твоей смерти, но отец.
-- Что это значит? -- спросил он.
-- Это значит, что не следует тебе искать исцеления у лекарей, ибо
болезнь твоя не телесная.
И тогда зодчий пришел к тому муфтию, который послал его в Стамбул. И
рассказал ему о своих невзгодах.
Я: Муфтий разглядывал его какое-то время, хотя, лучше сказать,
разглядывали его ноздри муфтия, словно пара незрячих черных глаз. Очнувшись,
муфтий сказал без колебания:
-- Я знаю, что с тобой.
-- Что? -- вскричал зодчий.
-- Ты стал христианином.
ОНА: -- Христианином? Но я же неграмотный и никогда не преступал порога
христианского гяурского храма, только...
Я: И тут зодчий зарыдал так горько, что муфтий должен был ударить его
Кораном по спине.
ОНА: -- Есть ли от этого исцеление? -- выкрикнул наконец преисполненный
ужаса зодчий.
Я: -- Есть, только найти его так же трудно, как ДУШУ человеческую. Ты
должен найти другого султана и мечеть, такую же большую, как Голубая в
Константинополе. И там, где ты ее найдешь -- в Дамаске или в Иерусалиме, все
равно где, -- ты должен оставаться десять лет и, так же вглядываясь в ту
мечеть, построить точно такую же по величине церковь с крестом наверху,
синагогу или что-нибудь еще -- баню, если тебе хочется... Но исцелившийся от
себя самого -- погибает.
По вертикали 4
ВИТАЧА
После ухода жены майор Похвалич -- мужчина с синими ушами, как его
называли, -- остался один с дочерьми. Смачно выругавшись, он сам принялся за
чистку сапог.
Невелика печаль для умного человека, -- думали соседи, наблюдая за ним;
так прошел год его одинокой жизни. Семья привыкла, насколько это возможно,
что в доме нет Витачи, только девочки по утрам в школе почему-то всегда
знали, когда в прошедшую ночь мать где-то там в Америке видела их во сне. И
тут случился весь этот ужас. Однажды, когда майор вернулся с работы, все
было уже кончено. Девочки были мертвы -- убиты из пистолета. Майор и милиция
предприняли все возможное, чтобы найти убийцу. Однако следствие быстро зашло
в тупик. Когда следственные органы устранились, майор продолжал
расследование один. Говорится же: что в жизни упустишь -- во сне не
поймаешь, и вся его жизнь теперь превратилась в расследование. Оружие,
которым было совершено преступление, не обнаружили, и майор часто над этим
задумывался. Может, убийца выбросил его в Дунай? Или, может, если у него не
было времени, спрятал где-то здесь, поблизости от места преступления.
Погруженный в эти мысли, майор сидел на террасе и курил. В соседнем дворе
трепетали всеми своими красками цветы, листва показывала светлую изнаночную
сторону, слышался шум реки. Майор смотрел и слушал. Он слушал Дунай и о
чем-то думал, однако вполне отчетливо понимал и чувствовал, что мысли его
рождаются не в голове, а где-то на верхушке липы в соседнем дворе.
-- Ищешь, а не догадываешься, что уже нашел, -- сказал он самому себе,
взял старую перчатку и направился в соседний двор, откуда доносился аромат
лип. Подойдя к дереву, сунул руку в дупло. Там он нащупал что-то твердое,
завернутое в тряпку, вытащил. Дома внимательно рассмотрел находку. Это был
пистолет. Майор решил пока не отдавать оружие следственным органам и сам,
прибегнув к тем знаниям, которыми обладал как артиллерийский офицер,
исследовал баллистические особенности пистолета и снял отпечатки. Сомнения
не было, это именно тот пистолет, которым было совершено преступление, и
убийца, на удивление, оставил на нем отчетливые отпечатки пальцев. Из
пистолета была вынута обойма с патронами, как это делают профессионалы.
Оружие было военное, и убийцу, очевидно, следовало искать среди знакомых.
