председателя колхоза. Никакого отношения к бурлящей нашей повседневности.
Перекладывал странички с внутренним облегчением. Пока не наткнулся на
одну бумажку...
Мне знакома привычка записывать телефоны и адреса на вырванных из
блокнотов обрывках. Уж такая наша профессия, вся в телефонах и адресах. И
можно было отложить ее в сторону, если бы не одно обстоятельство. Быстрым
почерком на обрывке было выведено: "Кравчук В. А." А следом цифры:
424-67-32. Где-то я уже видел эту фамилию. Это "где-то" еще не стерлось в
моей памяти.
Вместо имени и отчества-инициалы... Так обычно выглядят данные людей, с
которыми не предполагают общаться, но держать в поле зрения которых в
какой-то степени необходимо. Передовиков каких-нибудь, чьи фамилии должны
появиться в статье. В противном случае имя и отчество - на первом месте.
Кравчук В. А. Это же... Точно! Его могилу я видел на Кунцевском кладбище.
Валентин Анатольевич, 1959 года рождения... Бедолага, выпрыгнувший, как и
Прохоров, из окна и тоже оставивший на стуле розочку. Теперь я знаю его
телефон. Но он-то мне зачем, этот Кравчук?.. Он нужен был Прохорову. Только
ему.
Я не знал, что делать...
Штор на окне у меня нет, я подошел к нему, решая философский вопрос: до
каких пор со мной будет случаться всякая ерунда?
Потом стал прислушиваться. У меня появилось предчувствие, что в коридоре
вот-вот затрезвонит телефон. Наверно, бывшая жена сейчас набирает номер,
желая перекинуться со мной парой слов. Просто так... У нее была привычка -
напоминать о себе в моменты, когда я переставал о ней думать,
Но телефон молчал. Все-таки моя интуиция ни к черту.
С четвертого этажа лужи на улице отдавали свинцом, и не было на ней ни
души.
К ребятам я уже стал привыкать. Каждое утро, когда встречаю Степанова, он
смотрит на меня с надеждой, вместо приветствия с придыханием спрашивает:
- Ну?
Я отрицательно качаю головой.
- Телевизор смотришь?
- Иногда.
- В чем, думаешь, секрет Невзорова? Мужик ничего не боится... Был
каскадером, пел в церковном хоре, еще что-то делал... Между прочим, всем
нам не мешало бы внимательнее к нему присмотреться, кое-что перенять.
Несмотря на наше с тобой высшее образование.
- Что же? - интересуюсь я. Мне на самом деле интересно.
- Вчера показывали расчлененку. Не видел?.. Молодая девица. Разрезана на
куски и упакована в картонный ящик из-под мыла. Впечатляет?.. После такого
не хочешь, а включишь телек на следующий день... Пик демократизма.
- Ты думаешь? - сомневаюсь я.
- Конечно, когда еще такое было?
- Нормальному человеку захочется твердой руки, чтобы никогда больше
такого не видеть. Очередного железного Феликса.
- Черт с ним, - смеется Степанов, хлопая восторженно меня по плечу. -
Черт с ней, с железной рукой... Работали и будем работать. Мы -
профессионалы... Меняются обстоятельства, но мы-то с тобой остаемся? Не так
ли?
- Так, так, - охотно соглашаюсь я.
До обеда я несколько раз набирал номер Кравчука. Никто к телефону не
подходил. К четырем я все-таки на кого-то попал.
- Здравствуйте, - сказал я. - Меня зовут Владимир, фамилия моя Филимонов,
я...
- Да, - ответил мне спокойный и чуть печальный женский голос, - вы -
знакомый Валентина.
- Некоторым образом...
- Мы ждем вас, - говорит печальный голос, - подъезжайте к шести. Дорогу
не забыли?
- Да как-то...
- Запишите: Букшин переулок, дом 2, квартира 82... К шести часам, не
забудьте. Мы будем вас ждать.
Я даже не успел поблагодарить... Да и не за что. Это - Судьба. Я верю в
нее, в злодейку. Я даже в некоторой степени фаталист. Потому что есть
много, друг Горацио...
Букшин переулок оказался в центре Москвы, недалеко от метро "Цветной
бульвар". Я засек по часам: идти от станции восемь минут.
Версия у меня была простая, как правда: я позвонил - меня пригласили - я
приехал. Вообще-то товарищ Кравчук прислал письмо в редакцию о проблемах
выращивания садовых цветов, ну и захотелось встретиться, поговорить. А тут
такая беда. Так что извините.
