мгновение она уже неслась за ним, тщетно пытаясь вырвать руку.
-- Зачем? -- крикнула она на бегу.
-- Диверсант,-- ответил капитан зло.
-- Какой же он диверсант...
-- Самый настоящий! Прибавь ходу, как бы не погнались...
Лучше бы он бомбы метал, пусть даже атомные.
Он ворвался в информарий, волоча за собой
полузадохнувшуюся от неистового бега девушку.
-- Я больше не могу,-- всхлипнула она.
-- Да? -- сказал он.-- А вот Максимов на вызов что-то не
отвечает...
Неведомая сила подхватила Дашу и понесла вверх по
лестнице, вышибла ее телом невесомые двери. Капитан бежал
следом, улыбка его была горькой.
Максимов сидел посреди зала прямо на полу, сгорбившись и
скрестив ноги. Он даже не повел глазами в их сторону, и Даша с
ужасом увидела, что они пустые, как у новорожденного или
идиота. Рот его был приоткрыт, из уголка текла слюна.
-- Коля! -- вскрикнула Даша.
Она бросилась ему на шею, заглянула в лицо. Голова
Максимова болталась, лицо оставалось бессмысленным. Капитан,
все еще держа бластер наготове, с беспокойством оглянулся.
-- Как бы не зацапали,-- сказал он с беспокойством.-- Надо
уходить.
-- Что с Максимовым?
-- Узнаем на корабле,-- бросил капитан коротко.
Он швырнул Максимова на плечо, ринулся к выходу. Даша
бежала сзади, придерживая свесившуюся голову Максимова.
На улице они вскочили в вездеход, где уже ждал
обеспокоенный механик.
-- Полный ход! -- яростно велел капитан.
Он наглухо задраил люк, и машина понеслась к кораблю.
Механик едва успевал объезжать звездников, что потеряли или
намеренно отказались от защитных силовых полей и теперь
бесцельно выходили, иные даже ложились на проезжей части.
Попадались руины, дважды дорогу преграждали разрушенные
механизмы, но капитан смотрел вперед, челюсти его были сжаты, и
вездеход на скорости проламывался сквозь преграды.
Медики встретили их у трапа корабля, тут же утащили
Максимова. Капитан сунул бластер в кобуру, лишь когда двойная
крышка люка закрылась, сам пересчитал землян.
-- Всем в рубку! -- он взглянул вслед медикам и
поправился.-- Нет, в медотсек.
Максимова распластали на столе, хирург, бегло просмотрев
данные диагноза, тут же вкатил ему лошадиную дозу тонизатора.
По телу Максимова прошла судорога, он задышал чаще, глаза
подернулись пленкой. Психолог взял другой шприц, всадил в вену
и нажал на поршень. Лицо Максимова оставалось мертвенно
бледным, но губы чуть дрогнули, он прошептал:
-- Философские бомбы... сенсуалистский удар...
Остановите...
Психолог поспешно взял другой шприц, но капитан остановил:
-- Довольно. Что из него выжмешь?.. Сами разберемся.
Даша взглянула в великом изумлении:
-- Без него?
Капитан люто сказал:
-- Да, без него! Он и так сказал достаточно, даже если сам
еще не понял. Не ясно? Сверхцивилизации не дерутся дубинками,
будь они деревянными или атомными -- для них разница невелика.
Дубинка -- оружие дикарей, но даже у нас удачным словом ранишь
больше, чем камнем...
Они стояли вдоль стен, выжидающе смотрели на него.
-- С техникой у них в порядке,-- продолжал он.-- Ни одна
сторона не может рвануть другую, а самой уцелеть. Остается
ударить по самому человеку... Вот это победа, так победа! Ведь
цель войны -- покорить противника? Унизить его? Доказать свое
превосходство. Вот они и ударили...
Механик кашлянул, прочистил горло и сказал:
-- Другая сторона ответила тем же.
-- Да.
-- Так как же идет война? -- спросил недоумевающе один из
ученых. Капитан узнал одного из наиболее заносчивых, не
упускавших случая обвинить его в пришибеевщине.-- Должны же
быть обмены ударами... термоядерными и аннигиляционными!
