вас навсегда переселиться на родину? В столицу нашего государства?
- Наоборот, - рассмеялась Кира. - В следующем году ои переезжает к нам...
Он одинок, так что это для него не сложно... Пока есть возможность, я у
него в гостях... Ты все-таки расскажи мне, что с тобой произошло.
- Пишу очерк. - начал я, - вернее, должен написать... Обычные теперь
дела, у нас рынок, как и у вас. Приходится кое с кем встречаться... Ты же
видишь. Пока это большой секрет.
- Интересно быть журналистом? - спросила она.
- Еще как. Так же, как и открывать тайну славянской души, - сделал я
комплимент.
- Я решила воспользоваться твоим предложением, - сказала легко Кира, не
глядя на меня.- По книгам открыть эту тайну невозможно. А в тебе она ярко
выражена.
Я посмотрел на нее. У них там, в Штатах, все проще, я читал.
- Не слишком ли ты торопишься? - спросил я, обзывая себя идиотом.
- Я боюсь, - сказала она, - что ты так же внезапно исчезнешь, как и
появился.
Она говорила правду. Я видел.
- Я никуда от тебя не денусь... Но во мне, должно быть, есть много
татарской крови, - сказал я сокрушенно и тихо. - Я родом из города
Рошаль... Там триста лет хозяйничали татаро-монгольекие завоеватели. Боюсь,
что потеряется чистота эксперимента.
- Рошаль... Какое французское слово. - Может, французская кровь тоже
есть...
После душа я стал другим. Кира за это время зашила мою куртку и вытрясла
из нее пыль. Я ходил в махровом халате и не узнавал себя. Мне здесь
нравилось, я чувствовал себя как дома. Оказалось, что я неплохо воспринимаю
роскошную жизнь. Сюда бы еще мою машинку и чайную мою фронтовую чашку.
Квартира была двухэтажная, поэтому-то мы ни разу не наткнулись на Тихона
Ивановича. Между кухией и ванной наверх поднималась деревянная лестница...
Паркетные полы прохладны, батареи топили в самую меру, так что было не
холодно и не жарко.
Кирина комната застелена серым паласом. В углу стоит "Панасоник" с
видеомагнитофоном.
- Тебе поставить что-нибудь? - спросила она.
- Ради Бога, не включай ящик, - взмолился я.
Она повернулась с интересом ко мне. Должно быть. у них в Сан-Франциско
подобным варевом всегда потчуют гостей.
Мне нравилось смотреть на нее. Я делал это без смущения, получая
неизъяснимое удовольствие.
Так странно! Глаза ее излучали свет. Не яркий, не дневной, не солнечный -
особое сияние, которым мерцают глаза женщины, когда она смотрит на мужчину,
если он ей не безразличен.
Я бы тысячу раз солгал, если бы сказал, что это я выбрал ее... Она, она,
только она... Это был ее простой и одновременно царственный жест.
Неизвестно, когда это случилось, - когда мы ждали лифт, или поднимались в
нем, или сидели рядом на поминках, или ехали в машине Николая, или когда
она бежала за подмогой, или еще когда. Неважно... Всегда выбирают нас.
Какие бы мы ни были ловеласы или джентльмены. Всегда...
- Скажи что-нибудь на своем языке, - попросил я.
Она нагнулась к моему уху и что-то зашептала поанглийски, ласково и
долго. Ее было приятно слушать, какая-то музыка была в ее словах и
нездешность, и праздник, и что-то особенное, приподнимающее над нашей с ней
темнотой.
Работал телевизор, мы все-таки включили какую-то музыку, но без звука.
Его цветной блеск, меняясь и мелькая, отражался на Кире, склонившейся ко
мне.
Она продолжала говорить мне что-то, щекоча ухо, и я начал подозревать,
что это стихи. Стихи, но какие-то не совсем складные, с растерзанной
рифмой, со словами, то длинными, то короткими, в которых не было гармонии,
но которые завораживали: я, не понимая их смысла, начинал дышать глубже,
они словно бы пьянили меня...
- Боже! - сказал я. - Как ты красива! Я всю жизнь буду помнить тебя.
- И я,- сказала она.
- Ты агентка ЦРУ? - спросил я.
Мы рассмеялись и прижались друг к другу. Мы крепко прижались, изо всех
сил. И замолчали... Оставалось на свете только тело ее и тело мое. Оно было
близко, во мне. Я был в ней, и во мне была она. Мы понимали, что это не
может продолжаться вечно, но изо всех сил продляли этот миг...
