гнезда, и я уткнулся лицом в свежевскопанную землю, сердце мое
взорвалось слезами. Опять я отвлекся на ничтожное!
Я не считал дни, которые провел в тяжком единоборстве с
камнем. Он так и норовил сорваться вниз, давил всей массой,
становился все тяжелее, а на моих ладонях от кровавых мозолей
кожа стала твердой, как копыта. Я не замечал солнца, не видел
игривых зверьков, не слышал пения птиц, только изо всех сил
катил этот проклятый камень и даже не почувствовал, как кто-то
подошел и долго стоял, смотрел.
-- Сизиф! -- сказал он, и мне показалось, что голос мне
знаком.-- Сизиф, да оглянись же! Не хочешь оглядываться, так
хоть скажи мне что-нибудь, мы ж вместе играли в детстве!
Человек был немолод, и я не сразу узнал его. Когда я
покинул Коринф, он был еще юношей, теперь же он смотрел из
сгорбленного тела, что расплылось как тесто, обвисло.
-- Привет,-- сказал я.-- Ты изменился.
-- Ты тоже... А зачем? -- он смотрел с жалостью, голос
звучал дружески.-- Не терзайся, живи, как все. Брось свой
камень, наслаждайся жизнью, она коротка.
Я это видел. Мое тело не расплылось, но и мои мышцы
когда-то порвутся, и все, что у меня есть,-- это мой камень...
который я не втащил еще и до середины горы. Да и где вершина?
Чем выше втаскиваю, тем дальше кажется. Вижу лишь сверкающее
сияние в немыслимой выси...
-- Когда-то я брал все мелкие радости полной чашей. Я брал
их столько, что расплескивались, но и упавших капель хватило бы
другим на всю жизнь! Но это радости для смертных... Птицы так
живут, олени, насекомые... А мы -- выше, мы -- потомки богов,
потому и радости наши должны быть выше. Выше, а не просто
больше!
-- Какие радости? -- удивился он.
Я смотрел в лицо старого друга. Друга моей прежней жизни.
-- Мало жить простейшими радостями и заботами,-- ответил я
честно,-- ведь я не воробей и не насекомое.
-- А как ты хочешь жить?
-- Не знаю,-- ответил я тяжело.-- Но не по-насекомьи!
Я толкал камень вверх, я упирался грудью, а когда уставал,
подставлял спину и катил камень спиной, всем моим телом,
медленно поднимаясь вверх.
Задыхаясь от усталости и обливаясь потом, я вдруг ощутил,
что камень остановился. Я нажал еще, но он не поддался. И тут я
увидел каменную стену, что поднималась на добрых два десятка
шагов!
Я замер, ошеломленный. Холод стиснул ноги, поднялся,
заморозил желудок, оставив там пустоту, ледяным ножом ударил в
сердце. Стена! Сколько усилий ухлопал, а все зря...
Оставив камень, я в тот же вечер спустился в город. Тоска
вроде бы подалась немного, когда залил в себя кувшин вина,
затем помню какой-то спор с крестьянами, женщин, драку со
сборщиками налогов, а потом я плясал на горящих углях... Утром,
не раскрывая глаз, поспешил нащупать ногой кувшин вина, и так
гулял и пил, глушил тоску.
Не помню, сколько прошло времени, но неведомая сила,
которой я подчинялся в свои лучшие дни, снова погнала меня к
оставленному камню. Если камень попал в тупик, то нужно искать
другой путь -- правее или левее, а при необходимости и
вернуться немного назад, но главное -- карабкаться с камнем
вверх, только вверх!
Камень я обнаружил у подножия. Оставленный мною у стены,
он недолго держался на прежней высоте...
Путь наверх тяжек, но теперь, умудренный горьким опытом, я
преодолевал все же быстрее: я знал ловушки, препятствия,
рытвины, видел вспученные корни и, наконец, добрался до
злополучной развилки, откуда неосторожно повернул чуть вправо,
самую малость. Теперь я покатил камень прямо. Насколько же это
труднее!
Я забрался высоко, и отсюда мой Коринф казался крохотным.
