человек нередко остается до конца жизни на первой. Иные
вскарабкиваются на следующую. Живут и умирают в поисках
продления жизни, йоге, оккультных науках и прочем-прочем...
Немногие проходят и через эту стадию, попадают в другую... Еще
меньше тех, у кого хватает сил перейти еще дальше... У вас,
Юрий Иванович, этих стадий больше, чем у многих. Потому мы вас
и пригласили для эксперимента.
Я слушал потрясенно, вспомнил и странную ухмылку
администратора, который листал мою трудовую книжку. Значит, их
как раз и привлекло то, что я поколесил по стране, побывал,
бывал бит сам и научился бить в ответ...
-- И что же,-- сказал я ошарашено,-- сам эксперимент...
поиски других в гиперпространстве...
-- Вы их нашли,-- ответил он мягко.
-- Я... искал их?
-- Да. Человек -- это и есть вселенная. Его психика, его
мир... Их еще познавать и познавать. Мы стоим на самом берегу
океана. Мы не знаем ни глубин, ни где другой берег.
Я пытался совладать с сумятицей в мыслях:
-- Но... зачем?
Жолудев помолчал, словно затруднился с ответом, ответил с
некоторой натугой:
-- Дело в том, что в лучшем случае каждый из нас только...
полчеловека, да где там полчеловека! Дай бог, чтобы хоть на
осьмушку был человеком! Увы, каждый из нас столько давил в себе
хорошего... Погодите с возражениями! Я тоже, как и вы, уверен,
что я отсекал в себе отжившее, глупое, неверное. Да только я
знаю теперь, что эта уверенность ошибочна. Мы всегда себя
оправдываем. Всегда. Так уж устроена наша психика. Нужна совсем
уж большая катастрофа, чтобы мы признались в ошибке. Не в
ошибочно выбранном пути, а только в ошибке. Не в стратегии, в
тактике. Разве не так?
-- Ну,-- сказал я с неохотой,-- есть разница, признать,
что свалял дурака, или признать себя дураком...
Когда он ушел, я, не в силах лежать, поднялся и заходил
взад-вперед по комнате, но быстро устал, снова лег и вперил
глаза в потолок. Там было пусто, в отличие от сумятицы в моей
голове, снова вскакивал и метался, натыкаясь на стены. Я уже
понял, поверил Жолудеву, даже восхитился чистотой и
оригинальностью эксперимента. Вот только мотивы еще до конца не
укладывались в сознании, в душе...
И вдруг как ослепительная молния сверкнула в сознании. Я
остановился оглушенный, потрясенный. Так вот на что страстно
надеется Жолудев! Безумная идея, настолько безумная, что даже
вслух ее не в состоянии назвать, настолько нелепая, настолько
дикая, противоестественная...
Я лег, расслабился, вогнал себя в состояние расслабления.
В ванной было бы легче, но теперь я знал, кто эти сильные и
тупые личности, слепо уверенные каждый в своей правоте и
непогрешимости.
-- Ребята,-- сказал я охрипшим голосом,-- да что же с
нами... Если мы понимаем... не один же я понял, посмотрите
через меня и вы...
Я понимал, что это критический миг, ибо что понятно
сорокалетнему, того не понять школьнику младших классов, что с
трудом понимает алармист или технолюб, то с отвращением
отвергает спортсмен, одинаково глухой как к призывам одного,
так и к стремлениям другого. А йог не только не способен понять
-- извилин недостает, но и не захочет даже слушать.
Несколько минут тянулось томительное ожидание,
заполненное отчаянной надеждой и тревогой, трусливым опасением
потерять свое крохотное "я". Каждый из нас знал, что только он
прав, а все остальные -- дураки и полные дебилы, даже если эти
остальные -- он сам на другой ступеньке. Неважно, на более
ранней или более поздней. Все равно идиоты, потому что прав
может быть только он, только я.
-- Взгляните через меня,-- повторил я настойчиво.-- Не
отвергайте заранее... Только взгляните моими глазами... А потом
решите! Каждый волен остаться в своей скорлупе... Простите, в
своем мире, единственно правильном... Прошу вас, только
взгляните...
