Механизмы придвинулись почти вплотную, когда он внезапно повернулся к
ним, и они увидали, что его лицо искажено от голода.
- Еды, - прохрипел человек.
- Да, господин, - ответили механизмы. - Сию минуту!
4. ЭРА ТЬМЫ
Планета Земля вращается вокруг солнца, покачивая в своем вращении
крохотным конусом ночи. С точки зрения солнечной системы, в ней
продолжается один единственный день без конца: Солнце обеспечивает планете
день, а о ночах она заботится сама для себя. И столь же долго, как светит
солнце, неярко, словно фитилек к комнате с опущенными ставнями, жизнь
радуется своему непрекращающемуся дню, и только искорки индивидуальных
существований смиряются каждая со своей неминуемой ночью.
Между последним фрагментом и последующим пролегла неясная бездна
молчания, бесконечный период, который мы тоже вынуждены обойти молчанием.
Сквозь это молчание подобно миражам проплыли цивилизации неведомые до сих
пор, известные лишь названиями: Порог Волнения, Каллобанская империя,
солиты - те люди, что смогли открыть секрет путешествий во времени,
который умер вместе с ним и никогда так и не был разгадан впоследствии.
Это молчание простерлось более чем на сорок миллионов лет, скрывая все в
пыли и неразрывной связи времен.
И за этот срок Земля пережила множество ночей и значительно большее
количество отдельных смертей. Но все это не имело значения.
ЖИЗНЬ, СМЕРТЬ, СОЛНЦЕ - это константы.
Проскочившие через этот период, известный в истории жизни людей как
Эра Тьмы, и вернувшиеся на Землю, обнаружили бы мало перемен:
незначительные новые слои осадочных пород, модификация нижней челюсти
человека, ставшей более скошенной, несколько групп зданий на поверхности
Луны, незначительные перемены в очертаниях континентов: образовались новые
побережья и новые гавани...
И сколь же многое переменилось.
Сколь много тщеславия и пышности перегорело за этот единственный
нескончаемый день, сколь много палаток было разбито, и сколь много империй
было основано и прекратило свое существование, сколько открытий было
сделано и позабыто, какие мечты рождались на свет и позже были отброшены
за ненужностью, какие красавицы блекли, едва успев расцвести (нашептывали
сплетники); а сколько было высказываний, величественных и непотребных,
сколько было занятия для души и тела. Династии зарождались и развивались в
тот долгий день, но все они были объединены одним огромнейшим сходством -
все они оказались унесенными длительным течением времени.
В том было свое величие, но величие настолько микроскопическое, что
невольно вновь возродился вопрос, заданный некогда неким поэтом:
Есть ли звездные мерки для
нашего земного спектакля,
когда народ враждует с народом,
вокруг тесно от умов,
а герои и женщины прекрасней,
чем небеса?
О, ИЗРАИЛЬ!
Ментально-оздоровительный корабль "Киберкоролева" спокойно стоял у
длинной пристани. В одной из многочисленных его кают в ожидании сидел Дэви
Дайл. Лютики на его тунике уже начали понемногу увядать. Он заметил это и
слегка улыбнулся, так как, казалось, это осталось единственной нитью,
связывающей его с поселком Бергхарра, который он покинул рано утром, он
нарвал цветы как раз перед тем, как поймать гиро, идущий на Новый Союз. И
ни в чем из окружающего мира, ни в зале ожидания, ни снаружи, Дэви не мог
отыскать равного по богатству красок его лютикам.
Зал ожидания был оформлен в серых и зеленых тонах, оживляемых лишь
скрытыми осветителями. Снаружи, как только вечер разверзался над
территорией порта, все становилось зеленовато-серым, те же спокойные цвета
можно было бы наблюдать с противоположного борта, со стороны Хорби-ривер.
Спокойствие. Полное спокойствие на парсеки вокруг, то предательское
спокойствие, когда ничего не тревожит, кроме беспокоящей бездны, таящейся
в тебе самом.