В минуты отдыха я часто рассматривал его, стараясь разгадать
мучивший меня вопрос: как жить этим людям? Как жить
правильно?.. Запри любого из них в темницу -- уйму ума и
таланта проявит, чтобы выбраться, а в сонном спокойствии так и
проживет до старости, до смерти, не узнав, на что способен...
Если у кого случается несчастье, то и душа просыпается, но
обычно в городе жизнь течет беззаботно, люди от рождения до
смерти чем-то похожи на коз, которых пасут...
Я толкал камень вверх, когда услышал голоса. Между
деревьями появилось много человек. Малорослые, в козьих шкурах,
они остановились в отдалении, робко глядя на меня.
Один из них несмело крикнул:
-- Сизиф! Мы принесли тебе еду. Можно нам подойти?
Я ногой подсунул клин под камень, немного ослабил мышцы.
-- Я рад гостям.
Они подошли ближе. Маленькие, пугливые.
-- Как ты вырос, Сизиф,-- сказал один почтительно.--
Теперь мы видим, что ты из племени богов. Это проступило в
тебе.
-- Я не помню вас,-- ответил я.
-- Наши деды рассказывали о тебе,-- ответил один.
-- Что же вы такие маленькие? Измельчала порода людей?
-- Нет, мы все такие же. Ты тоже был таким... А теперь в
тебе много солнца внутри.
Мы сели на траву. Они поглядывали на мой камень, и я
поглядывал. Теперь я знал, что оставлять его нельзя даже
ненадолго -- скатится.
Они встречались со мной взглядами, тут же отводили глаза.
Один сказал наконец:
-- Мы верим, что тебе под силу втащить этот камень. Вон
какой ты стал!
-- Камень тащить с подножия стало легче,-- согласился я.--
Но зато склон становится все круче. Но до вершины я не могу
пока добраться.
Они смотрели недоверчиво.
-- Ты шутишь, Сизиф.
-- Нет. Все люди -- потомки богов. Вы бы тоже могли
закатить камень на вершину, но не хотите...
-- Почему, Сизиф? -- спросил кто-то с удивлением.
-- Потому, что вы живете как олени, птицы, рыбы,-- сказал
я с болью и подумал, что уже не раз говорил это, что все чаще
ко мне приходят люди, и я начинаю говорить им, ибо, видя меня с
камнем, они стараются понять меня.
Один из них, с умным лицом, однако с озабоченным
выражением, выпалил с достоинством:
-- У тебя своя философия, Сизиф, а у нас своя.
Я покачал разочарованно головой:
-- Зверь, конечно, не потащит камень в гору. Ему нечего
там делать вообще, если на вершине нет вкусной травы или
сочного мяса.
Он обиделся. Но я снова катил и катил свой камень, стиснув
зубы, подавляя боль, усталость. Помню, однажды, смертельно
устав, несколько дней провел возле камня, не притрагиваясь к
нему. Он был укреплен подпорками, надежно укреплен, но через
неделю я обнаружил, что каким-то образом мы сдвинулись на шаг
ниже!
Вот та сосна, возле которой укрепил камень, но теперь
сосна выше, а мы сползли... Значит, и останавливаться нельзя,
ибо это тоже путь вниз. Ох, проклятье.
Иногда ноги ступали по мягкой шелковистой траве, иногда по
мокрому снегу, потом опять по траве, обнаженные плечи сек злой
дождь, палило солнце, их грыз холодный ветер с севера, пытался
сковать мороз, но снова жаркое солнце сжигало лед, нагревало
голову, делало тело коричневым.
Летний зной и холод зимы сменялись так часто, что мне
казалось будто при каждом шаге ступни погружаются то в мягкую
прогретую траву, разгоняя ярких бочек, то шлепают по рыхлому
снегу.
Я катил камень, жилы напрягались, и с неудовольствием
слушал звон приближающегося железа. Снизу тяжело карабкались
хорошо вооруженные люди. Впереди спешил богато одетый вельможа.
Когда он приблизился, я поразился, сколько спеси и
надменности может вместить лицо человека. Это был сильный
человек, и мне стало жаль, что он так мало знает и еще меньше
хочет.
-- Сизиф,-- воззвал он сильным голосом, который прозвучал
как боевая труба,-- ты столько лет занят нечеловеческой
работой, за это время твой Коринф -- город, который ты построил
собственными руками, -- превратился в огромный мегаполис, стал
государством!
