промятый диван. Там четверо мужиков и Алиска, Журналистка с тонкими
губами... Она испугана до полусмерти, но еще держится.
- ...отсюда, - говорит один из мужиков, постарше всех.
Он в скромном костюме, при галстуке, по виду - служащий средней
квалификации, живущий от зарплаты до зарплаты. Как, впрочем, и все мы.
Но он-то у них главный, это видно. По повадке. По уверенности, с какой
держится. Он - человек серьезный.
Мой модник стоит чуть сзади, видно, на подхвате. Остальные двое за
столом, восседают на стульях. Они смотрят кино и попивают молоко прямо из
литровых пакетов. Должно быть, им выдают его за вредность.
В руках у Серьезного диктофон. Он смотрит на него недоуменно. На углу
стола - распотрошенный дамский баул.
- Это что за штучки? Ты за кого нас принимаешь? Дура!
Он возносит диктофон над головой, с силой кидает вниз, и тот разлетается
на кусочки. Прощай, "Сони"...
И это уже не шуточки.
- Говори! - бросает Алисе Серьезный.
Видно, вопрос уже был задан, и она знает, о чем ей нужно говорить.
- Я ничего не знаю, - держится Алиса. Мне она твердила то же самое, но
здесь другая ситуация. Поэтому я начинаю проникаться уважением к ступку, ее
поступку
- Ты хоть понимаешь, что рискуешь отсюда не выйти? - спрашивает
Серьезный. - Не выйдешь, если будешь артачиться.
Впрочем, главарь не он. Это нужно запомнить. Главный - другой... Которому
нужно докладывать.
И тут я замечаю - как раньше не увидел? - заслоненные спиной одного из
зрителей цветы. Они стоят на столе в обыкновенной литровой банке - букет из
трех белых роз.
- Ничего не знаю... Чего вы хотите?
Я читал ради любопытства Алисины материалы - могла бы писать и получше.
Так, нечто средней паршивости. Я невысокого мнения и о ней самой. Но ее
упорство дорого стоит. Хотя, конечно, оно и глупо. Ей не на что
надеяться... Только если на меня, на мою неотразимую железную палку.
- Ты думаешь, мы с тобой повеселимся? На этом диванчике? - спрашивает
Серьезный. - Размечталась... Мы тебя на куски разрежем. И закопаем вот
здесь.
Алису затрясло, губы у нее запрыгали. Модник вдруг вынырнул из-под руки
главаря и легко толкнул ладонью в лоб. Алиса упала на диван, неловко. на
бок. Глаза ее стали сумасшедшими и бессмысленными. Серьезный взял со стола
пакет с молоком, подошел и опрокинул над ней. Молоко потекло по голове, по
лицу, по кофте.
- Я тебе еще раз объясняю, чего мы хотим, - ровно сказал Серьезный. -
Твой Прохоров, от которого ты набралась чепухи, знал одного человека, - с
которым общался... И ты знаешь кого... Не его ли ты поджидала каждый вечер?
Мы поджидали его с тобой. Но поняли: он не придет... Раньше тебя...
Соображаешь?
Алиса кивнула. Она, наверное, не могла говорить. Но я видел: она сдалась,
- Последний раз говорю, больше не буду... У тебя есть мамочка с папочкой.
Младший брат Виталик... Подумай хотя бы о них, если о себе не хочешь...
Подумай, что с ними будет, если мы не расстанемся друзьями...
Я облегченно перевел дух. Розочки не имели к ней никакого отношения.
Скорее всего, их поставили здесь из любви к искусству.
Но Алиса ничего не понимала, ей казалось - это последний разговор. И
плохо соображала. Они знали, как разговаривать с женщинами, наверное, у них
был опыт.
- Кто он?-спросил Серьезный.
Алиса молчала. Она не понимала, что от нее хотят. Модник опять вынырнул,
схватил Алису за волосы, откинул лицо и легонько вмазал по щекам, сначала
по одной, потом по другой. Удар у него был кошачий, не сильный, но из левой
брови брызнула кровь.
- Кто он? - наклонился Серьезный над ней.
Она смотрела ва него. Губы ее тряслись.
- Кто?!
- Я не знаю, - сказала она тихо. Я не расслышал ее слов, но понял по
губам.
Она не врала, я видел. Говорила правду. Она на самом деле ничего не знала
про человека, который вот уже два раза звонил мне по телефону.