У подъездов - многочисленные машины. Впритык. Попадались и иностранные
марки, но с нашими номерами. Когда я вижу подобное роскошество, первое, что
ощущаю, - сожаление о неиспытанной мной красивой жизни. А ее финал конечно
же - Кунцевское кладбище...
- Вы куда?
Суровая женщина-страж приподнялась из-за стола. Как легко она
почувствовала мою чуждость. Спросить бы ее, почему? У меня на лбу написано
что-нибудь?
Я пожал плечами, усмехнулся и назвал номер квартиры.
- К кому?
Пришлось назвать и фамилию.
- Пожалуйста, - милостиво разрешили мне. Следом за мной к лифту подошла
симпатичная девица, лет этак двадцати пяти.
- Какой вам? - спросила она с еле заметным акцентом. С таким
разговаривают эстонки, литовки или латышки, в общем, прибалты.
- Не знаю, - ответил я. - Восемьдесят вторая квартира.
- Это девятый этаж.
Она нажала кнопку, двери закрылись, и мы поехали.
- Мне сейчас нужно будет сойти за приличного человека, - сказал я. - Ну,
такого, из этого дома... Понимаете?.. Как, не ударю в грязь лицом? Не
взглянете на меня?
И тут я заметил: она и без того не спускает с меня глаз.
- Что-нибудь не в порядке? - спросил я.
И нарочито суетливо стал проверять, все ли пуговицы на куртке у меня
застегнуты.
- Скажите, только честно, мне на самом деле нужно знать.
- Я еду в ту же квартиру.
- Да? - спросил я озадаченно.
Она элементарно нащелкала мне по носу, получалось, что я на самом деле
круглый дурак. Мы позвонили, нам тут же открыли.
- Кирочка, - сказала пожилая женщина в темном под горло платье.
В ее голосе - печаль и почтительность. Должно быть, родители этой Кирочки
уважаемые люди. На меня тут же распространяется ее аура, по крайней мере,
хозяйка забывает спросить: кто я и откуда?
- Я ненадолго, тетя Варя, - говорит Кирочка. Она пытается сделать вид,
что не знакома со мной.
- Я поухаживаю, - галатно тянусь к я плащу Киры.
- Проходите, - говорит та и идет по коридору.
- Слушай, - прошу я, - не бросай меня. Ты же все про меня знаешь.
- Все? - удивляется она.
- Главное... Остальное - мелочи.
Она молчит, я воспринимаю это, как знак согласия,
Квартира начинается с холла, слева - громадное зеркало с тумбочками для
мелочей. Напротив входной двери - стеклянная перегородка, наполовину
сдвинутая. За ней - большая комната, с пальбой и фортепиано в углу. Там
составлены буквой "Г" столы со снедью и бутылками. Я понимаю: девять
дней...
Уже есть друзья и близкие, я слышу из комнат их голоса. А комнат здесь,
судя по всему, десятка два, не меньше.
У меня в кармане фотография Прохорова. Я захватил ее на всякий случай,
она настраивает на деловой лад.
- Кира, - прошу я, - возьми меня под руку.
- Зачем? - таинственным шепотом спрашивает она.
- Так нужно, - шепчу я в ответ. - Объясню, но немного позже.
Я все рассчитал. Все должно получиться. Если, конечно, не будет
накладок... В гостиной я выбрал место за столом, так, чтобы смотреть за
раздвинутую перегородку. Мне не видно зеркала, но до него не больше метра.
И путь из туалета, кухни, ванной ведет к нему. В самый последний момент,
когда все рассаживались, я вышел и поставил на тумбочку, прислонив к
зеркалу, фотографию Прохорова... Каждый, кто будет проходить, - увидит. А я
увижу, что он увидит.
Народ разместился, позвякивает посудой. Здесь нас человек тридцать.
- Кира, - наклоняюсь я к девушке, - а кем ты ему приходишься, Валентину
Анатольевичу?
- Так, родственница, - отвечает она. - Седьмая вода на киселе.
Она отвечает, это удивительно. Незнакомому нахалу. Она доверяет мне... И
поневоле в меня начинает вползать излишняя серьезность. Словно я уже должен
ей что-то...
Думаю о том, как бы мне не пропустить тех, кто будет входить и выходить.
Вычеркиваю из списка трех женщин, в том числе тетю Варю, снующих из
гостиной на кухню и назад. Видел, как они скользили взглядом по фотографии
Прохорова, не подозревая об общей розочке, ни с того, ни с сего связавшей
его с Валентином Анатольевичем.
