что начатую бутылку шампанского, стоявшую рядом с его прибором. Не реша-
ясь притронуться к ней из боязни нового выговора, он старался придумать
какую-нибудь уловку, хитрый прием, с помощью которого мог бы завладеть
ею, не вызвав замечаний Пьера. Он остановился на самом простом способе:
небрежно взяв в руки бутылку и держа ее за донышко, он потянулся через
стол, наполнил сначала пустой бокал доктора, затем налил по кругу всем
остальным, а дойдя до своего бокала, заговорил как можно громче и под
шумок налил немного и себе; можно было поклясться, что он сделал это по
рассеянности. Впрочем, никто и не обратил на это внимания.
Пьер, сам того не замечая, много пил. Злой и раздраженный, он то и
дело машинально подносил ко рту узкий хрустальный бокал, где в живой
прозрачной влаге взбегали пузырьки, и пил медленно, чтобы почувствовать
на языке легкий и сладостный укол испаряющегося газа.
Приятная теплота понемногу растекалась по всем жилам. Исходя из же-
лудка, где, казалось, был ее очаг, она достигла груди, охватила руки и
ноги и разлилась по телу легкой, благотворной волной, радостью, согрева-
ющей душу. Ему стало легче, досада и недовольство улеглись; его решение
переговорить сегодня же вечером с братом несколько поколебалось, - не
потому, чтобы он хоть на миг подумал отказаться от этого, но ему хоте-
лось продлить подольше охватившую его приятную истому.
Босир встал и поднял бокал для тоста Поклонившись всем по очереди, он
начал:
- Прекрасные дамы и милостивые государи, мы собрались сегодня, чтобы
отпраздновать счастливое событие, выпавшее на долю одного из наших дру-
зей. В старину говорили, что фортуна слепа; я же думаю, что она просто
близорука или коварна Но вот теперь она купила себе отличный морской би-
нокль, и это позволило ей различить в Гаврском порту сына нашего достой-
ного приятеля Ролана, капитана "Жемчужины".
Все закричали "браво", все захлопали оратору, и старик Ролан поднялся
для ответного тоста.
Откашлявшись, потому что у него заложило горло и язык ворочался с
трудом, он произнес, запинаясь:
- Благодарю вас, капитан, благодарю за себя и за сына. Я никогда не
забуду вашего дружеского участия к нам. Пью за исполнение ваших желаний.
Глаза его увлажнились, в носу защипало, и он сел, не находя больше,
что сказать.
Жан, засмеявшись, тоже взял слово.
- Это я, - произнес он, - должен благодарить преданных друзей, прек-
расных друзей (он взглянул на г-жу Роземильи), которые сегодня столь
трогательно проявляют свое расположение Но не словами могу я выразить им
свою признательность Я буду доказывать ее постоянно, и завтра, и каждое
мгновение моей жизни, ибо наша дружба непреходяща.
Мать взволнованно прошептала:
- Очень хорошо, Жан.
Босир возгласил, обращаясь к г-же Роземильи.
- А теперь, сударыня, скажите и вы что-нибудь от имени прекрасного
пола.
Она подняла бокал и нежным голоском, с легким оттенком печали, произ-
несла:
- Я пью за благословенную память господина Марешаля.
Наступило подобающее случаю сосредоточенное молчание, как после мо-
литвы, и Босир, скорый на комплименты, заметил:
- Только женщины способны на такую чуткость.
Затем, повернувшись к Ролану отцу, он спросил:
- Кто же он был такой, этот Марешаль? Вы, стало быть, очень дружили с
ним?
Старик, разомлевший от вина, заплакал; язык у него заплетался:
- Как брат родной... понимаете... такого больше не сыщешь... мы были
неразлучны... каждый вечер он обедал у нас... возил нас в театр... и все
такое... и вообще... Это был друг, истинный друг... истинный... правда,
Луиза?
Его жена ответила просто:
- Да, это был верный друг.
Пьер поглядел на отца, на мать, но тут заговорили о другом, и он сно-
ва принялся за вино.
Как закончился вечер, он уже не помнил. Пили кофе, потягивали ликеры,
смеялись и шутили без конца. Около полуночи он лег в постель с затума-
ненным сознанием и тяжелой головой и спал как убитый до девяти часов ут-
ра.
