- И это, - уговаривает он меня. - И это.. Но не только. Еще много всего.
Знаменитые имена!
- Прохорову тоже передавали?
Следует продолжительная пауза, он размышляет. Он нетороплив и любит
поразмышлять, прежде чем что-либо сделать. Ему бы подошла профессия
бухгалтера. Я чувствую это на расстоянии. Но знаю, интуиция меня подводит.
- Да, - наконец соглашается он.- Кое-что передал... У меня нет времени, я
говорю из автомата. Три минуты от силы... Вы понимаете?
- Стараюсь.
- Тогда слушайте... Помните наш первый разговор?
- Да.
- Вы ехали на метро?
- Да.
- На улице. У этого метро... Прибавьте два часа к.. тому времени.
Помните?
- Да.
- Стойте... Я подойду... Постарайтесь, чтобы вместе с вами никто не
ехал...
- Вам-то зачем все это нужно? - спрашиваю я его.- Вы, наверное, деньги
гребете? Так и купались бы в них в свое удовольствие.
Но в ответ - короткие гудки... Не вовремя. Ведь я хотел поинтересоваться
у него, как мне отсюда выйти. Целым и невредимым. Или он ничего не знает?
Прохорову с его документами не очень-то повезло. Ни о каких документах я
и слыхом не слыхал.... Может, о них что-то известно Алисе? Но та в больнице
и молчит. Будет молчать, всегда. Я больше чем уверен.
Видно, он на самом деле поверил, что я смельчак из смельчаков. Не люблю,
когда меня принимают эа кого-то другого... Чувствую, не придется мне
сегодня пофилософствовать с Тихоном Ивановичем насчет жизни. И ее проблем.
Снова подхожу к окну: "Волга" на месте. Отпиваю чай и курю очередную
сигарету, у меня хватит денег покупать их по коммерческим ценам. Но вот
останется ли возможность?..
Модник останавливается и прислушивается. Наверное, его зовут... Следом
подходит мужик, которого я не знаю, и заговаривает с ним. Он в обыкновенной
серой куртке, в коричневой кепке, с зонтиком под мышкой.
Мне интересно наблюдать с двенадцатого этажа это немое кино. Следом
нодходит Серьезный, идейный вдохновитель. Это он вчера беседовал с Алиской.
И еще двое бравых ребят спортивного вида тут же. Становятся в кружок и
начинают беседовать. Серьезный несколько раз показывает рукой в сторону
редакционного корпуса. И мне кажется, что они уже давно заметили меня,
стоящего у окна.
Посовещавшись, компания дружно открывает двери "Волги" и усаживается.
Машина трогается с места и, набирая скорость, мчится по улице. Мне видно,
как она подъезжает к повороту на проспект и исчезает...
Я был больше чем уверен, что ни в метро, ни до него меня никто не
провожал. Для очистки совести я несколько раз менял поезда и маршруты.
Никого.
В самый последний момент выпрыгивал я из вагона, когда двери
захлопывались. Никто не следовал моему примеру. Только смотрели из окон,
как на идиота.
На "Кунцевской" я пошел на улицу, огляделся. У автобусных остановок
стояло человек по пять, за углом, на повороте дороги, - стенд с газетами.
Вот туда-то я и направился не спеша. Дождя не было. значит, я у газеты -
банальнейшее зрелище.
Мне было интересно, откуда появится незнакомец. Такой хитрый конспиратор.
Я сделал вид, будто читаю вчерашнюю "Правду", а сам посматривал по
сторонам. Какой он?.. Что передаст мне?
Ощущал себя на пороге открытия великой тайны и, что там говорить,
волновался... Ради этой тайны сложили головы два человека, была насмерть
перепугана Алиска, вздорная журналистка, сунувшаяся не в свое дело,
пострадал я сам.
Через дорогу от меня - жидкий парк, бывший, наверное, когда-то лесом. За
ним - жилой массив. Стена урбанизации.
Одна из дорожек шла вдоль трассы. На ней - то и появилась знакомая
машина... Она была вдалеке, я не мог увидеть номера, разглядеть кого-нибудь
конкретно за лобовым стеклом, но с ее появлением, случайно замеченным, я
изрядно растерявшись, прижался к газете. Что они, вездесущи? Что, от них
нельзя нигде скрыться? Почему они так уверенно вычислили меня?
Конечно, можно было бы успеть добежать до метро, и там попытаться нырнуть
в поезд. Все-таки шанс был... Нате, выкусите-ка! Все-таки садану
кому-нибудь промеж глаз, успею.