И майор Похвалич стал приглашать к себе прежних приятелей тестя и своих
товарищей по казарме, которые заходили к ним раньше, при жене. Чтобы
получить отпечатки их пальцев на стаканах. Приглашенным он обычно наливал
можжевеловую водку, а себе -- холодный чай, потому что оба напитка имели
одинаковый цвет. Он был преисполнен решимости выявить и изобличить убийцу.
Приятели с удовольствием принимали его приглашение, приходили вечером и
Успокаивали его, такого одинокого в пустой квартире, где остановилось время
и часы на стене по ночам были лишь светлым пятном. Майор же после этих
посещений наносил на стаканы смесь сажи, графита и какогото вонючего порошка
и внимательно сравнивал оттиски пальцев на рюмках с оттисками пальцев
убийцы. Только тот, кого он больше всех подозревал, полковник Крачун,
каким-то образом постоянно избегал его приглашений.
Полковник Крачун, красавец мужчина по его собственным словам,
принадлежал к маленькому чахоточному племени, симпатизирующему русским. Он
приходил в дом еще к отцу Витачи, капитану Милуту. Большой желтый зуб,
торчавший посредине подобно рогу, рассекал на две части каждое слово,
вырывавшееся у него изо рта, однако потом, снаружи, эти части отыскивали
друг друга и спешили соединиться, пусть как попало. Полковника, в общем-то
человека решительного, это несколько смущало. Одно время он нравился Витаче,
и майор знал об этом, хотя Витача скрывала это от обоих в своих глазах,
оставивших созвездие Быка в быстро текущей реке. Одно время Крачун служил в
Индии военным атташе и там угодил в дорожную катастрофу, в которой у него
погибла дочь.
Во время похорон дочек майора Крачун пришел на кладбище выразить
соболезнование, на сороковой день он встретил Витачу, выразил соболезнование
и ей, и даже ее второму супругу, архитектору Разину, потом смутился, поняв,
что допустил промах, и поспешил договориться с майором о встрече. Однако
посещение долго откладывал и нагрянул однажды вечером неожиданно.
"Здравствуй, брат!" -- хотел, как обычно, приветствовать он с порога
майора, но вышла какая-то чушь, и Крачун засуетился, сказал, чтобы замять
неловкость:
-- Годы словно дни, а месяцу конца нет, -- и так стремительно снял
ремень, что шинель выскользнула из рук, а запасная обойма выпала из кармана
и отлетела в угол. Он покосился на майора, уши у него горели -- так он
смутился, повесил шинель на гвоздь, а обойму с патронами сунул на полочку,
за щетки.
-- Можжевеловой? -- спросил майор, как всегда, и, когда полковник
выразил согласие, налил ему водки, а себе чаю и поставил на стол обе рюмки,
глядя Крачуну прямо в глаза и намереваясь не упустить ни единого его
движения. Но почему-то был рассеян. В голове его металось множество каких-то
мыслей. Тоска в этот вечер мешала ему воспринимать слова. Он все вспоминал
какого-то солдата из Костайницы, который во время Первой мировой войны от
раны в бою потерял речь, а двадцать лет спустя, уже во время Второй мировой
войны, увидел во сне тот самый бой, и к нему вернулась речь. И еще крутилась
у него в голове поговорка, что зеркало в церковь не приносят, и, желая
отогнать эти мысли, майор Похвалич уставился на усы полковника Крачуна и
чуть было не спросил, не сеет ли он их, что они так хорошо колосятся. Вместо
этого, к счастью, он только зевнул, не открывая рта, от чего губы его на миг
стали тоньше. Он словно очнулся, усмешкой, рваной, как старая шапка, отогнал
от себя эту тоску, путаные свои мысли и внутренне собрался. Он готовился,
подстерегал.
-- Подозреваешь кого? -- начал полковник, как только сел.
-- Пока нет, -- ответил Похвалич.
-- Ты не заметил чего-нибудь, что могло бы предсказать такой исход? Не
было ли у тебя какого предчувствия или чего-то похожего?