...переодевался, когда соседка постучала в дверь:
- Володя, тебя к телефону.
Звонила жена... Я уже забыл, что она существует на свете.
- До сих пор не могу отойти! - кричала она, - С кем ты связался?! Я
всегда знала, ты плохо кончишь!..
- Что случилось? - спросил я спокойно и дружелюбно.
Сколько я помнил наши семейные отношения, это я постоянно выходил из
себя, нервничал и орал на всю катушку. Она же с легкой улыбкой
превосходства посматривала на меня.
- Приходили твои друзья. Только что... Слава Богу, Андрей уже ушел на
работу... Весь дом перевернули, искали тебя. Алкаши.
- Какое счастье!.. - воскликнул радостно я. - Как они выглядели?
- Один придурок - никак. Другой модный такой, в белых кроссовках с
желтыми шнурками. Верх вкуса!.. Как они разговаривали! Я им не девка!
- Ты им сказала, где я? Дала мой телефон?
- Сказала: ты здесь не живешь, где ты, не знаю. Правильно сделала?..
Пожалуйста, Владимир, избавь меня от своей жизни. Я хочу предупредить: если
подобное повторится, я буду вынуждена звонить в милицию. Разбирайся сам со
своими алкоголиками. Мнето зачем это все нужно?
Я успокоил ее, как мог, и повесил трубку. Географические новости. Что-то
не сложилось в моей стройной картине отмщения. Где-то, в неизвестных мне
туманностях, произошел незначительный прокол. И прокол этот грозил вылиться
в большие неприятности. Я вернулся в комнату и плюхнулся на любимый диван.
Что и говорить, я чувствовал себя, как петух на раскаленной сковородке.
В редакции я был в первом часу, там поджидали новости. Степанов схватил
меня за рукав и потащил к себе. Едва закрылась за нами дверь, он, сделал
страшные глаза, сказал:
- Не падай в обморок!
- Меня ничем удивить нельзя, - предупредил я его.
- Алиса в больнице.
- Ну и что?
- Попала туда из милиции. Мне там по секрету сказали: ее скорее всего
изнасиловали, но она не хочет подавать заявление. У нее что-то с нервами,
положили в больницу, делают какие-то уколы. В сороковую, за Выставкой.
- Паршиво, конечно... Ну и что?
- К вечеру я поеду туда. Там уже ее родители. Она ничего не говорит,
молчит и смотрит. Представляешь?!
- Предетавляю, - сказал я. - Но что случилось? Ты хоть объясни толком.
- Затащили в подвал. Какие-то подонки. Что-то там с ней делали, ты
понимаешь... Короче, мужики сбежали. У них было оружие. Когда милиция
приехала, Алиса была одна. Сам понимаешь, в каком состоянии...
Что-то в возбуждении Степанова не понравилось мне. Хотя я понимаю:
журналист всегда падок на жареное, где бы и с кем бы это жареное ни
произошло. Но в тоне его проскальзывало едва уловимое восхищение, истинно
детское, когда что-то творишь и понятия не имеешь, хорошо это или плохо,
- Не сладко ей, - сказал я.
- Я сегодня еду. Хочешь, составь компанию.
- Нет уж. Как-нибудь без меня. Я вечером занят. Все-таки моя комната
уютна. Здесь тихо и еле-еле пахнет вчерашними сигаретами. Любимой Алискиной
"Стюардессой".
Тихо... Вот чего мне не хватало два последних дня - одиночества и тишины.
Стола со стопкой чистой бумаги. Электрической машинки "Роботрон" в углу на
низкой подетавке, чтобы было удобней подсаживаться к ней.
На Алискином столе газетки с краевыми подчеркиваниями. Я останавливаюсь,
лениво перебираю их. "Комсомольская правда": "...в стране ощущается дефицит
милицейских дубинок и наручников". "Неделя": "...грибники, в карельских
лесах тащат из леса не маслята, а оружие. У одного нашли немецкий пулемет
МГ в идеальном состоянии.. "Красная звезда": "...сорван осенний призыв в
армию". "Подмосковье": "...инопланетяне похищают землян, ничем иным уже не
объяснишь участившиеся случаи пропажи людей".
Наливаю в кружку воду и достаю кипятильник. Давненько я не готовил свой
крепкий чай.
Подхожу к окну и в умилении замираю. На улице белесое марево выдавливает
из себя мельчайшую изморозъ. Асфальт темен, но нет ни одной лужи. Прохожие
идут без зонтов, но они наготове, я знаю. У каждого из них есть зонт,
который они выставят между собой и непогодой.