Я усмехнулся, ощутил с удивлением, что такой пустяк мне
все же приятен.
-- Ну-ну. Не ожидал, но рад слышать.
-- Сизиф,-- продолжал он все тем же тоном, и воины
подтянулись, расправили плечи.-- Ты должен вернуться! Ты обязан
вернуться. В городе начались волнения, бунты, всем надоели
продажные правители, что пекутся только о наслаждениях, забывая
про народ. Нам нужен твердый властелин, который казнил бы
преступников прямо на площади, наказал бы мошенников, твердой
рукой оградил бы страну от врагов, установил бы порядок!
Воины дружно зазвенели оружием, крикнули. Сердце мое
дрогнуло. Как давно я не держал свой острый меч! Как давно не
носился на горячем коне, не рубил врагов, не завоевывал города
и страны...
-- Сизиф,-- продолжал вельможа,-- брось камень, и мы
пойдем за тобой. Мы -- это войска и все добропорядочные
граждане Коринфа!
-- Аристократы или демос? -- спросил я.
Вельможа посмотрел на меня победно и ответил с гордостью
под одобрительные выкрики воинов:
-- У нас нет такого презренного различия! Мы все равны.
Нас объединяет страстное желание сделать Коринф сильным. Это
выше, чем сословное различие.
Из рядов воинов выдвинулся костлявый муж, хрупкий, сухой,
с глубоко запавшими глазами.
-- Ты патриот или нет? -- спросил он меня.
-- Конечно, патриот... Я патриот и потому должен вкатить
свой камень.
Они подступили ближе, сгрудились вокруг. Лица у всех были
изнуренные, жестокие, в глазах злость и отчаяние.
-- Я уже был царем, я знаю: бессилен самый абсолютный
тиран. Только невеждам кажется, что царь может улучшить мир.
Если бы все так просто! -- сказал я.
Вельможа спросил сердито:
-- Ты прирожденный царь Коринфа! Не царское это дело --
таскать камень!
Был миг, когда я засомневался, не пойти ли с ними, выбрав
путь полегче... Вкатить камень на вершину горы много труднее,
чем править страной. Сколько было царей до меня, сколько будет
после меня? Впрочем, я знавал царей, которые оставляли троны,
одевали рубище нищих и уходили в леса искать Истину...
Они ушли, и я тут же забыл о них, ибо привычка катить свою
ношу в гору сразу же напомнила о себе.
Шли дни, века и тысячелетия, ибо мне все равно, так как
моя работа вне времени, оценивается не затраченным временем...
Только высотой, лишь высотой, а день или век прошел -- неважно,
главное -- высота.
Как-то прибежал взъерошенный юноша в странной одежде.
-- Сизиф! -- закричал он еще издали.-- Мы победили! Дарий
разбит!
-- Поздравляю,-- ответил я безучастно, не повернув к нему
головы. Мои руки и все тело так же безостановочно катили
камень.
-- Ты не рад? Сизиф, ты даже не спросил, что за сражение
это было.
-- Друг мой,-- ответил я, не прерывая работы и не
останавливаясь,-- меня интересует лишь те сражения, что
происходит в моей душе...
-- Сражения?
-- А у тебя их нет?
-- Нет, конечно!
-- Тогда ты еще не человек.
-- Сизиф!
-- А победы признаю только те, что происходят внутри меня.
Однажды меня оглушили звуки музыки. Наискось по склону шли
юноши и девушки, шесть человек.
Это шли организмы: красивые, простенькие, прозрачные, и я
видел, как работают мышцы, сгибаются и разгибаются суставы,
шагают ноги... Они смеялись и разговаривали, обращаясь к
желудкам друг друга, так мне показалось, и музыка их тоже -- с
моей точки зрения -- не поднималась выше...
Впервые меня охватил страх. Никогда вакханки и сатиры не
падали так низко. Это уже не животные, это доживотные, жрущая и
размножающаяся протоплазма, самый низкий плебс. Они взошли на
склон горы налегке, без всякой ноши.
Они остановились в нескольких шагах, вытаращились на меня.
-- Гляди,-- сказал один изумленно,-- камень катит в
гору... Это в самом деле Сизиф?!.. Ну, тот самый, о котором нам
