говорили все, и в то же время никто не пытался перекричать другого.
Ослепленный открывшимся перед ним зрелищем, Директор подумал, что до
сих пор он никогда не наблюдал ни у кого фантазий даже на половину богатых
как эта. На основании всех этих тщательно проработанных деталей он мог
сказать, что это скорее воспоминания, чем воплощение желаний, вызванное в
жалком ущербном умишке большинства узников Мечтария-Пять. Флойд Мильтон
должен был в самом деле прогуливаться по этому невероятному зданию, чтобы
представить все подробности.
Он и в самом деле посещал эти нарядные анфилады, залитые холодным
аргоновым светом, который освещал всеми цветами радуги лица собравшихся,
бродил по невидимым тропинкам над бурлящим потоком, вкушал фантастические
блюда и беседовал с гостями, слегка запинаясь в своем твердом недостаточно
солитском произношении.
И ничто из окружающего не удивляло Мильтона, поскольку это был его
дворец, ибо именно он и был вторым мужем Амады, и этот прием был устроен в
его честь, и именно ради знакомства с ним прибывали сюда гости. Настала
величайшая ночь в его жизни, и все же он не был счастлив.
- Ты выглядишь озабоченным, мой звереныш, - прошептала ему Амада.
Она могла бы быть женщиной Земли, причем очаровательной женщиной,
если бы не редкие волосы, плотно уложенные вокруг головы. И сейчас она
напустила на себя страдальческий вид, как становится страдающей любая
женщина, когда ее муж неловко ведет себя в щекотливом положении.
- Я не озабочен, Амада, - возразил Мильтон. - И, пожалуйста, не
называй меня "зверенышем". Зверушка - это твой голубой тигр.
- Но это же комплимент, Флойд, - ответила она, похлопывая животное по
загривку. - Разве Сабани не прекрасный зверек?
- Сабани - тигр, а я - человек. Ты можешь усвоить и запомнить эту
небольшую разницу?
Амада никогда не выглядела рассерженной, но теперь ее страдальческое
выражение усилилось. "Это сделало ее еще более женственной" - отметил про
себя Мильтон.
- Для меня эта разница совершенно очевидна, - тихо сообщила она. - А
жизнь ведь слишком коротка, чтобы тратить ее на выяснение очевидных вещей.
- Ты права, но для меня они не настолько очевидны, - раздраженно
буркнул Мильтон. - Что надо вашему народу? Вы прибыли на Землю, вы
получили там все, что хотели: траву, деревья, рыб, птиц...
- Даже мужей! - заметила Амада.
- Да, даже мужей. И ты, Амада, располагаешь всем этим, потому что ваш
народ настолько пропитался любовью ко всему земному. И если тебе
вздумается раздобыть еще что-нибудь - твой корабль тут же доставит это. А
это заставляет меня воспринимать себя ничем не лучшим какого-нибудь
экзотического растения или пуделя.
Она грациозно повернулась к нему спиной.
- Сейчас ты ведешь себя нисколько не умнее пуделя.
- Амада! - позвал он, и когда она медленно повернулась к нему,
произнес: - Прости меня, милая! Ты же знаешь, я болезненно чувствителен,
все никак не могу избавиться от мыслей о войне на Земле. И... и от
прочих...
- От прочих? - напомнила она.
- Да. Почему, вы, солиты, так скрытны насчет того, в каком месте
вселенной находится ваш мир. Почему ты не указала мне даже направление, в
котором он находится на ночном небе Земли. Я знаю, что для ваших пристанищ
расстояния несущественны, но я просто хотел бы знать. Для тебя это может
быть мелочью, но это одна из тех вещей, что беспокоят меня.
Амада подождала, пока подобие гигантской бабочки опустится ей на
палец, и потом осторожно ответила:
- При теперешнем уровне развития земной цивилизации вы не можете
достичь нашего мира, тогда какое же значение имеет, где мы находимся?
- Ах, да знаю я, что наши крохотные космические корабли... но ведь
это же только начало...