Мне виден редакционный подъезд и десятка два машин рядом с ним. Перевожу
взгляд с одной машины на другую. Трудно сказать, зачем мне это
понадобилось, но я перебираю их, будто карты в колоде. Вот, кажется,
натыкаюсь на козырного туза. Одна машинка привлекает внимание. Не на
стоянке, немного в стороне. Потерявшее листву осеннее дерево не в силах
скрыть ее. Та черная "Волга". Не совсем новая, но и не старая.
Готов биться об заклад, мне знаком ее номер. Еще вчера я на всякий случай
запомнил его: 34-12 МТ. Первая буква заляпана грязью, но я готов с кем
угодно биться об заклад, что буква эта "А". Внизу, недалеко от автомобиля,
бродит лениво некто в белых кроссовках. И в плаще. Это естественво. Ему
пока нечего делать.
Я с удовольствием вспоминаю милиционера внизу. Сегодня дежурит огромный
усатый сержант, кровь с молоком, сажень в плечах, кобура на заднаце. Такой
ляжет костьми, но не пропустит постороннего на объект.
Завидую себе: у меня есть время пофилософствовать. Тянусь за "Родопами" и
закуриваю. Стою у окна и курю. "Волга" не торопится уезжать. Оно и понятно.
Сзади знакомо булькает. Я выключаю кипятильник и сыплю заварку. Больше
обычного. Сейчас мне нужно посильнее тонизировать мозги. Они - мое
единственное достояние. Ничего другого у меня не осталось.
Алиска проболталась. Или они вычислили меня другим способом?.. Хорошо,
что мы не обменялись с ней телефонами, иначе они нагрянули бы в коммуналку.
Но она не знала и моего старого адреса, где я до сих пор пролисан. Значит,
справочное бюро.
Отхожу от окна к телефону. Звоню секретарше главного.
- Филимонов говорит. Из отдела публицистики. Простите, Зиночка, обо мне
сегодня никто не наводил справки?
- Да, звонили... Кажется, из молодежного центра "Орбита". Им нужны были
ваши данные, чтобы заполнить какие-то документы... С вас шоколадка. Ведь
это гонорар?
- Гонорар,- соглашаюсь я. - С меня причитается.
- Смотрите, не забудьте, - говорит Зиночка и вешает трубку.
Не забуду мать родную и папашу старика...
Аляска прокололась или вычислили сами - какая теперь разница?
"Кто они, кто они?.." - свербит вопрос. Я не знаю размеров грозящей мне
опасности, не знаю, откуда она может исходить. Я вообще ничего не знаю о
них, ни сколько их, ни чем они промышляют.
Опять возвращаюсь к окну... Широко развернув социалистическое
соревнование по достойной встрече очередной годовщины Социалистической
Революции, труженики колбасного завода номер один все, как один, встали на
трудовую вахту. Взвейся-развейся... Где вы, блаженные розовые времена
районки?! Ау!
- Ау! - тяну я негромко. И в этот момент, словно откликнувшись на мой
зов, начинает трезвонить телефон.
- Слушаю, - говорю я, отпивая глоток крепчайшего горячего чая.
Телефон мой они наверняка знают. Что ж, со мной можно связаться и таким
способом. Чтобы начать любимый разговор по душам.
- Владимир? - спрашивает осторожный голос. Я узнал его, моего подпольного
собеседника. Да как его не узнать?! Из всех телефонных звонков на свете я
запросто различу его. Даже если меня поднять среди ночи.
- Да, - отвечаю я.
- Вы смелый человек... Много наделали шума... И замолкает. Это его
манера. Сказать что-нибудь и слушать тишину, вымаливая ответ.
- Если вы такой благодетель, - говорю я, - ответьте: как меня вычислили?
Я документов нигде не оставлял. И никому не представлялся.
Молчание.
Если когда-нибудь я возьмусь за очерк, передо мной встанет сложнейшая
задача передать молчание моего визави. Это будет титанический труд, я уже
чувствую.
- Вы что-нибудь хотели? - спрашиваю я сухо, теряя к нему интерес.
- Да, - отвечает он. - Нам нужно встретиться... Я хочу передать вам
документы. Кое-какие... Для публикации. Для вас они представляют
чрезвычайный интерес, поверьте. Многие уважаемые люди. Многие могут
лишиться своих мест. На самом верху...
- Коррупция? - спрашиваю я деловито.
