недоверчивый - всё казалось совершенно недостойным и заслуживающим
презрения. - В конце концов, с известной долей справедливости можно
бы было спросить себя: не эстетический ли вкус удерживал
человечество в столь длительной слепоте? Оно требовало от истины
живописного эффекта, оно требовало и от познающего, чтобы он сильно
действовал на чувство. Наша скромность дольше всего претила его
вкусу... О, как они это угадали, эти божьи индюки!..
14
Нам пришлось переучиваться. Во всём мы сделались скромнее. Мы более
не выводим человека из <духа>, из <божества>, мы отодвинули его в
ряды животных. Мы считаем его сильнейшим животным, потому что он
хитрее всех, - следствием этого является его духовность. С другой
стороны, мы устраняем от себя тщеславное чувство, которое и здесь
могло бы проявиться: что человек есть великая скрытая цель развития
животного мира. Он совсем не венец творения, каждое существо рядом с
ним стоит на равной ступени совершенства... Утверждая это, мы
утверждаем ещё большее: человек, взятый относительно, есть самое
неудачное животное, самое болезненное, уклонившееся от своих
инстинктов самым опасным для себя образом, - но, конечно, со всем
этим и самое интереснейшее! - Что касается животных, то с достойною
уважения смелостью Декарт впервые рискнул высказать мысль, что
животное можно понимать как machina, - вся наша физиология старается
доказать это положение. Развивая логически эту мысль, мы не
исключаем и человека, как это делал ещё Декарт: современные понятия
о человеке развиваются именно в механическом направлении. Прежде
придавали человеку качество высшего порядка - <свободную волю>;
теперь мы отняли у него даже волю в том смысле, - что под волей
нельзя уже более подразумевать силу. Старое слово <воля> служит
только для того, чтобы обозначить некую результанту, некий род
индивидуальной реакции, которая необходимо следует за известным
количеством частью противоречащих, частью согласующихся раздражении:
воля более не <действует>, более не <двигает>... Прежде видели в
сознании человека, в <духе>, доказательство его высшего
происхождения, его божественности; ему советовали, если он хотел
быть совершенным, втянуть, подобно черепахе, в себя свои чувства,
прекратить общение с земным, скинуть земную оболочку: тогда от него
должно было остаться главное - <чистый дух>. На счёт этого мы теперь
уже лучше соображаем: как раз именно сознание, <дух>, мы считаем
симптомом относительного несовершенства организма, как бы попыткой,
прощупыванием, промахом, как бы усилием, при котором бесполезно
тратится много нервной силы; мы отрицаем, чтобы что-нибудь могло
быть совершенным, раз оно делается сознательно. <Чистый дух> есть
чистая глупость: если мы сбросим со счёта нервную систему и чувства,
<смертную оболочку>, то мы обсчитаемся - вот и всё.
15
Ни мораль, ни религия не соприкасаются в христианстве ни с какой
точкой действительности. Чисто воображаемые причины (<Бог>, <душа>,
<Я>, <дух>, <свободная воля>, - или даже <несвободная>); чисто
воображаемые действия (<грех>, <искупление>, <милость>, <наказание>,
<прощение греха>). Общение с воображаемыми существами (<Бог>,
<духи>, <души>); воображаемая наука о природе (антропоцентрическая;
полное отсутствие понятия о естественных причинах); воображаемая
психология (явное непонимание самого себя, толкование приятных или
неприятных всем общих чувств - как, например, известных состояний
nervus sympathicus - при помощи символического языка
религиозно-моральной идиосинкразии, - <раскаяние>, <угрызение
совести>, <искушение дьявола>, <близость Бога>); воображаемая
телеология (<Царство Божье>, <Страшный суд>, <вечная жизнь>). - Этот
мир чистых фикций сильно отличается не в свою пользу от мира грёз
именно тем, что последний отражает действительность, тогда как
первый извращает её, обесценивает, отрицает. Только после того, как
понятие <природа> было противопоставлено понятию <Бог>, слово
<природный>, <естественный> должно было сделаться синонимом
<недостойный> - корень всего этого мира фикций лежит в ненависти к
естественному (действительность!); этот мир есть выражение глубокого
отвращения к действительному... И этим всё объясняется. У кого
единственно есть основание отречься от действительности, оклеветавши
её? - У того, кто от неё страдает. Но страдать от действительности -
это значит самому быть неудачной действительностью... Перевес
чувства неудовольствия над чувством удовольствия есть причина этой
фиктивной морали и религии, а такой перевес даёт содержание формуле
decadence...
16
К такому заключению вынуждает критика христианского понятия о Боге.