Но бравые ребята нуждались в доказательствах. Один из зрителей полез в
ящик стола и достал оттуда сапожный нож, сделанный из обломка пилы, с
обмотанной черной изоляцией ручкой. Таким очень удобно обрезать подметки.
Модник взял его и как бы невзначай начал крутить перед лицом Алисы. Та
завороженно следила за ним. Кровь из разбитой брови стекала, попадала на
глаз, на щеку, на шею, на кофту.
Но как только я понял, что ее не собираются убивать, я перестал жалеть
ее. Хотя, конечно, ей досталось непростое испытание. Но жалость отрубило
напрочь, не знаю почему. Может, Алиса слишком напомнила мне жену? То в ней,
что всегда вызывало протест: стремление к абсолютной самостоятельности, к
истинной эмансипации, причем при совершенном нежелании расплачиваться за
все это, нести ответственность за свои поступки.
Хотя если дальше так пойдет, ее хватит кондрашка. У нее опять стали
сумасшедшими глаза: отличная защита - чуть что, впадать в истерику... Им
пришлось пожертвовать для нее вторым пакетом молока.
- Я знала, Владимир Федорович с кем-то встречался, но не знаю, с кем, -
пробовала она из последних сил держаться.
Я видел - она на грани срыва.
Алиса выбалтывала все, ей уже не имело смысла что-либо скрывать.
- Что ты знала?
- Ничего!.. - вдруг взорвалась она. - Что вы от меня хотите? Ну, убейте
меня, убейте! Что я вам сделала?! О-о-о!.. Они встречались в "Орфее". И я
ждала!.. Не знаю кого! Я сидела на его месте!.. Я!..
Она захлебнулась словами, упала, скатилась с дивана на пол, замолотила
кулаками о грязный заплеванный цемент. Вперемежку со слезами и истеричными
выкриками.
Я ошибся, они никогда не имели дела с эмансипированными журналистками,
получившими задание от Степанова откопать, вселенскую сенсацию. Вступающими
в полосу рыночных отношении... Идущими по следу.
Прохоров никогда не посвящал ее в свои дела. Ей мало что удалось
подсмотреть, совсем мало. Но и эта малость обернулась ей боком... Меня
доконала эта сцена и душераздирающие вопли. Если бы я не видел все своими
глазами, мне могло показаться, что ее на самом деле режут.
Я осторожненько спустился с лестницы, подхватил ее и вышел в коридор.
Лестница - универсальное оружие. Второго такого не найти. Поставил один
конец ее в угол коридора, напротив их двери, прицелился и что есть силы
опустил ее. Второй конец уперся в дверь, сработанную, наверное, еще до
революции из толстенных досок и обитую железом.
Получился, конечно, шум, но он не имел никакого значения - я вышел из
подполья. Лестница встала прочно, подперев выход из ловушки. Ее длины
хватило, она почти распласталась поперек коридора, оправдав самые светлые
мои надежды... В каземате уже спохватились, я услышал глухие стуки, словно
за каменной стеной.
- Кто там?! Эй!.. Открой!.. Скотина!.. - услышал я и, довольный, потер
руки. В переносном, конечно, смысле.
Я даже мог передохнуть, хотя мне и нужно было спешить.
Вообще-то это была моя ошибка - я не рассчитал их прыти. Вдруг за дверью
бухнуло, еще, еще раз... Пуля дзинькнула о стену рядом со мной. Одна,
другая...
Про огнестрельное оружие я и не подумал. Впрочем, применение его не
испугало меня. Но злости прибавило. Так что до выхода и дальше, до конца
переулка, я бежал мелкой трусцой, как на утренней физкультурной разминке.
Метров триста пришлось идти до ближайшего автомата. Но потом я уж
отыгрался.
Чтобы завести как следует милицию, следует несколько преувеличить одно и
позабыть про другое. Что я и сделал.
Сбивчивым голосом прохожего я поведал о тусовке наркоманов и об
изнасиловании. Как мог, объяснил где. Не удержался и вспомнил про
подпольное казино.
Следом набрал еще один телефончик, он когда-то на всякий случай отложился
у меня в памяти. Им я выдал про террористов кавказских национальностей, про
пулеметы, переговорные устройства и реактивные установки ручного
пользования.
Я сделал свое дело. Теперь оставалось побыстрее сматываться.
У метро я снова зашел в автомат.
- Что, уже прошел час? - удивилась Кира.
- Ты же сердобольная девушка, - сказал я.
- Сердобольная - старомодное слово.