- Ты обещал объяснить мне кое-какие мелочи,- негромко говорит Кира, - без
них я чувствую себя как-то неуютно.
- Хорошо, хорошо... Понимаешь, я человек, который приезжает на поминки
чужих людей... Совсем чужих... Читаю объявления в газете... Я его не знаю и
не видел никогда... Ну, слабость у меня такая. Некоторым нравится ночевать
в гробах, а мне - вот так. Но я проходимец безобидный. Боюсь только, что
меня побьют, если ты кому-нибудь расскажешь.
Она смотрит на меня, не зная, как реагировать на шутку. Но я серьезен...
Ах, какие у нее глаза! Припечатали к месту. В них недоверие и вопрос.
Грешно обманывать такие.
- Зачем? - спрашивает она.
Мужчина в светлом костюме встает и выходит. Не хватало двухстульев. Он
появляется почти сразу же в коридоре, со стульями, замечает фотографию
Прохорова, равнодушно этак, входит в гостиную и садится. Я вычеркиваю его
из списка, он больше не интересует меня.
- Тебя легко обманывать, - говорю я, извиняясь тем самым за свою ложь.
Она обиделась. Вижу: я достоин ее обиды. Но она не выдаст меня. Это я
тоже вижу. И даю себе слово больше не лгать.
На фортепиано - портрет покойника. Рядом - рюмка и пустая тарелка. В
рюмку наливают водку, в тарелку что-то кладут. Горе у всех одинаково.
- Вообще-то мне неприятно сидеть рядом с тобой, - говорит Кира.
Но я вижу - это наказание, которое она ПРИДУМАЛА ДЛЯ МЕНЯ.
- Ты мне понравилась, - отвечаю я.
Я серьезен. И теперь сам смотрю на нее. Мне нечего терять... Но я
чувствую чужую беду. Мне тяжело оттого, что я должен быть здесь... Все
перемешано в этом мире.
Для того чтобы противостоять наваждению женских чар, нужно хоть раз
жениться. И промучиться не меньше четырех лет. Это здорово отрезвляет.
- У тебя прекрасный акцент. Ты где живешь? - спрашиваю я.
Я выпил водки и сижу с рюмкой в руке. Какаято пара тихо говорит с тетей
Варей. Я предполагаю, что они уже прощаются.
- В Сан-Франциско, - отвечает Кира.
Киваю послушно.
- Там землетрясения... Не страшно?
- Страшно здесь.
- Язык учила по самоучителю?
- Ага, - соглашается она. - Часто ты так... приезжаешь?
- В первый раз... Но долго решался. Жалко его родителей. Я должен побыть
здесь... Я тоже с пятьдесят девятого года. Рождения.
Пара проходит мимо зеркала, скользит по фотографии равнодушными
взглядами, я наблюдаю это - никакой реакции,
Сумасшествие, что я оказался в этом доме. Здесь много людей и много слов
о Валентине Анатольевиче Кравчуке. В нем нет никакой загадки: закончил
авиационный, работал в научно-исследовательском институте, не успел
обзавестись семьей и выпал однажды из окна... Все, кто пришел сюда,
смирились с его смертью. Кроме, пожалуй, меня.
Некую неотчетливую таинственность в происходящем улавливаю лишь я. Лишь
я, я один... Это кажется гнусным, будто я приполз к хорошим людям, чтобы
облить их грязью.
- Хорошо быть обезьяной и лопать каждый день бананы. И ничего не знать,
что впереди... У вас, говорят, их много?
- Встречаются, - соглашается она. - Мне кажется, ты - мазохист.
- Хорошо, - соглашаюсь я, уводя разговор от этой темы. - А чем
занимаешься ты?
- Я? - переспрашивает она. - Учусь в МГУ.
- В аспирантуре?
- Что-то в этом роде. Изучаю русскую литературу.
- Зачем?
- Хочу понять, существует ли великая славянская душа. Или это вымысел?
- По книжкам? - удивляюсь я. - Душу можно искать только в живом человеке.
Например, во мне...
Я был бы рад, если бы ты принялась изучать меня.
- Я подумаю, - ответила она.
И мне показалось: она сказала это слишком уж серьезно. Так серьезно, что
я снова почувствовал себя круглым дураком.
Уже, наверное, человек десять посмотрели на Прохорова. И - ничего.
Сумасшествие, что я прищел сюда и придумал себе эту забаву.
И все-таки он возник! Этот среднего роста и моего возраста мужик вошел в
холл и перед тем как повернуть в гостиную, посмотрел на себя в зеркало,