IV
Сон после шампанского и шартреза, очевидно, успокоил и умиротворил
его, потому что проснулся он в самом благодушном настроении. Одеваясь,
он разбирал, взвешивал и подытоживал чувства, волновавшие его накануне,
стараясь возможно более четко и полно установить их подлинные, сокровен-
ные причины, и внутренние и внешние.
Конечно, у служанки пивной могла явиться гадкая мысль, мысль истой
проститутки, когда она узнала, что только один из сыновей Ролана получил
наследство от постороннего человека; но разве эти твари не склонны всег-
да без всякого повода подозревать всех честных женщин? Разве они не ос-
корбляют, не поносят, не обливают грязью на каждом шагу именно тех жен-
щин, которых считают безупречными? Стоит в их присутствии назвать ка-
кую-нибудь женщину неприступной, как они приходят в ярость, словно им
нанесли личное оскорбление. "Как же, - кричат они, - знаем мы твоих за-
мужних женщин! Нечего сказать, хороши! У них побольше любовников, чем у
нас, только они это скрывают, лицемерки! Да, да, нечего сказать, хоро-
ши?"
При других обстоятельствах он, наверное, не понял бы, даже счел бы
немыслимым подобный намек на свою мать, такую добрую, такую благородную.
Но теперь в нем все сильнее и сильнее бродила зависть к брату. Смятенный
ум, даже помимо его воли, словно подстерегал все то, что могло повредить
Жану; вдруг он сам приписал той девушке гнусные намеки, а ей ничего и в
голову не приходило?
Быть может, его воображение, которое не подчинялось ему, беспрестанно
ускользало из-под его воли и, необузданное, дерзкое, коварное, устремля-
лось в свободный, бескрайный океан мыслей и порой приносило оттуда мысли
позорные, постыдные и прятало в тайниках его души, в ее самых сокровен-
ных глубинах, как прячут краденое, - быть может, только его воображение
и создало, выдумало это страшное подозрение. В его сердце, в его
собственном сердце, несомненно, были от него тайны; быть может, это ра-
неное сердце нашло в гнусном подозрении способ лишить брата того нас-
ледства, которому он завидовал? Теперь он подозревал самого себя и про-
верял свои потаеннейшие думы, как проверяют свою совесть благочестивые
люди.
Госпожа Роземильи, при всей ограниченности ума, бесспорно, обладала
женским тактом, чутьем и проницательностью. И все же эта мысль, видимо,
не приходила ей в голову, если она так искренне и просто выпила за бла-
гословенную память покойного Марешаля. Ведь не поступила бы она так,
явись у нее хоть малейшее подозрение. Теперь он уже не сомневался, что
невольная обида, вызванная доставшимся брату богатством, и, конечно,
благоговейная любовь к матери возбудили в нем сомнения - сомнения, дос-
тойные похвалы, но беспочвенные.
Придя к такому выводу, он почувствовал удовлетворение, словно сделал
доброе дело, и решил быть приветливым со всеми, начиная с отца, хотя тот
беспрестанно раздражал его своими причудами, нелепыми изречениями, пош-
лыми взглядами и слишком явной глупостью.
Пьер пришел к завтраку без опоздания, в наилучшем расположении духа и
за столом развлекал всю семью своими шутками.
Мать говорила, сияя радостной улыбкой.
- Ты и не подозреваешь, сынок, до чего ты забавен и остроумен, стоит
тебе захотеть.
А он все острил и каламбурил, набрасывая шутливые портреты друзей и
знакомых. Досталось и Босиру и даже г-же Роземильи, но только чуточку,
без злости. И Пьер думал, глядя на брата: "Да вступись же за нее, олух
этакий; хоть ты и богат, но я всегда сумею затмить тебя, если захочу".
За кофе он спросил отца:
- Тебе не нужна сегодня "Жемчужина"?
- Нет, сынок.
- Можно мне взять ее и Жан-Барта захватить с собой?
- Пожалуйста, сделай одолжение.
Пьер купил в табачной лавочке дорогую сигару и бодрым шагом направил-
ся в порт, поглядывая на ясное, сияющее небо, бледно-голубое, освеженное
и точно вымытое морским ветром.
