что живешь не так, и слышишь страшный крик внутри, и слышишь
громовый глас, повелевающий...
-- Что? -- спросила она, не дождавшись.-- Что они велели?
-- Глас богов загадочен. Они на своем языке... Мы лишь
стремимся постичь сокровенное, ведомое им. Как повелели жителям
страны Кемт возводить пирамиды? Гробницы тут ни при чем... Это
их камень на вершине горы. А может, и не на вершине еще, но они
выполнили волю богов, сделали человеческое, когда отказались от
жизни червяков, когда обрекли себя тащить камень в гору...
Она не понимала. Спросила:
-- Но почему ты решил тащить именно камень?
-- Не знаю. Нужно было что-то делать немедленно. Жизнь
уходила, как песок между пальцами, и я страшился ее
никчемности. Но волю богов я, видимо, угадал. Боль не терзает
грудь, не просыпаюсь в страшной тоске и в крике... Понимаешь?
-- Нет,-- ответила она.-- Обними меня.
-- Эх, только женщина...
Хмель стучал в мозг, а вымоченное в жгучих пряностях
жареное мясо зажгло кровь и погнало ее, кипящую, огненную,
заставило громко стучать сердце.
Земля качалась под нами, и мы оказывались между звезд.
Древняя могучая сила швыряла меня как щепку, и я не скоро
отпустил бы женщину, но она в какой-то миг взглянула на край
неба, где солнце опускалось за лес, охнула и поспешно
выкарабкалась из моих рук.
-- Сизиф,-- сказала она, вскочив на ноги,-- возвращайся в
Коринф! Ты сильный, красивый, мужественный... У тебя будет все:
друзья, богатство, уважение, ты выберешь лучшую девушку в жены
и построишь лучший дворец...
Она заспешила вниз, размахивая почти пустой корзинкой. Я
оглянулся на камень. Действительно, лишаю себя простых
человеческих радостей. Нельзя же в самом деле только и делать,
что тащить камень! В город можно спуститься и под чужим именем,
чтобы не указывали, не злорадствовали: ага, оступился, мы правы
-- только так и надо жить, как живем мы... Меня любят не за
царскую мантию, я и в лохмотьях -- потомок богов: в беге ли, в
кулачных боях или в метании диска -- не знаю равных.
А камень? Буду тащить по-прежнему. Но не мешает в городе
погулять всласть, потешить свое молодое сильное тело.
Когда я подходил к стенам города, позади пронесся далекий
гул. Деревья на горе падали все ниже и ниже: тяжелое неслось к
подножию, сокрушая лес, сминая кустарник.
Только один вечер я провел в своем Коринфе. Веселья не
получилось, хотя друзья старались изо всех сил. Упавший камень
прокатился и по моему сердцу, ночью я почувствовал его тяжесть.
Нельзя, нельзя идти по двум дорогам сразу, нельзя искать и
радости людей, и радости богов!..
Камень лежал у самого подножия. Валун уплотнил землю так,
что там, где я его вкатывал, стала как камень. Голый блеск,
после дождя вода скатывается, так и не унеся ни крупинки, разве
что поток протащит тяжелый ствол, сбитый валуном.
Вверх карабкаться с камнем трудно, вниз катиться за камнем
легко. Вроде бы простая истина, но чтобы ее понять, нужно в
самом деле скатиться, чтобы ощутить и легкость, и постыдную
сладость отказа от трудных истин и понять, что человеку жить
легче, чем богам. Легче -- это лучше? Долго и я так думал, пока
не услышал гневный голос неба.
А может, и не карабкаться? Живут же люди внизу. Даже и не
подозревают, что можно жить иначе. Люди, не слышавшие гласа
богов. Живут просто, как все в мире. Просто живут, как живут
бабочки, жучки, воробьи. А ведь я уверен, что не только я один
из рода богов, а все люди потомки богов и могли бы тоже...
Я зашел с другой стороны валуна, присел, уперся плечом в
холодную гладкую поверхность. Ноги с усилием стали разгибаться,
кровь ударила в лицо. Валун качнулся, я нажал, каменный бок
ушел из-под плеча вверх, я перехватил внизу, пошел изо всех сил
толкать руками и плечами, упираться спиной, кожа разогрелась на
ладонях. Скоро пойдет волдырями, и соленый пот будет капать со
лба на ссадины...
