ним времена то же количество и
тот же вид времени? В наших снах существует некое полувремя и межвременье, и
мы стоим в нем, хотя само оно течет, а иной раз и останавливается и мы в нем
вращаемся. Это лишь отчасти настоящее время или лишь отчасти здесь, потому
что одновременно оно является частью -- и прошлого, и будущего, ибо будущего
гораздо больше в нашем прошлом, чем в настоящем. В настоящем его, по сути,
нет вообще. И мы в этом времени, будучи еще детьми, видим себя уже
состарившимися и ослепшими. Как это полувремя, в наших снах существует и то,
что можно было бы назвать полуличностью или межличностью. Таким образом, ты
додумываешь меня, оживляешь и видишь меня в своем сне или как это там
называется. А для тебя я -- здесь, только невидимая или видимая наполовину,
а точнее, в твоем сне я присутствую частично, мое полное присутствие
ограничено так же, как и полное отсутствие. Я -- часть индивида, соединенная
с некоей другой личностью, и она тоже целая личность, а вовсе не полу
личность. Так во мне ты видишь полуродственников и полулюбовниц, полуживых,
которые встречаются с полумертвыми. И я среди них. Знаю, что только ты не из
сна, а наяву, я отчетливо вижу, как у тебя в уголках глаз поблескивает соль.
Потихоньку, со спины, я прижимаюсь к тебе, поглаживаю грудью, засовываю
в ухо свой лиловый сосок, ты что-то бормочешь, но не просыпаешься. Я
поворачиваюсь к тебе лицом, и ты, все еще в полусне, обнимаешь меня. Меня
пугают и обжигают твои зубы, но страсть одолевает страх, и я припадаю к
тебе, приближаю грудь к твоим губам, и ты вытягиваешь из нее в свой сон
какой-то напиток, неведомый ни тебе, ни мне. И когда ты вот так лежишь рядом
со мной и пьешь из моей груди, я понимаю, что тебе снится, будто ты с кем-то
занимаешься любовью. Одари меня милостью своей, как одаривают мертвые, шепчу
я тебе на ухо. Но кто-то лежит под нашими ногами, мешает нам. И когда
сползает одеяло, ты видишь, что там, в ногах, лежу я. Кто же на самом деле
эти любовники, кто твоя партнерша? И, задаваясь этим вопросом, ты не
выпускаешь изо рта мою грудь, и твои сапоги начинают наполняться чем-то
теплым. Чем больше ты высасываешь из меня, тем больше наполняются твои
сапоги, и я чувствую, пока мы вот так соединены, отчетливо ощущаю, как
что-то убывает из меня и прибывает в тебя, заполняя сапоги чем-то теплым...
Тут кто-то постучал в дверь и вошел в комнату. У появившегося существа
заросший лоб, из-под белой накидки торчат ноги, ногти на волосатых пальцах
почти не видны, только слышно, как они скребут по полу. Веки без ресниц
напоминают губы, они шевелятся, и кажется, что это существо сосет
собственные глаза. Однако глаз нет. Вместо них три рта, и из каждого торчит
язык... Одним словом, стоит там моя горничная Николетта.
Я делаю отчаянные знаки, чтобы она вышла вон, но Николетта указывает на
что-то у себя за пазухой. Вижу, что под мышкой она держит петуха и, как
обычно, газеты с сообщениями о моем последнем спектакле. А петух вытягивает
шею и принимается зевать.
Зевает -- раз, второй, третий. И всякий раз, как он открывает клюв,
оттуда виднеется свет. Я понимаю, что петух кукарекает, предвещая зарю,
только я этого не слышу. Я быстро целую тебя в горячие зубы и соскакиваю с
постели. Смотрю на твои сапоги, а они полны до краев... Выскакиваю через
двойные двери в свою комнату и бросаюсь в кровать с мыслью:
"Может, всему этому есть разумное объяснение. Приемлемое для каждого и
очевидное для всех решение загадки".
И тут меня осенило.