Тут я заметил: машина резко замедлила свой бег, прижалась к обочине, из
ее окна появилась рука, раздались резкие хлопки. Раз, два, три...
Одинокий прохожий на дорожке стал поворачиваться к ним, сгибаться. Двое
выскочили из машины, подбежали к нему, схватили коричневый портфель. Я
видел, как сверкнула в проблеске солнца его пряжка.
Убегая к машине, последний - в белых кроссовках - оглянулся и протянул к
лежащему руку. Вновь бич разодрал воздух. Раз, два... Машина, проседая,
разворачивалась, ревела мотором...
Я подбежал туда первым. Он лежал, раскинув руки. Мужик лет сорока пяти.
Под ним растекалась кровь, ее было много, она была темной и слишком
заметной. Глаза были открыты, в них отразилось небо, и я понял: они - не
видят.
Рядом с покойником, касаясь его, валялась на земле белая розочка. Цветок
любви и ненависти...
Мне нужен был паспорт, любой другой документ. Я нагнулся, оглянулся:
люди, конечно, спешили ко мне, но были еще далеко. В карманах было пусто,
никаких удостоверений личности. Ничего. Кроме небольшого черного пистолета,
который я нащупал пальцами, и еще какой-то бумажки. Это была фотография
Прохорова. Та самая. Наконец-то нашлась пропажа.
И то, и другое я успел взять. Выпрямился над покойником в скорбном
молчании.
Я, помнится, видел его на поминках Валентина. Точно, видел. Но не обратил
внимания. Человек как человек, ничего особенного.
Они добились своего, отыскали его. Но как? С чьей помощью?
Мне не давала покоя тягостная мыслишка, что и с моей...
Вокруг меня - вакуум. Пустота... Я физически ощущаю свою ненужность
никому. И прежде всего - бравым ребятам, раскатывающим на черной машине.
Оставалась последняя надежда, когда я подходил к своей коммуналке, что
кто-то выйдет из-за угла. Иллюзорная такая надежда, похожая на мираж... Но,
наверное, я проиграл. Как ни ерепенился, как ни выпендривался, как ни
рыскал по следу...
Они победили.
Разоблаченный предатель валяется теперь в морге. Мужик лет сорока пяти.
На поминках он сидел у двери, я едва обратил на него внимание - настолько
невзрачно он выглядел. Настоящий разведчик. В тылу врага, или благородный
мститель... Но ему теперь уже все равно. Мститель он, разведчик или
предатель. Это интересует меня, но вряд ли я узнаю когда-нибудь его тайну.
Имя и фамилию, может быть,.. Но тайну - никогда.
Меня тянуло издеваться над собой, словно я, жалкий газетчик, взялся
работать над материалом, окаэавшимся не по силам. Будто я испортил уже кучу
бумаги и чернил, но не продвинулся ни на шаг. Более того, наконец-то дошло:
все бесполезно. Не стоило и огород городить.
Алиска лежит в больнице с вечным замком на устах. Николай преподает детям
восточные единоборства и в свободные от работы минуты проворачивает куцые,
неинтересные мне делишки. Спекулирует, наверное... Или бьет за деньги
кому-то морду... Спокойный за семью, машину, квартиру, спокойный за себя,
драгоценного... Никого рядом не осталось.
И зачем мне все это?.. Моя специальность - задавать вопросы, а не
отвечать на них. Задавать, задавать, задавать...
Я не удержался, позвонил жене с недоуменным вопросом:
- Меня больше никто не разыскивал?
Оказалось, нет.
- Если будут, - попросил я, - давай мой телефон. Тебе же лучше, второй
раз не потревожат.
Жена занялась было любимым своим делом, стала учить меня жизни, но я
повесил трубку... Надежды не было. Я перестал их интересовать.
Кира была дома, я рад был услышать ее голос.
- У меня депрессия, - сказал я. - Устал, как собака.
Еще я хотел сказать, что боялся этого звонка. Интуиция нашептывала мне:
что-то изменилось в мире за долгий день, она не узнает меня.
Но она спросила:
- Ты жив?
- Вроде бы, - ответил я честно.
- Я не увижу тебя сегодня?
- Нет... Извини.
- Что ж, давай отдохнем друг от друга, - сказала она.
Я улыбнулся слабо и закрыл глаза. Тишина в трубке напомнила темноту. Там
потрескивало что-то и был какой-то черный коридор.