Я катил его по склону вверх, и тут поблизости послышался
лай. Между деревьями вертелась собачонка, сварливо лаяла,
подбегала ближе, отскакивала. Я не прерывал работы, только
дрыгнул ногой, когда она подбежала слишком близко, но поддеть
не сумел.
Собачонка на миг захлебнулась от ярости, затем, совсем
ошалев, стала подскакивать ко мне с такой злостью, чуть уж не
кусая за пятки, и я при удаче мог бы растоптать ее.
-- Пшла! -- сказал я громко.
Остановился на минуту, начал брыкаться, пытаясь ее
поддеть, а собачонка совсем озверела: забегала как шальная,
почти задыхаясь от злобы. Я стал отбрыкиваться потише -- пусть
приблизится, тогда я садану как следует.
Собачонка и в самом деле обнаглела, крутилась почти рядом,
я уже начал потихоньку отводить ногу, но она все не попадалась
на "ударную" позицию. Я начал злиться, почти остановился из-за
такой мелочи!
Наконец она оказалась совсем близко. Моя нога выстрелила
как из катапульты, но проклятое животное в последний миг
увернулось, я зацепил только по шерсти, и теперь тварь
остервенело прыгала вокруг, однако дистанцию благоразумно
сохраняла.
-- Ну держись, дрянь!
Я нагнулся, пошарил под ногами. Собачонка чуть отбежала,
но за моими движениями следила внимательно и все верещала самым
противным голосом, какой только может быть на свете.
На земле попадались только крохотные сучки, веточки,
трава, комочки глины. Сделав пару шагов в сторону, я увидел
крупный булыжник. Собачонка металась вокруг, заливалась лаем, а
я осторожно опустил руку, очень медленно нагнулся, пальцы
нащупали и обхватили обломок...
Я не сводил взгляда с собачонки. Она лаяла мне в лицо, а
тем временем мои пальцы приподняли камень. Рука описала
полукруг, камень со страшной силой вылетел из ладони. Визг
оборвался, глухой удар, и собачонку унесло по воздуху на
десяток шагов, там она задела край обрыва, и ее тело исчезло,
только слышно было, как далеко внизу все сыпались и сыпались
камни.
Наступила блаженнейшая тишина. Я с облегчением выдохнул
воздух, повернулся... и похолодел, как мертвец.
Мой камень, медленно подминая траву и кусты, катился вниз
все быстрее и быстрее. Я крикнул отчаянно, ринулся за ним,
готовый броситься под него, чтобы остановить, но камень уже
несся, подпрыгивал на выступах и, пролетев десяток шагов,
бухался на склон, срывая целые пласты, и все мчался вниз,
мчался, мчался.
Наконец глухой гул и треск у подножия возвестили, что
деревца на пути его не задержали.
Я тяжело опустился на землю, обхватил голову. Еще один
урок дуралею, который не хочет быть животным. Не бросай камни в
лающих собак -- их еще на пути много,-- иначе свой камень на
вершину не вкатить. Собаки полают да отстанут, а ты иди своей
дорогой. Что тебе маленькая победа над мелкой псиной? Одну
побил, другую побьешь, третью, да так и разменяешь огромную
победу на эти мелкие. И будешь не Сизифом, а обыкновенным
человечком, который живет себе, как хочется, а живется ему
просто, как живут бобры, олени, волки, лошади, и за всю жизнь
так и не проявит своей солнечной породы...
-- Сизиф! Где ты, Сизиф?
Я поднял голову. Снизу по склону спешил человек в
доспехах. Шлем блестел, закрывая лицо, только в узкую прорезь
смотрели глаза, и я удивился такому пристрастию к воинскому
снаряжению: кроме нас двоих, тут никого не было.
Он приблизился ко мне: невысокий, мускулистый, взмокший,
хриплое дыхание с шумом вырывалось из груди.
-- Я слушаю тебя,-- сказал я. Спина моя упиралась в
камень, держа его на склоне.