- Вообще-то я бы заехал к тебе в гости, - хихикнул я над своей наглостью,
- если ты не возражаешь.
- Что, есть причина? - спросила она тем же сварливым тоном, но я уловил в
нем нотки солидарности. Все-таки она уникальное существо, и если пошлет
меня сейчас куда подальше, все равно я с удовольтствием буду вспоминать ее
акцент.
- Есть, есть, - сказал я, внезапно обнаруживая их в себе, эти причины, не
одну, а много.
- Опять синяк?
- Хуже.
- Сломали что-нибудь?
- Да как тебе сказать...
Я готов был расплакаться от сентиментальности. Она принимала меня таким,
каков я есть. Со всеми моими недостатками...
В метро я ехать не рискнул, потому что на меня смотрели. Я был весь в
древней подвальной пыли. И руки у меня были грязные, мне все время хотелось
их вымыть.
Но у метро я купил гвоздики, пять штук. Меня подвезла хлебовозка. Она
торопилась в булочную с порцией вечернего хлеба для трудящихся, но ради
четвертака водитель решил изменить курс и прибыть в пункт назначения
несколько позже.
- В стране ничего не случилось? - спросил я водителя. - Никакой
революции?
- Я радио сегодня не слушал, - сказал он.
- И я.
- А что, есть слухи?
- Есть какие-то.
Дом был опять с вахтером. За последние дни я стал привыкать к ним. Они ко
мне - нет.
При виде меня старичок подскочил со стула и загородил тщедушным телом
дорогу. Только потом спросил: к кому это я направляюсь? Я произнес пароль -
номер квартиры. Он сработал безотказно. Но старичок следил за мной, пока не
закрылись двери лифта. Там было зеркало - взглянул на себя. На щеке -
грязь, куртка превратилась в строительную телогрейку.
Дгерь открыла не Кира, а мужик лет пятидесяти, худощавый, в спортивном
костюме фирмы "Адидас". Он осмотрел меня с ног до головы и довольно сказал:
- Не часто приходится встречать столь живописного молодого человека.
- Так, - сказал я, - пришлось побегать по подвалам. Вы не обращайте
внимания... У нас такие грязные подвалы, никогда там не подметают. - Я
развел обескураженно руками и добавил: - Извините. Я хотел бы увидеть Киру.
Посколько у дома не было колючей проволоки, милиции и иностранных машин,
даже старичок-вахтер был сугубо наш, я уже догадался, что имею дело не с
дипломатом, наверняка с нашим подданным. Но со связями за рубежами нашей
страны.
- Проходите, она сейчас выйдет.
Он прикрыл за мной дверь и удалился.
Можно что угодно говорить о воспитанности и всяких правилах, придумывать
их сколько хочешь. В какой руке держать вилку, а в какой нож. И с какой
стороны подсаживать даму в автомобиль. Все это холодно, отдает льдом... А
вот так вот уйти ненавязчиво - здесь тепло.
Больше всего я боялся, что Кира выйдет ко мне в каком-нибудь засаленном
халатике, с бумажками на голове, в стоптанных тапочках. Я уже столько раз
видел все это. Эту жизнь без прикрас, эту реальность, эту беспросветную
тоску, похожую на засиженную мухами двадцатипятисвечовую лампочку в
коммунальном туалете.
Она появилась в чем-то домашнем, но это шло ей. Как ее акцент. Она
подошла и, приподнявшись на цыпочки, поцеловала меня. В щеку. В ту, которая
была чистой...
От нее пахло духами. Нос у нее был холодный. Тихо запищал телефон. Я
посмотрел на него с испугом, показалось: ОНИ РАЗЫСКАЛИ МЕНЯ!..
Взбредет же в голову. Я всегда подозревал: интуиция у меня ни к черту, но
чтобы до такой степени?..
- Тихон Иванович подойдет, - сказала Кира. - Ты не хочешь принять душ?
Вот это да! Это что-то из области семейных отношений. Но - приятно.
- Кто он тебе? - спросил я подозрительно.
Я все же продолжал быть детективом.
- Дядя, - сказала она. - Младший брат моего папы.
- Он что, русский?
- И я русская... По происхождению... Поэтому и интересуюсь тайной
славянской души... Папа в войну попал в плен, потом во Францию, оттуда в
Сан-Франциско. Тихон Иванович тогда был маленьким и остался здесь.
- Какая жалость, - расчувствовался я. - Теперь он изо всех сил приглашает