И потом вдруг в мозг хлынул мощный поток чувств, мыслей.
Первое ощущение было стыд... Мне было стыдно, что я высокомерно
презирал алармиста, культуриста, мистика, технофила... Стыдно,
что презирал других, только потому, что они не такие как я,
стыдно за других людей, которые поступают точно так, как я еще
несколько минут назад...
За час до утреннего обхода мы закончили слияние. Я
поднялся, все еще пошатываясь от хлынувших в мозг образов,
цветных пятен. Перед глазами двигались отдельные предметы,
стены то отодвигались, то придвигались вплотную, В висках
покалывало, и тогда стена изгибалась, а когда я задерживал
дыхание -- приближалась вплотную, и я трогал ее пальцами.
Стоило мне напрячься, и мне казалось, что я вижу сквозь стену.
Или видел в самом деле?
Потрясенно огляделся по сторонам. Я живу в этом крохотном
мирке, самом бедном из беднейших? А беден и ничтожен он только
потому, что... Но я же знаю, в самом деле теперь знаю, что в
этом мире нужно делать в первую очередь. Знаю даже то, что я в
этом мире первый полноценный человек. Единственный во всем
мире!
Когда я поднес ладонь к замку, там щелкнуло. Собачка
отодвинулась, дверь распахнулась сама. Я вышел, дверь с легким
стуком захлопнулась, а три щелчка сообщили, что замок
добросовестно вернул засов на место.
По коридору медленно шел Жолудев. Лицо его было бледно,
под глазами чернели мешки. Он тяжело дышал, хватался за стену.
Я прошел в двух шагах незамеченным, потому что хотелось
сосредоточиться на своих мыслях. Но одновременно я развернул
его в четвертом измерении и вынул пулю. Я шел дальше и, не
оборачиваясь, видел, как походка Жолудева постепенно стала
увереннее, а по ступенькам он почти взбежал.
КОМПЕНСАЦИЯ
Если бы зрение у него испортилось в младшем возрасте,
когда родители помогали натягивать штанишки, то зажатость не
возникла бы. Просто очки он стал бы воспринимать как часть
одежды, как необходимую униформу.
Но зрение изменилось в сторону близорукости в пору
юношеского созревания. Глазное яблоко растет и меняет форму так
же, как растут и меняются руки, ноги, вытягивается фигура,
преображается голос. Голос из звонкого стал хрипловатым
баритоном, на подбородке стали пробиваться два-три черных
волоска, а дальние предметы стали расплываться...
Он ужаснулся, обнаружив, что плохо видит. Если
прищуриться, видел резче, однажды посмотрел на уроке сквозь
дырочку в бумаге, проколотую циркулем, поразился: как четко все
видно!
Превратиться в очкарика? В существо, которое ни в хоккей
на школьной площадке, ни в драчку во время перемены, которое
заранее выключено из бурной настоящей жизни?
Но эти ж очкарики -- инвалиды!!!
С этого дня он тщательно следил за собой, скрывая свою
инвалидность, чтобы никто не заметил, что он видит плохо. К
счастью, близорукость -- это вид инвалидности, который не
бросается в глаза. На остановке номер троллейбуса распознавал
только в момент, когда тот останавливался, сесть успевал, а
если маршрут не тот, небрежно делал шаг в сторону от дверей,
словно бы раздумывая: садиться или дожидаться следующего?
Потруднее приходилось в школе. В первый год он еще, сильно
прищурившись, различал написанное на доске, но близорукость,
как говорят медики, прогрессировала, и в конце концов перестал
различать даже самые большие буквы и цифры...
Он закончил восьмой класс с пятью тройками. В девятый не
взяли, поступил в ПТУ. Таблицу по проверке зрения выучил к тому
времени наизусть, да особенно и не придирались: он сам выбрал
столярное -- там детали крупнее.