-- Сизиф! -- воскликнул воин. Он наконец поднял забрало, и
я увидел счастливое юношеское, почти мальчишечье лицо.-- Мы
пришли в Халдею, дальнюю страну, пришли войском. Странные там
народы... Мы завоевали этих жалких дасиев, обратили в рабов. А
чтоб не смешиваться с ними, ибо их как песку на берегу моря, мы
установили у них варну неприкасаемых. Этих дасиев тьма, каждый
из наших там царь...
-- Мне этого мало,-- ответил я горько. Камень жег мне
спину.-- Я хочу быть царем над самим собой.
Он выпучил глаза.
-- Но ты и так царь над собой!
-- Если бы,-- сказал я со вздохом,-- если бы...
Прошли еще годы. Однажды я услышал шум схватки. Снизу он
медленно перемещался вверх, скоро я увидел между деревьями
бегущих по склону людей в тяжелых доспехах, потных, с красными
распаренными лицами. Навстречу засвистели стрелы; нападающие
прикрылись щитами, кое-кто упал, остальные с тяжелым топотом
достигли распадка, там появились другие люди, сверкнуло оружие.
Они сражались яростно, озлобленно, падали с разрубленными
головами. Зеленая трава окрасилась кровью. Один крепкий воин
вломился в куст и завис, подогнув ветви и не достигнув земли,
весь утыканный стрелами так, что стал похожим на ежа, другой --
сильный и красивый, пронзенный копьем так, что острие вышло
между лопаток, жалобно вскрикнул: "Мама!" -- и покатился вниз,
его слабеющие пальцы еще пытались ухватиться за траву...
Сколько я ни смотрел, не мог понять, как они различают,
кто свой, а кто чужой? Они настолько похожи, словно дети одной
матери!
Я отвернулся и снова покатил камень. Я тоже когда-то
держал меч, владел им лучше всех в Коринфе и, может, потому
раньше других узнал, что меч -- не доказательство. Мечом можно
убить, но не переубедить. А ведь победа тогда, когда противник
побежден твоими доводами... Я -- Сизиф, бывший царь
могущественного Коринфа, я тот самый царь, который решил
отыскать силу большую, чем сила, я тот царь, которому мало
власти над людьми, который ищет власть над самой властью.
Как-то во время тяжкого пути наверх я увидел в стороне
огромный явор, который бросился в глаза прежде всего размерами,
но посмотрел еще раз и разглядел, что в одном месте узор коры
нарушен, из глубины дерева словно бы прорастает некий знак, и я
узнал его! Сварга, знак бога Сварога, его несли на прапорах
наши пращуры. Здесь проходил один из древних путей вторжения в
чужие страны, здесь везли обратно несметные сокровища...
Дерево росло, нарастали новые слои коры, но глубоко
вырезанная сварга выступала пока еще ясно. Знак, которым метили
закопанные сокровища, когда на обратном пути возвращались
небольшими группами, подвергались внезапным нападениям местных
племен.
Я укрепил камень, подошел к явору. Мне не так уж и нужны
сокровища, хотя и от них не откажусь. Любопытно больше, какие
диковинки отыскали в чужих краях, из-за чего ходили походами,
клали головы, разоряли и жгли города?
По рассказам старших направление указывает только луч, что
идет на север, на родину предков, шаги я тоже отсчитал,
вычислив соотношение между лучами, вместо лопаты приспособил
широкий сук, землю отбрасывал руками. Солнце дважды поднималось
и падало за гору, а я остервенело рыхлил землю, швырял ее
наверх. В воображении я уже вычерпывал огромные богатства,
вознаградил себя за тяжелый труд, остальным наполнил казну и
щедро одарил справедливость, честность, помогал слабым и
бедным...
Сук ударил в твердое, я поспешно разгреб землю. Толстая
крышка огромной скрыни, выпуклые знаки непобедимого Солнца!
Задыхаясь от волнения, я бросился грудью на крышку, разгреб
землю, отыскивая край, и вдруг услышал гул.
Я рванулся наверх, край ямы обрушился, засыпав землей
сундук, а в десятке шагов катился, медленно набирая скорость,
мой камень.
Он унесся с грохотом, оставив за собой просеку поваленных
деревьев, раздавленные норки, сброшенные с деревьев птичьи