В сознании Дэви ординарные заботы делового человека скрылись в тени
более серьезной озабоченности, которая все росла и росла, словно
вскормленная молчанием. Он напряженно ждал, пока беспокойство не зазвучало
в его голове подобно прерывистым раскатам грома. Ничего конструктивного в
нем не было, просто смутная тревога заполнила все его мысли как ватой
бесконечной чередой пленительных терминов: парсеки, галактическая
федерация, гиперпространство, взаимопроницатели.
Эти слова служили источником озабоченности Дэви. Его неторопливый
разум снова и снова обращался к ним, словно в надежде обнаружить некий
кроющийся за ними смысл.
Он приближался к пятидесятилетнему возрасту, и большая часть этих
слов была известна ему не первый год, и были они всего лишь словами, не
имеющими никакой связи с действительностью, словами из словаря. И только в
этот сезон они умудрились нарушить всю его жизнь.
Едва слышные, быстрые шаги приблизились к двери. Дэви тут же вскочил
на ноги, болезненные эмоции бурлили в нем. К какому же выводу они пришли
здесь насчет Израиля? Родился тот на Земле или нет? И - в действительности
это был тот же вопрос - в своем ли он уме или нет?
Какое-то время Дэви стоял, дрожа как от озноба, потом устало
опустился на свое место, осознав, что шаги не имеют к нему никакого
отношения. Он вновь принялся за уже приевшееся ему изучение территории
порта, для него, живущего в глубине континента, такой пейзаж был
непривычен. Отсюда товары из крупного приморского города отправлялись
прямо по назначению. Поскольку его интересы ограничивались только
разводимым им крупным рогатым скотом, иной раз Дэви мог бы оказаться
равнодушным к развернувшемуся перед ним зрелищу, но теперь интересы дела
отдавались в нем лишь легким колокольным звоном, поскольку он смотрел на
все глазами Израиля. А это требовало от него воспринимать все детали
по-иному.
Бесчисленные мили железнодорожных путей означали, с точки зрения
Израиля, лишь примитивную транспортную систему на одной из слаборазвитых
планет. И то, что окружало планету, было не небом, как лениво рассуждал
некогда Дэви, а огромной и сложной системой путей, именуемой космосом. И
не какой-нибудь простенькой пустотой, а, как полагал Израиль, непостижимой
взаимосвязью сил, полей и измерений. Израиль просто рассмеялся, услышав
это знакомое слово "космос", он определял это не как космос, а как
лабиринт напряжений. Но, конечно же, и Израиль мог в конечном счете
оказаться просто-напросто обыкновенным сумасшедшим. Вне сомнения, никто в
Бергхарре не говорил так как он.
"И сквозь этот лабиринт силовых полей, - говорил Израиль, - скользили
взаимопроницатели." Дэви воображал их как космические корабли,
взаимопроницателями их называл Израиль. Они, очевидно, были выполнены
вообще без применения металла, а представляли собой управляемые силой
мысли силовые экраны, питающиеся от силовых полей и изменяющиеся в
соответствии с их изменениями, с их помощью обитатели Галактики безопасно
прогуливались с одной планеты на другую. Но, в конце концов, не исключено,
что Израиль тоже мог лгать.
И эти планеты воевали друг с другом. Но даже их война была не тем,
что под этим термином понимал Дэви. Она была столь же условной как
шахматы, такой же формальной как рукопожатие, рыцарственной наподобие
скорой помощи и безжалостной словно гильотина.
И объекты ее были более смутными и туманными, чем это могли
вообразить себе земные материалисты. Правда, все это были лишь слова
Израиля, который мог оказаться самым обычным сумасшедшим.
Но будь это даже так, это не повлияло бы на любовное отношение к нему
со стороны Дэви.
"Не дай им счесть его психом! Не дай им счесть его психом!", -
взмолился Дэви, обращаясь к серым стенам и повторяясь в агонии.