Он позволил своему голосу затихнуть. Цивилизация солитов была слишком
могущественной и в то же время слишком прекрасной, в этом-то и заключалась
основная трудность. Они могли внешне выглядеть как земляне, но думали и
поступали всегда по-своему, они были... чужими. Это, в основном, и было
предметом беспокойства Мильтона. Застарелый пуританизм заставлял его
интересоваться тем, не совершил ли он некий безымянный грех, женившись на
женщине с другой планеты.
Всего лишь после месяца супружества он и Амада обнаружили свою
несхожесть, нет конечно, до раздоров дело не доходило, но определенные
различия все же выявились. Они любили друг друга, да, это было так. Но
Мильтон, подвергая проверке свою любовь, пытался выяснить, не руководило
ли им осознание того, что лишь женившись на Амаде, он сможет попасть на
сказочную Солиту. Лишь тот, кто женится на обитательнице этой планеты с
матриархальной системой правления, мог посетить ее, иначе она оказывалась
недостижимее самых дальних небес, практически - вне досягаемости.
Презирая себя, Мильтон все же вернулся к своим наболевшим вопросам.
- Земля - бедный мир, - начал он, пытаясь не обращать внимания на
скуку, которая уже приобрела заметные очертания на его лице - Солита -
богатый мир. И все же почему-то вам так нравятся разные земные безделушки.
Вы импортируете их, и при этом ничего не даете взамен земле - даже
собственного местонахождения.
- Нам нравятся земные дары по трем причинам, которые вы в них
почему-то не замечаете, - ответила она.
Он вновь столкнулся с чуждой ему логикой рассуждения. Его охватил
озноб, несмотря на тепло в помещении.
- Вы ничего не дали Земле, - повторил Мильтон, и тут же осознал всю
низость сказанного им. Он говорил не думая, мозг его заплутал во множестве
самых разнообразных вещей.
- Я готова дать тебе все, что только захочется, - беспечно ответила
она. - А теперь иди, пожалуйста, поулыбайся ради меня собравшимся.
Хотя подозрения в душе сохранились, Мильтон все же сумел загнать их в
самый дальний край мозга. Комплекс вины одолевал его: там, дома, в его
родной стране, приходилось воевать, здесь же все было создано для
наслаждения. Да, сама Солита по себе безмерно приятна. Мильтону нравилась
ее атмосфера гедонизма, в которой, тем не менее, все-таки ощущался вяжущий
привкус. Ему нравились местные женщины за их красоту и изысканную
деликатность, которой маскировалась их решительность с какой они правили
миром. Мужчины Солиты произвели на него менее сильное впечатление: он
никак не мог простить им, что они здесь - слабый пол - старые привычные
взгляды умирают с трудом.
Новая толпа женщин и животных, плотная - настолько, что Мильтону не
удалось устоять на месте, подхватила его и понесла в странствования по
дворцу. Все прибывали в изумленной растерянности: некоторые комнаты,
казалось, находились внутри здания, а некоторые - снаружи; сочетание плоти
и меха возбуждало, калейдоскоп красок опьянял. Тут Мильтон обнаружил, что
его давно уже осаждают вопросами о Земле. Он отвечал на них не
задумываясь, все меньше и меньше обращая на это внимания, теперь процессия
начала превращаться для него в этакое подобие причудливого танца.
Несомненно, веселье проникло и в него, согревая душу и ускоряя биение
сердца.
То, что думали о нем солиты - было достаточно ясно: создание
примитивное, экзотическое, возможно даже - ужасное, но, следовательно, еще
в большей степени возбуждающее. Что ж, пусть считают, что он - пещерный
обитатель, благодаря которому этот изумительный прием продлится несколько
дольше.
Несмотря на все свои восторги, Мильтону все же удалось кое-что
выведать о цивилизации, членом которой он теперь стал, подбирая крохи
информации, падающие во время случайных разговоров. Солита оказалась по
большей части бесплодным миром, половину вытянувшегося от полюса до полюса
континента занимали лощеные почвы и изрытые кратерами территории. На
остальных районах солиты пытались реализовать свое представление о рае,
возводя редкие оазисы посреди пустыни. Эти оазисы снабжались флорой и
фауной с Земли, поскольку местные виды можно было пересчитать по пальцам.