Капитан вскочил, он был бледен как смерть. От экрана падал
слабый свет, и капитан казался болезненно зеленым. Голос у него
странно изломался, словно мышцы перехватило острой болью:
-- Когда на Земле приручили коней, то в мечтах на Луну
летали на крылатых конях... Александр Великий летал туда же на
орлах, Ганс Пфааль Эдгара По добрался уже на воздушном шаре, а
Жюль Верн отправил своих героев на Луну внутри пушечного
снаряда... А когда пришла пора ракет, то простаки решили, что
это и есть ключ во вселенной. Мы же видим, что ракеты остались
в окололунном пространстве, до звезд добираемся только по
силовым полям Вселенной... Не понятно? Они дерутся идеями!
Находят или создают какую-нибудь вредненькую философскую идею,
например, антисайонтизм, умело принаряжают, забрасывают в
лагерь... не cкажу, противника, это грубо, а в лагерь людей,
избравших другой путь развития общества. Тогда-то пораженные ею
и начинают крушить собственную технику, собственные ядерные
бомбы, если они еще есть... Эти в отместку наносят ответный
удар: запускают, скажем, через спутник в рамках культурного
обмена философскую систему, например, что весь мир -- иллюзия в
сознании единственно сущего объекта...
-- Солипсизм,-- пораженно вскрикнула за его спиной Даша.
-- Что? -- не понял капитан.
-- Солипсизм,-- повторила Даша убито.-- Было такое в
средние века на Земле...
-- Свои знания,-- вырвалось у капитана,-- полученные от
нашего дорогого Максимова, приберегайте. Здесь война не землян.
Я тоже могу подобрать аналоги гедонизму, луддизму,
иррационализму и прочим учениям, которые в умелых руках уже
стали бомбами, снарядами, орудиями массового поражения! Да
только все не так просто... Но понять кое-что можно. Например,
город Золотого Кристалла погиб, как только там клюнули на
удочку, что через откровение можно постичь более сложные
истины, чем через знания. Улицы усеяны...
-- Трупами? -- ахнул кто-то.
Капитан не смог затушить презрение в голосе:
-- Можно сказать и так... Если сидят в пыли посреди улиц,
отказавшись от достижений науки и культуры, пытаются достичь
некого сверхзнания путем мистического соединения с Мировым
Разумом, то они мертвы для общества. Кстати, Максимов тоже на
этого червяка клюнул. Так что вам, Даша, лучше знать: солипсизм
это, агностицизм, буддизм или экзистенциализм... Но лечить
будем нашими допотопными средствами, не обессудьте.
Все ошеломленно молчали. Капитан вытер пот, сказал с
горьким смешком:
-- Какое там порабощение Земли? Мы все еще предпочитаем
развлекательные книжки, по телевизору -- концерты и боевики,
сложных проблем шарахаемся... От умных разговоров нас либо в
сон клонит, дибо на похабные анекдоты тянет. Уцелели же здесь?
Один Максимов ранен. Так что если какую опасную философию
запустить по всемирному телевидению, то абсолютное большинство
наших достойных граждан тут же переключит канал на хоккей или
футбол... Нет, друзья, нашу Землю им не покорить!
ПИГМАЛИОН
-- Любимая,-- шептал он в смертельной тоске.-- Любимая...
Слезы застилали глаза. Стало трудно дышать, он прижался
лицом к холодному мраморному пьедесталу. Галатея стояла над ним
прекрасная, холодная, недоступная.
Его сотрясало отчаяние. Он вскинул голову, жадно
всматривался в сказочно совершенное лицо, отказываясь верить,
что эту красоту создал именно он, именно он сумел взлет души и
тоску по недосягаемому воплотить в этот камень!
И вдруг ощутил, что ее лодыжка в его ладони чуть
шевельнулась. Дрогнули пальцы правой ноги, пробежала почти
незаметная волна жизни по левой. Мрамор стал мягче, теплее...
Он смотрел сумасшедшими глазами, как статуя оживает, как,
сохраняя мраморную белизну, шевельнулись руки, мучительно
медленно пошли вниз, опустились к бедрам. Девушка начала
поворачивать голову, ее ресницы дрогнули. Ее взгляд пробежал по
мастерской, задержался на миг на неотесанных глыбах мрамора,
заскользил дальше, пока не остановился на нем -- скульпторе.