И еще - если они признают Израиля здравомыслящим, придется
согласиться, что его сумасшествие - ложь, и высказывания соответствуют
действительности.
После долгих часов ожидания Дэви оказался не подготовлен к началу
развития событий. Когда дверь внезапно открылась, он вскочил, теребя
пальцами тунику, и тут же смущенно опустил руки.
Вошел седовласый человек. Это был брат Жо Шансфор, психиатр, который
уже беседовал с Дэви на борту "Киберкоролевы" - одного из
специализированных судов маневренного флота, заменившего старинные
концепции о статичных госпиталях - когда Дэви, еще в Бергхарре, впервые
обратился с просьбой помочь Израилю.
Шансфор был человеком высоким, худощавым, порывистым и примечательно
уродливым, хотя теперь, с возрастом, черты его лица еще более обострились,
придавая ему выражение более, чем запоминающейся суровости.
Дэви вытянулся перед ним.
- Израиль? - с надеждой спросил он.
Шансфор вздрогнул от его горячего, напряженного, пристального
взгляда.
- Мы еще не до конца достигли неопределенности, - произнес он в ответ
официальным тоном. - К некоторым фактам мы вынуждены подходить со вполне
понятной настороженностью, особенно...
- Вот уже месяц прошел с тех пор, как Израиль находится у вас на
борту. Прошло уже три недели с тех пор, как вы доставили его в Новый Союз,
- перебил психиатра Дэви. - Я передал его вам ради его же пользы, но вряд
ли ему нравится находиться здесь под постоянным наблюдением и прочее в том
же духе. Конечно же, все это время...
- Поспешные решения - привилегия глупцов, - сказал Шансфор. - Израиль
у нас в целости и невредимости, можете быть спокойны, и поверьте, мы вовсе
не воспринимаем его, как заурядного пациента.
- Все это вы говорили мне и раньше!
На глазах у Дэви навернулись слезу злости. У него создалось
впечатление, что весь персонал плавучего госпиталя ополчился против него.
- За то недолгое время, что я пробыл вместе с ним, я успел полюбить
Израиля. Вне сомнения, ваши люди тоже почувствовали всю доброту его
натуры.
- Его характер не является вопросом. Мы занимаемся проверкой его
мыслительной деятельности, - возразил Шансфор. - Простите, что я присяду,
сегодня выдался нелегкий день.
Он уселся в жесткое кресло и позволил своему телу расслабиться. Дэви,
достаточно проживший, для того чтобы понять, что такое усталость, которая
кроется за этим невинно выглядевшим жестом, почувствовал, что его гнев
смягчается. Но все же недоверие его к психиатрам продолжало оставаться в
силе. Чтобы не подумать, что за этим могла стоять скрытая попытка вызвать
к себе симпатию, Дэви, снова начал говорить, сохранял прежнюю жесткость в
голосе:
- И все же, брат Шансфор, вы просто должны были оценить всю кротость
его души. Ради всего святого, вы можете говорить со мной в частном
порядке: я же всего лишь скотовод, а не юрист. Скажите, Израиль так же в
своем уме как вы или я, или же нет?
- Нет! - медленно произнес Шансфор. - Если вы хотите знать мое личное
мнение, то ваш протеже страдает от травматической шизофрении. Сейчас у
него параноидная форма. Я считаю, что с ним, говоря популярно, случай
безнадежный.
Дэви побледнел, это было заметно даже несмотря на его загар. Он
тщетно пытался отыскать нужные слова в серых и зеленых полосах внезапно
закружившейся комнаты.
- Позвольте мне увидеться с Израилем! - с трудом произнес он наконец.
- Я вынужден сказать, мистер Дайл, что это представляется в данный
момент невозможным. Медицинский консилиум постановил, что пациенту
предпочтительнее находиться в изоляции, вдали от травмирующих внешних