- А вы не завозите животных и растения с других планет Галактики? -
поинтересовался Мильтон у женщины с колдовскими глазами.
В следующее мгновение он подумал, что она сбилась с ритма в танце. Ее
зеленые глаза изучающе остановились на нем, пока он не отвел свой
внимательный взгляд.
- Нет, только с вашей Земли, - после паузы произнесла она и,
скользнув в сторону, скрылась от него в толпе.
Солиты подсчитали, что возраст их культуры составляет около
пятнадцати тысяч лет. Сейчас они достигли периода стабилизации. И Мильтон
решил, что несмотря на их показную веселость, в душе каждого из них
просматривается одиночество. Но, наконец, его ощущение отстраненности
растворилось в возбуждении вечернего приема. Он начал слегка пьянеть, хотя
пил совсем мало.
Сейчас дворец напоминал мираж, сверкающий от людей и искрящийся от
музыки, казалось, что вся его архитектура была создана по воле случая или
по законам точно рассчитанной магии.
- А теперь пойдемте все вниз, к морю! - воскликнула Амада. - Такая
ночь будет не полной без океана. Мы полетим недалеко, на Юнион Бей. Пусть
будут волны, пусть вокруг нас звучит ритм прибоя!
Тем временем залы стали напоминать грезы. Пристанища казались
способными на любое чудо, поскольку чувствительные сверхмеханизмы,
встроенные в них, улавливали настроение гостей. Сначала на освещенную
стену накатила яркая волна, комнаты поплыли, раскачиваясь вверх и вниз,
проникая одна в другую вместе с наполняющими их весельчаками, так что
звезды и снежные хлопья смешивались в прекраснейшем и одновременно реально
невозможном урагане, а рыбы-ангелы запорхали среди ветвей зеленых
кактусов. Скрытая музыка увеличила темп, приняв форму марша со
свойственным ему ритмом.
И тут прибыла Вэнгаст Илсонт, последняя из приглашенных. В ее волосах
извивался пурпурный хамелеон, гармонируя своим цветом с пурпурным цветом
ее щек и сосков грудей. Венгаст тоже как и Амада побывала на Земле и
вернулась оттуда с мужем-туземцем. Едва прибыв, она сразу же направилась к
Амаде и Флойду Мильтону.
- Это будет такая радость для вас обоих, - заявила она, тепло
улыбаясь Мильтону и сжимая его руку, - ведь вы оба тоскуете по дому,
уверена, что с моим мужем вы станете лучшими друзьями, будете вместе
веселиться и охотиться. Мы живем почти совсем рядом с вами, до нас отсюда
на лошади можно добраться так же быстро, как и на пристанище.
Она вытолкнула вперед своего земного мужа и представила:
- Чжун Хва.
Мужчины взглянули друг на друга, и в следующий миг каждый, казалось,
выцвел, растерявшись в критический момент.
На лице Чжун Хва достаточно ясно проступили охватившие его чувства.
Сперва - злобная неприязнь. Затем - сожаление по этой неприязни. Потом
смущение, за ним - мучительные поиски, и наконец - гримаса, словно
говорившая: "Ладно, не то время и не то место, чтобы быть невежливым."
Выдавив на лице улыбку, он протянул Флойду свою руку.
Мильтон пришел в себя менее быстро.
Не обращая внимания на протянутую ему руку, он раздраженно повернулся
в сторону Амады.
Этот человек - представитель нации, с которой мы в данный момент
находимся в состоянии войны, - заявил он.
Напряженное молчание тотчас же охватило всю группу. Отчасти причиной
этого молчания служило непонимание. Хоть Мильтон и говорил на солитском
языке, но поскольку здесь не было даже близких аналогов таких слов как
"война" и "нация", он попытался подобрать существующие здесь им близкие по
значению эквиваленты - "группа" и "неприятности".