Вурдалаки. Не вы, а мы, по эту сторону стекла, мы -- вурдалаки. Почему
всегда другие должны быть оборотнями, все, кроме нас? И Николетта, и я ведем
себя как самые настоящие вампиры -- это же ясно. Значит, мы по эту сторону
границы. А ты? Где ты и кто ты? А та женщина с заплатами на груди?
И тут я вспомнила, что бывают двойные и одинарные зеркала. И решила с
их помощью разгадать тайну. Вопрос простой: какое время видит человек, если
через зеркало смотрит на часы, висящие в комнате? Итак, какое время вы
видите в зеркале, глядя из него в вашу подлинную комнату и на подлинные
часы, а не на их отражение в зеркале? Какой через свое стекло ты видишь меня
и вижу ли я именно тебя? Нет, наверное нет. Однако есть средство,
позволяющее вылечиться от такой близорукости. Существуют, как я говорила,
двойные и одинарные зеркала, существуют отклики, способные, подобно
солдатам, разобраться попарно. И вот как я себе это представляю.
По отношению к оригиналу, субъекту, зеркальный образ является
искажением, изменением. Правая сторона становится левой, минута до
двенадцати в среду становится минутой после полуночи в четверг. В своем
первом звучании голос, устремленный вперед и вверх, превращается в голос,
направленный наоборот -- обратно, вниз и назад. Но потому здесь двойные
зеркала и двойные отзвуки, что они исправляют искажение, получаемое от
одинарного отражения. Если любой предмет, скажем часы, попадает в двойное
зеркало, то первоначальное искажение исправляется, правая рука, превращаемая
в одинарном зеркале в левую, в двойном становится снова правой, часы станут
показывать то же время, столько же, как на натуральных, находящихся в
комнате. Увидишь в зеркале дьявола, который крестится левой рукой, --
перекрестись правой, и он сгинет. Если голос отразится вторично (после того
как его устремленность вперед превратилась в назад, а вверх пошло вниз), то
искажение исправится, отражение в отражении опять вернет вниз на его место,
под предмет, и вперед станет действительно впереди.
Так и с изображением человека, искаженным по отношению к его небесному
идеалу. Нужно стремиться к двойному отражению, двойным зеркалам, одинарное
отражение нужно повторить, сделать двойным, чтобы узреть истинный прообраз.
Только таким путем лику человеческому возвращается истинность и вечность.
Подобно тому как сквозь тонкий фарфор кофе бросает черную тень на скатерть,
а вино сквозь бокал -- красную тень. Значит, за таким двойным отражением
твоего лика я и должна гоняться. Ибо с удалением отражения и отзвука, с
умножением одинарных и двойных зеркал лик и голос затуманиваются и в конце
концов исчезают. Из сферы света и ясного Божия видения и искаженная и
неискаженная части уходят во мрак и безмолвие, во владения Сатаны. Впрочем,
разок можно и попробовать...
И я возле твоих дверей поставила зеркало -- двойное, если считать сами
двери одинарным зеркалом. Теперь, если ты явишься, подумала я, я увижу тебя
таким, каков ты есть, ибо двойное зеркало видит лучше одинарного и
возвращает душу на место. Но ты не попался в мою ловушку с зеркалами. И я
отказалась от фокусов и ворожбы. Вместо этого мне вспомнились семь тысяч,
которые ты выиграл в домино. Я подошла к комоду, где хранились деньги.
Открыла его и пересчитала деньги. Недоставало ровно семи тысяч.
-- Так я и знала! -- прошептала я. -- Мой возлюбленный не может угодить
в западню с зеркалами и эхом. Только ты, обретающий то, что потеряла я,
можешь быть тем самым, одним-единственным ликом. Врагом тому, кто теряет
обретенное мною. Только ты можешь вывернуть наизнанку мой мир, чтобы постичь
его.