- Народ, который ещё верит в самого себя, имеет также и своего
собственного Бога. В нём он чтит условия, благодаря которым он
поднялся, - свои добродетели. Его самоудовлетворённость, его чувство
власти отражается для него в существе, которое можно за это
благодарить. Кто богат - хочет давать; гордый народ нуждается в
божестве, чтобы жертвовать... Религия при таких предпосылках
является выражением благодарности. Народ, благодарный за своё
существование, нуждается для выражения этой благодарности в
божестве. - Такое божество должно иметь силу приносить пользу или
вред, быть другом или врагом; ему удивляются как в добре, так и в
зле. Противоестественная кастрация божества в божество только добра
была бы здесь совсем нежелательна. В злом божестве так же нуждаются,
как и в добром: ведь и собственное существование не есть лишь дар
снисходительности и дружеского расположения к человеку... Какой
смысл в божестве, которое не знает ни гнева, ни мести, ни зависти,
ни насмешки, ни хитрости, ни насилия? которому, быть может, никогда
не были знакомы приводящие в восхищение ardeurs победы и
уничтожения? Такое божество было бы и непонятно: к чему оно? -
Конечно, если народ погибает, если он чувствует, что окончательно
исчезает его вера в будущее, его надежда на свободу, если покорность
начинает входить в его сознание, как первая полезность, если
добродетели подчинения являются необходимыми условиями его
поддержания, то и его божество должно также измениться. Оно делается
теперь пронырливым, боязливым, скромным, советует <душевный мир>,
воздержание от ненависти, осторожность, <любовь к другу и врагу>.
Оно постоянно морализирует, оно вползает в каждую частную
добродетель, становится божеством для отдельного человека,
становится частным лицом, космополитом... Некогда божество
представляло собою народ, мощь народа, всё агрессивное и жаждущее
власти в душе народа - теперь оно только лишь благое божество...
Поистине, для богов нет иной альтернативы: или они есть воля к
власти, и тогда они бывают национальными божествами, - или же они
есть бессилие к власти - и тогда они по необходимости делаются
добрыми...
17
Где понижается воля к власти в какой бы то ни было форме, там всякий
раз происходит также и физиологический спад, decadence. Божество
decadence, кастрированное в сильнейших своих мужских добродетелях и
влечениях, делается теперь по необходимости Богом физиологически
вырождающихся, Богом слабых. Сами себя они не называют слабыми, они
называют себя <добрыми>... Понятно без дальнейших намёков, в какие
моменты истории впервые делается возможной дуалистическая фикция
доброго и злого Бога. Руководствуясь одним и тем же инстинктом,
порабощённые низводят своего Бога до <доброго в самом себе> и вместе
с тем лишают Бога своих поработителей его добрых качеств; они мстят
своим господам тем, что их Бога обращают в чёрта. - Добрый Бог,
равно как и чёрт, - то и другое суть исчадия decadence. Как можно
ещё в настоящее время так поддаваться простоте христианских
теологов, чтобы вместе с ними декретировать, что дальнейшее развитие
понятия о Боге от <Бога Израиля>, от Бога народа, к христианскому
Богу, к вместилищу всякого добра, - что это был прогресс? - Но сам
Ренан делает это. Как будто Ренан имеет право на простоту! А между
тем противоположное бросается в глаза. Если из понятия о божестве
удалены все предпосылки возрастающей жизни, всё сильное, смелое,
повелевающее, гордое, если оно опускается шаг за шагом до символа
посоха для уставших, якоря спасения для всех утопающих, если оно
становится Богом бедных людей, Богом грешников, Богом больных par
excellence и предикат <Спаситель>, <Избавитель> делается как бы
божеским предикатом вообще, - то о чём говорит подобное превращение,
подобная редукция божественного? - Конечно, <Царство Божье> тем
самым увеличилось. Прежде Бог знал только свой народ, свой
<избранный> народ. Между тем он пошёл, как и народ его, на чужбину,
начал странствовать, и с тех пор он уже нигде не оставался в покое,
пока наконец не сделался всюду туземцем - великий космополит, - пока
не перетянул он на свою сторону <великое число> и половину земли. Но
Бог <великого числа>, демократ между богами, несмотря на это, не
сделался гордым богом язычников; он остался иудеем, он остался богом
закоулка, богом всех тёмных углов и мест, всех нездоровых жилищ
целого мира!.. Царство его мира всегда было царством преисподней,
госпиталем, царством souterrain, царством гетто... И сам он, такой
бледный, такой слабый, такой decadent... Даже самые бледные из
бледных, господа метафизики, альбиносы понятия, стали над ним
господами. Метафизики опутывали его своей пряжей до тех пор, пока он
сам, загипнотизированный их движениями, не сделался пауком, сам не
сделался метафизикусом. Теперь он уже прял мир из самого себя - sub
specie Spinozae - теперь он сам преображался, всё утончаясь и
бледнея; он стал <идеалом>, стал <чистым духом>, стал ,
стал <вещью в себе>... Падение божества: Бог стал <вещью в себе>...
18
Христианское понятие о божестве (Бог как Бог больных, Бог как паук,
Бог как дух) - это понятие есть одно из самых извращённейших понятий