- Не от тебя, - сказал я. - Много случилось всего... Разного.
- Хочешь, я приеду? - сказала Кира.
- Господи, - сказал я тихо,- такого не может быть. Такого же не может
быть никогда.
- Ты шутишь? - спросила Кира.
Ее акцент сводил меня с ума. Второго подобного не было на целом свете.
Мне стоило большого труда не сорваться к ней. Но я еще никак не мог
поверить в свое поражение. Никак. Все во мне сопротивлялось этой мысли.
Я зашел к Степанову поздороваться. Меня мучил комплекс вины перед ним. За
то, что я злоупотребляю доверием, не сделав ни шага к намеченной цели.
- Слышал новости? - спросил Степанов. Он сидел за начальственным столом и
постукивал о его поверхность карандашом.
- Об Алисе?
- Она в норме... Подала заявление об увольнении. Говорит, ноги моей
больше здесь не будет.
- Первая жертва рыночной системы, - сказал я.
Степанов не понял, поднял на меня глаза и посмотрел внимательно.
- На первое октября подписка составила одиннадцать процентов тиража...
Тебе что-нибудь говорят эти цифры?
- Говорят, - кивнул я уныло.
- Давай, Володя, раскручивайся. На второй номер января я забиваю тебе две
полосы. Ты понял?.. Две полосы.
- Понял, - без всякой экспрессии сказал я.
- Умельцы у Кагановича интервью берут, - сказал Степанов, с укором
посмотрев на меня. - Первыми узнают о подорожании... Раскопали, как
завалили дворец Амина, разговорили свидетелей. От подробностей дух
захватывает... Памятники Ленину сносят... Это же золотое дно...
Представляешь шапку: "Радиоактивная сыпь Москвы". Достать бы карту
загрязнений...
Он помолчал и спросил негромко:
- Ты понял что-нибудь?
- Понял.
В отместку получил подозрительный взгляд. Помоему, в него закралось
первое робкое разочарование. Относительно моих способностей.
Весь день я честно пытался заняться делом. Словно конторский служащий,
читал письма... Столько обиды.. Занялся, наконец, поисками обалденной
сенсации. Вселенского масштаба.
Если родиться в клетке, жить в клетке, а потом обнаружить открытую дверь
из нее - вперед не потянет. Так что мой удел - письма и четкие поручения
начальства: съездить и поговорить.
Я не решился звонить Кире, зачем это, когда я не достоин ее? Вчера утром
был достоин, сегодня - нет. Сегодня я другой. Немного пониже и с
журналисткой мудростью в глазах.
Мой удел - письма, от которых к обеду стало подташнивать. Я заставлял
себя брать очередное, пробегать глазами по корявым строчкам. Откладывать в
сторону. Тянуться за следующим.
В животе мутило, я явственно ощущал на губах вкус бумаги, не читал письмо
- пережевывал, к горлу подкатывало, я толкал комок обратно. Там мне и
нужно: бездарнейшему. Знай свое место.
В сумку я полез случайно. Что-то мне понадобилось в ней, какая-то мелочь,
спички, по-моему. Но наткнулся на незнакомый полиэтиленовый пакет. Утром,
когда я клал туда зонт, ничего такого в ней не было. Я достал находку. В
пакете - газетный сверток.
Я извлек его, уже волнуясь отчего-то, и развернул.
Передо мной оказались деньги. Аккуратные, запечатанные банковской лентой
пачки двадцатипятирублевок. Я пересчитал: их било ровно сто штук.
Ни дарственной надписи, ни посвящения, ни адреса... Неизвестно, кому я
должен ставить в церкви свечку. Ведь это все мое, если я правильно понял.
Захотелось чаю и сигарету. Я налил в кружку воды, воткнул кипятильник в
розетку. Подошел по прицычке к окну, посмотрел вниз. Внимательно посмотрел.
Но - никого. Ни черной машины, ни знакомых ребят, дефилирующих поблизости.
Никого.
Царский подарок... Только непонятно, за что? За что мне такая честь?
Крепкий чай прочищает мозги. Мне-то как раз он нужен больше всего. Чтобы
начать соображать.
Я сгреб в кучу читательские письма, перемешав прочитанные и те, за
которые еще не брался. Переложил их на стол к Алисе. Пусть полежат там,
новый сотрудник получит приятный сюрприз.
Когда я подхожу к кассе получать рублевые гонорары или зарплату, я