Ее губы медленно наливались алым. Наконец она раздвинула
их, и Пигмалион услышал голос:
-- Где я?
Он молчал, потрясенный. Слаще и удивительнее не слыхал
голоса, уже это могло бы отобрать у него дар речи.
Она легко спрыгнула с пьедестала. Он напрягся в невольном
ожидании тяжелого удара глыбы мрамора о пол, но ее шаги
оказались мягкими, неслышными. Она двигалась легко и грациозно.
-- Где я? -- повторила она.-- Ответь, создавший меня!
Пигмалион прокашлялся, прочищая горло, сказал хриплым
голосом, который самому показался грубым, как неотесанный
камень:
-- Ты у меня в мастерской... Я скульптор Пигмалион, а тебя
я назвал Галатеей. Боги тебе, моему лучшему творению, даровали
жизнь.
Она легко и светло улыбнулась, сказала замедленно, как бы
с удивлением прислушиваясь к своим словам:
-- Слава тебе, творец! Ты творец?
-- Я только скульптор,-- сказал он растерянно.
-- Ты -- творец,-- возразила она серьезно.
-- Галатея,-- сказал он, делая к ней шаг,-- ты поспоришь
красотой с богинями. Даже не знаю, как мне это удалось! Я очень
люблю тебя.
-- И я люблю тебя,-- ответила она.
Он протянул к ней руки, она шагнула навстречу, прижалась к
нему, такая нежная, что у него помутилось в голове, а сердце
едва не выпрыгнуло. Счастье разрывало ему грудь, и странным
было чувство, когда он чуть не разгневался на нее за то, что
она подставила губы для поцелуя ему, такому несовершенному,
грубому, неуклюжему!
С этого дня Пигмалион зажил как в сладком тумане. Так,
судя по хвалебным гимнам, ощущают себя только боги на Олимпе...
По ночам, когда она засыпала, он подолгу смотрел ей в
лицо, всякий раз изумляясь, что ему выпало такое счастье, что
может смотреть на нее, дышать одним воздухом с ней, слышать ее
мерное дыхание...
Галатея оказалась и хорошей помощницей. Готовила по его
вкусу, а немного погодя ознакомилась с работой скульптора и
ранним утром, когда Пигмалион еще крепко спал, ходила далеко к
реке за глиной.
Инструменты Пигмалиона теперь всегда были в полном
порядке, очищены от глины, вымыты. Впервые за много лет одежда
его оказалась заштопана, а вскоре Галатея сшила ему красивые
одеяния, на которые с завистью посматривали городские щеголи.
Когда о ней пошла молва, к нему под разными предлогами
стали заглядывать приятели, заходили даже отцы города. К их
любезностям и ухаживаниям Галатея отнеслась холодно, восторги
пропускала мимо ушей, а когда Пигмалиону частые посещения
начали мешать работать, она сумела всех вежливо отвадить.
Пигмалион теперь работал в мастерской исступленно, словно
стремился наверстать потерянное время медового месяца. Если
работа над новыми скульптурами не клеилась, уходил, подолгу
бродил по ту сторону городских стен, лазил по крутым скалам и
забирался в густые рощи, спускался в овраги, домой возвращался
поздно.
Однажды она очень долго ждала его, тщательно приготовила
все на утро, разогрела и поставила на стол любимые кушанья
скульптора, ее создателя. Однако его все не было, и она снова и
снова убирала мастерскую, которая и так сияла непривычной
чистотой, заботливо перепроверила инструменты.
Когда зажглись первые звезды, она набросила покрывало на
голову -- иначе мужчины пойдут толпой следом, шушукаясь как
женщины и обсуждая ее красоту,-- закрыла двери мастерской и
бесшумно выскользнула на улицу.
С городской стены видно далеко, и Галатея обошла по ней
вокруг всего города, но Пигмалиона так нигде и не увидела.
Усталые ноги послушно спустили ее вниз на площадь, где она
прошла мимо опустевшей на ночь школы математиков, аллеи логиков