В результате подобной жизни к двадцати пяти у него не было
ни близких друзей, ни постоянной девушки, ни устойчивой
специальности. Поработав столяром, он вскоре перешел в плотники
-- было еще проще, а затем и вовсе опустился на самую низкую
ступеньку: в подсобники. Там работали самые бросовые элементы,
вернувшиеся из мест заключения, пропойцы, уволенные из других
мест по разным статьям, и только здесь не обращали внимание,
точнее мало обращали внимание на некоторые странности молодого
подсобника.
Работал он добросовестно -- это главное. А то, что мог не
поздороваться с вами, хотя вы кивнули ему с двух шагов, поймав
его взгляд, а через полчаса при новой встрече приветствовал вас
вполне доброжелательно и разговаривал дружески -- так
рассеянность -- еще не самый страшный порок. А он был чудовищно
рассеян, этот молодой парень с бледным одухотворенным лицом: не
замечал ни начальника цеха, когда тот махал ему рукой из ворот
цеха, ни Розу Квашис -- самую, что ни есть красотку на заводе,
которая посматривала на него куда уж выразительнее!
В кинотеатрах ему приходилось выбирать первые ряды. Там,
забившись поглубже в сидение, опустившись как можно ниже, чтобы
не слишком выделяться среди окружающей детворы, он еще что-то
различал на экране, когда сильно щурился, но если приходил в
кино с девушкой, первые ряды отпадали. Все знакомые девушки
почему-то предпочитали забираться только на последний ряд.
Конечно, он знал почему, и не забывал, что когда на экране
страшная сцена, надо прижимать подружку к себе, успокаивая, а
когда там начинались ахи и охи, осторожно запускать руки ей под
блузку. А чуть позже, смотря по обстоятельствам, и под юбочку.
Да, другие парни ухитрялись еще и кино смотреть, да и
ориентировались лучше, заранее видя на экране злодея с
окровавленным ножом или же приближение любовной сцены, но тут
все же удавалось успеть понять, что от него требуется...
Но -- чтобы попасть в кино, сперва нужно встретиться! На
остановке, у метро, у памятника...! А это было самое уязвимое
место.
Сегодня он ждал Олю. Позицию выбрал тщательно: чтобы она
могла увидеть его издали, а он ее "увидеть" не мог, так как, в
этот момент, увлекся театральной афишей. А когда Оля
приблизится вплотную, он с трудом оторвется, обернется
обрадовано:
-- О, ты уже здесь! Извини, зачитался...
Она спросит:
-- Что-нибудь интересное?
-- Да, такие спектакли! Надо куда-нибудь выбраться... Куда
сейчас пойдем?
На этой неделе это у него уже вторая девушка. С прошлой,
ее звали Еленой, познакомился в трамвае, а на свидании попал
впросак: договорились встретиться на выходе из "Дзержинской",
но там оказалось столько ждущего народу, причем, столько
девушек, что он опешил, несколько минут растерянно бродил среди
них по огромной площади, украдкой заглядывая каждой в лицо, в
конце концов сбежал вовсе. Будь у него нормальное зрение, то
остался бы на одном месте и цепким взглядом окидывал очередную
волну, выплеснувшуюся из метро, а сейчас вовсе засомневался в
том, что запомнил лицо. А вдруг не узнает, когда она
приблизится?
Сейчас он замер, активизируя все чувства. Самый
ответственный момент, когда девушка подходит... Он всегда
приходил на место раньше, дело не в галантности, а в том, что
иначе ему приходилось бы выбирать среди многих девушек, а для
этого требовалось зрение получше...
Он ощутил потепление с левой стороны, Там выход из метро,
оттуда вырывалось отработанное тепло человеческих тел, однако
это было не такое потепление...
Он чуть повернулся, чтобы краем глаза держать выход.
Только краем глаза, так у него свобода действий. Заметит --
хорошо, не заметит -- не придерешься...
С эскалатора метнулись два-три ярких пятна -- это
молодежь, что обгоняет друг друга, затем пошла масса более
устойчивых пятен, где преобладал серый цвет. То уже люди
степенные, такие терпеливо стоят на той же ступеньке, где и