Матрос Папагри, по прозвищу Жан-Барт, дремал на дне лодки, которую он
должен был ежедневно держать наготове к полудню, если только не выезжали
на рыбную ловлю с утра.
- Едем вдвоем, капитан, - крикнул Пьер.
Он спустился по железной лесенке и прыгнул в лодку.
- Какой нынче ветер - спросил он.
- Пока восточный, сударь. В открытом море будет добрый бриз.
- Ну, так в путь, папаша.
Они поставили фок-мачту, подняли якорь, и лодка, получив свободу,
медленно заскользила к молу по спокойной воде гавани Слабое дуновение,
доносившееся с улиц, тихонько, почти неощутимо шевелило верхушку паруса,
и "Жемчужина" словно жила своей собственной жизнью, жизнью парусника,
движимого некой таинственной, скрытой в нем силой. Пьер сидел за рулем,
с сигарой в зубах, положив вытянутые ноги на скамью и полузакрыв глаза
от слепящих лучей солнца, и смотрел, как мимо него проплывают толстые
просмоленные бревна волнореза.
Достигнув северной оконечности мола, они вышли в открытое море. Све-
жий ветер ласковой прохладой скользнул по лицу и рукам Пьера, проник ему
в грудь, глубоко вдохнувшую эту ласку, надул коричневый парус, наполнил
его, и "Жемчужина", накренившись, ускорила ход.
Жан-Барт поставил кливер, треугольник которого под ветром казался
крылом, потом в два прыжка очутился на корме и отвязал гик, прикреплен-
ный к мачте.
Вдоль борта лодки, которая еще сильнее накренилась и шла теперь на
полной скорости, послышался негромкий веселый рокот бурлящей и убегающей
воды.
Нос лодки взрезал море, точно стремительный лемех, и волна, упругая,
белая от пены, вздымалась и падала, словно отваленная плугом тяжелая
свежевспаханная земля.
При каждой встречной волне - они были короткие и частые - толчок сот-
рясал "Жемчужину" от кливера до руля, вздрагивающего в руке Пьера; когда
же ветер усиливался на мгновение, волны доходили до самого борта лодки,
и казалось, вот-вот зальют ее.
Ливерпульский угольщик стоял на якоре, ожидая прилива. Они обогнули
его сзади, осмотрели одно за другим все суда, стоявшие на рейде, и отош-
ли немного подальше, чтобы полюбоваться побережьем.
Целых три часа Пьер, безмятежный, спокойный и всем довольный, блуждал
по чуть зыблемой воде, управляя, точно крылатым, быстрым и послушным
зверем, этим сооружением из дерева и холста, ход которого он менял по
своей прихоти, одним мановением руки.
Он мечтал, как мечтают во время прогулки верхом или на палубе кораб-
ля; он думал о будущем, о своем прекрасном будущем, о том, как хорошо и
разумно он устроит свою жизнь Завтра же он попросит брата одолжить ему
на три месяца полторы тысячи франков и немедленно обоснуется в хоро-
шенькой квартирке на бульваре Франциска I.
Вдруг Жан-Барт сказал:
- Туман подымается, сударь; пора домой.
Пьер поднял глаза и увидел на севере серую тень, плотную и легкую;
она заволакивала небо, накрывала море и неслась прямо на них, словно па-
дающее облако.
Он переменил курс, и лодка пошла к молу, подгоняемая ветром и пресле-
дуемая туманом, быстро ее настигавшим. Вот он догнал "Жемчужину", окутал
ее бесцветной густой пеленой, и холодная дрожь пробежала по телу Пьера,
а запах дыма и плесени, особенным запах морского тумана, заставил его
крепко сжать губы, чтобы не наглотаться влажных и холодных испарений.
Когда лодка причалила к своему обычному месту, весь город уже словно за-
тянуло изморосью, которая, не падая, пронизывала насквозь и струилась по
домам и улицам наподобие бегущей реки.
У Пьера озябли ноги и руки; он быстро вернулся домой и бросился на
кровать, чтобы вздремнуть до обеда.
Когда он вошел в столовую, мать говорила Жану:
- Галерея получится очаровательная Мы поставим туда цветы, непременно
Ты увидишь Я берусь ухаживать за ними и время от времени менять их Когда
у тебя соберутся гости - при вечернем освещении это будет просто волшеб-