Так постепенно с глаз моих стала спадать пелена. Когда я проснулась
утром, комната оказалась заваленной неизвестными мне платьями красивейших
расцветок и фасонов. Все они были разбросаны по полу. Приглядевшись, я
узнала свои старые платья, которые вчера вечером примеряла и второпях
оставила вывернутыми наизнанку... То же самое происходит, когда я торопливо
высвобождаюсь от воспоминаний о тебе и отбрасываю их прочь, любовь моя.
Сначала мне трудно узнать тебя. Но теперь я узнаю. Знаю, кто ты. Ты тот, в
чьих руках Книга моей судьбы, книга, которая называется "Пейзаж,
нарисованный чаем". И именно в ней есть такие строки:
"Так Витача Милут, героиня этого романа, влюбилась в читателя своей
книги".
-- Героиня романа влюблена в своего читателя?! Где это видано? --
спросишь ты и будешь прав. Ибо тому, у кого есть свой любовный роман, не
нужен чужой, да еще изображенный на бумаге. А тому, У кого его нет...
Короче, разве справедливо, что тысячелетиями -- еще со времен Гомера, от
новелл Боккаччо и буквально до вчерашнего дня -- все героини романов
оставались слепы и глухи к чарам юных красавцев, которые в своих первых
любовных грезах исцеляли свои раны их слезами и пялились на их груди с
ничуть не меньшим усердием, чем выдуманные любовники из книг, в которые были
вмурованы эти красавцы? Подумай, разве не все равно, влюбишься ли ты сначала
в книге или сначала в действительности? Разве не все равно, умрешь ты
сначала в романе, а затем на самом деле или наоборот -- сначала на самом
деле, а потом в романе? По правде говоря, все мы -- и Ифигения, и Дездемона,
и Татьяна Ларина, и я вместе с Николеттой, -- все мы вурдалаки! Хотя есть
тут одно различие. Те вампиры не пьют твою кровь. Только, может, иногда
вторгнутся в твой сон и украдут немного твоего семени, сладострастно
разлившегося, дабы оплодотворить вдохновение. Но зато напоят тебя своим
молоком, своей песнью, неслышной тебе, и своей любовью, устремленной к тебе,
как к животворной ниве, способной дать жизнь человеку. А ты обратил все это
в сапог, наполненный кровью. Настоящей кровью. Так кто же вампир?
Может, ты принадлежишь к числу весьма скромных, самых обычных
провинциальных господ, как сказал один русский, может, ты относишься к
мещанскому сословию, и, как знать, может, это я, Витача Милут, выдумала
тебя, и стоит тебе глазом моргнуть, как моя жизнь остановится? Может, более
красивые и более пригожие достались более красивым и пригожим? Возможно. Но
для меня ты красивее и лучше всех героев книги, где твоя Витача живет в
заточении. Может, ты и впрямь заслуживаешь трапезы семи дьяволят, изгнанных
из женщины.
В моих снах снова осень и ночь, а от тебя осталось совсем немного --
неубранные тени и аромат фруктов. Ожидая новой встречи, я прибрала комнату и
украсила ее цветами, расчесала волосы гребнем из козьего рога, но сны
остались неприбранными, а мои волосы во сне оказались растрепанными, и нет
цветов, которые пахнут наяву, а цветут во сне, и нет гребня, которым можно
расчесать и мои, и твои волосы.
Но какая великая любовь, о возлюбленный мой, не встречала именно таких
невыносимых трудностей? Джульетта и Ромео. Элоиза и Абеляр. Не евнух ли ты?
Хотя ведь это не мешало любви Абеляра. С каких это пор смерть является
меньшей помехой, чем обыкновенная страничка из книги? Неужели тебя никогда
не увлекали героини "Преступления и наказания", хотя они были мудрее и лучше
тебя, мой единственный? Почему бы не могло быть наоборот? Неужели ты
полагаешь, что только ты имеешь право на книгу, а у книги нет права на тебя?
Почему ты так уверен, что не можешь быть чьей-то мечтой? Ты уверен, что твоя
жизнь не просто вымысел? Выстроенный если не как "Гамлет", то хотя бы как