-- Нет, или, вернее сказать, да, только довольно странное. Да, и было
это давно. Тогда мы с Витачей были еще вместе, мне иногда, правда редко,
стало казаться, и весьма отчетливо, что я чувствую, как моя жена (не важно,
где она в тот миг находилась) рыдает. Я не сплю, занимаюсь строем, скачу
верхом или бегу, слышу или понимаю, -- только почему понимаю, если все и так
ясно? -- следовательно, слышу жутко и отчетливо ее голос, и, пока этот зов о
помощи звучит в моих ушах, я с ужасом перебираю, с кем и что могло
случиться, потому что таким голосом оплакивают не себя, а только других, так
плачут лишь о мертвых или в какой-то ужасной беде, которую даже трудно себе
представить. И я не знаю, почему я так хорошо слышу этот ее голос, хотя
никогда не слышал его таким, потому что Витача при мне никогда не плакала,
даже об отце. И в этом плаче моя жена возникает в моей памяти совсем
отчетливо, со своими близко поставленными зелеными глазами и грудью, тоже
близко поставленной, и прочими прелестями, как бы сказала покойная госпожа
Иоланта. Итак, я слышу, как она рыдает, и в этом рыдании характер ее выражен
куда ярче, чем в повседневье. А ведь в это самое время, когда я слышал, как
она где-то безутешно рыдает, она не выказывала ни малейшего беспокойства.
Разумеется, я пугался, бежал домой и чаще всего в такие минуты (а они
повторялись раза два-три) думал о наших девочках, той или другой. А
впоследствии оказалось, что это рыдание предвещало смерть моего отца...
Однако через год или чуть больше после смерти отца мне опять послышались
рыдания. Но на этот раз я не узнал, чей это был голос. Знаю только, что
похож он был на голос Витачи, хотя в отличие от ее голоса был высок, очень
высок, не был надтреснутым и не дрожал, как у нее, а звенел стеклянным
колокольчиком, каким никогда не был... Словно лился из хрустальных зеркал.
Вот и все.
Полковник Крачун внимательно слушал его, покуривая трубку в кресле и
время от времени длинными струями дыма, которые вдруг беззвучно взрывались,
словно пушечные выстрелы, попадал то в часы на стене, то в рюмку на столе
или в стеклянный абажур, под которым они сидели. Эта неслышная канонада
несколько замедленного действия сеяла взрывы по комнате, пока майор Похвалич
говорил, а полковник почесывал трубкой ухо.
-- Знаешь, со мною тоже было такое, -- проговорил он наконец. -- И я
защищался, как мог и умел, от беды. Нашу боль и беду лечит время, но не то,
которое приходит, а то, которое минуло... Я знаю: в доме повешенного не
говорят о веревке, но вдруг тебе мой опыт поможет избавиться от муки... Я,
когда у меня случилось то же, когда у меня погибла дочь, впервые задумался о
смерти. Что это такое? -- спрашивал я себя. Я тогда был, как ты помнишь, в
Индии, и сейчас, глядя в прошлое, не скажу точно, когда во мне родилось само
ощущение, ибо смерть -- весьма сложная математика, вроде уравнения с
несколькими неизвестными. Само ощущение и сосредоточенность на вопросе о
смерти, на ее технологии и механике, если так можно выразиться, вырастали
как стена и отгораживали меня от прошлого, да и сейчас это ощущение
присутствует, и за ним мое страшное прошлое может меняться или обновляться
сколько угодно, только я этого не ощущаю или почти не ощущаю... Вот до чего
дошел.
Зададимся вопросом: что такое время. Время -- это нечто подобное
иностранному языку, который постигается вместе с родным, -- следовательно,
незаметно. Тем не менее похоже, что родной язык мы постигаем в ущерб тому,
другому языку, или чаще пользуемся им, тогда как другой язык, язык времени,
забываем.
Вот, например, ты сейчас в очень трудном положении. Есть люди,
способные в подобной ситуации стать лицом к лицу с будущим прежде других, а
есть и такие, как ты теперь, которые с будущим встречаются после всех.
Настоящее тех, первых, и настоящее у вас, других, отличается по
протяженности. Твое настоящее простирается за счет и в ущерб твоему прошлому
и твоему будущему. Не думай, ради Бога, что я намерен поучать тебя. Я лишь
