среди множества тем, предоставленных нашему выбору, ту тему, которая
способна привлечь к себе все наши способности, все наше мужество, все
наши творческие силы.
Позднее Флобер, с которым я иногда встречался, почувствовал ко мне
расположение. Я осмелился показать ему несколько моих опытов. Он добро-
желательно прочел их и сказал: "Не знаю, есть ли у вас талант. В том,
что вы принесли мне, обнаруживаются некоторые способности, но никогда не
забывайте, молодой человек, что талант, по выражению Бюффона, - только
длительное терпение. Работайте".
Я работал и часто приходил к нему снова, чувствуя, что нравлюсь ему,
потому что он в шутку стал называть меня своим учеником.
В течение семи лет я писал стихи, писал сказки, писал новеллы, напи-
сал даже отвратительную драму. Ничего из этого не осталось. Учитель про-
читывал все, а потом в следующее воскресенье, за завтраком, приступал к
критике, шаг за шагом внедряя в меня те два-три принципа, которые предс-
тавляли собой итог его длительных и терпеливых поучений. "Если обладаешь
оригинальностью, - говорил он, - нужно прежде всего ее проявить; если же
ее нет, нужно ее приобрести".
"Талант-это длительное терпение". Необходимо достаточно долго и с
достаточным вниманием рассматривать все то, что желаешь выразить, чтобы
обнаружить в нем ту сторону, которая до сих пор еще никем не была подме-
чена и показана. Решительно во всем есть что-нибудь неисследованное, по-
тому что мы привыкли пользоваться своим зрением не иначе, как вспоминая
все высказанное до нас по поводу того, что мы созерцаем. Ничтожнейший
предмет содержит в себе частицу неведомого. Надо его найти. Чтобы опи-
сать пылающий огонь или дерево на равнине, остановимся перед этим огнем
и этим деревом и будем рассматривать их до тех пор, пока они не переста-
нут походить в наших глазах ни на какое другое дерево, ни на какой дру-
гой огонь.
Именно так и вырабатывается оригинальность.
Установив далее ту истину, что во всем свете не сыщешь двух песчинок,
двух мух, двух рук или двух носов, которые были бы абсолютно одинаковы,
Флобер заставлял меня описать несколькими фразами какое-нибудь живое су-
щество или предмет, и притом так, чтобы четко определить его своеобра-
зие, чтобы выделить его из всех других живых существ и всех других пред-
метов той же породы или того же вида.
"Когда вы проходите, - говорил он мне, - мимо бакалейщика, сидящего у
своей двери, мимо консьержа, который курит трубку, или мимо стоянки фи-
акров, обрисуйте мне этого бакалейщика и этого консьержа, их позу, весь
их физический облик, а в нем передайте всю их духовную природу, чтобы я
не смешал их ни с каким другим бакалейщиком, ни с каким другим консьер-
жем, и покажите мне одним-единственным словом, чем эта извозчичья лошадь
отличается от пятидесяти других, которые бегут за ней или впереди нее".
В другом месте я изложил идеи Флобера о стиле. В них много общего с
теорией наблюдения, только что приведенной мною.
Какова бы ни была вещь, о которой вы заговорили, имеется только одно
существительное, чтобы назвать ее, только один глагол, чтобы обозначить
ее действие, и только одно прилагательное, чтобы ее определить. И нужно
искать до тех пор, пока не будут найдены это существительное, этот гла-
гол и это прилагательное, и никогда не следует удовлетворяться приблизи-
тельным, никогда не следует прибегать к подделкам, даже удачным, к язы-
ковым фокусам, чтобы избежать трудностей.
Можно передавать и описывать тончайшие ощущения, следуя этому стиху
Буало:
Огромна власть у слов, стоящих там, где нужно.
Для того чтобы выразить все оттенки мысли, вовсе нет надобности в том
нелепом, сложном, длинном и невразумительном наборе слов, который навя-
зывают нам сегодня под именем художественной манеры письма; нужно, нап-
ротив, с величайшей зоркостью различать все меняющиеся значения слова в
зависимости от того места, где оно стоит. Поменьше существительных, гла-
голов и прилагательных, смысл которых почти неуловим, но побольше непо-
хожих друг на друга фраз, различно построенных, умело размеренных, ис-
полненных звучности и искусного ритма. Постараемся лучше быть отличными
стилистами, чем коллекционерами редких словечек.
В самом деле, гораздо труднее обработать фразу посвоему, заставить ее
сказать все, даже то, чего она буквально не выражает, наполнить ее под-
разумеваемым смыслом, тайными и невысказанными намерениями, чем выдумы-
вать новые выражения или выискивать в недрах старых, забытых книг такие
обороты речи, которые утратили для нас свое значение, перестали быть
употребительными и звучат ныне, как мертвые письмена.
Впрочем, французский язык подобен чистой воде, которую никогда не
могли и не смогут замутить вычурные писатели. Каждый век бросал в этот
прозрачный поток свои вкусы, свои претенциозные архаизмы и свою жеман-
ность, но ничто не всплыло на поверхность из всех этих напрасных попыток
и бессильных стараний. Наш язык - ясный, логичный и выразительный. Он не
даст себя ослабить, затемнить или извратить.
Те, кто в наши дни создают образы, злоупотребляя отвлеченными выраже-
ниями, те, кто заставляют град или дождь падать на чистоту оконного
стекла, могут также забросать камнями простоту своих собратьев! Они, мо-
жет быть, и ушибут собратьев, у которых есть тело, но никогда не заденут
простоты, которая бесплотна.
Ла-Гийетт, Этрета, сентябрь 1887.
I
Ах, черт! - вырвалось вдруг у старика Ролана.
Уже с четверть часа он пребывал в полной неподвижности, не спуская
глаз с воды, и только время от времени слегка дергал удочку, уходившую в
морскую глубь.
Госпожа Ролан, дремавшая на корме рядом с г-жой Роземильи, приглашен-
ной семейством Ролан на рыбную ловлю, очнулась и повернула голову к му-
жу.
- Что это?.. что это?.. Жером!
Тот отвечал со злостью:
- Да совсем не клюет! С самого полудня я так ничего и не поймал. Рыбу
ловить надо только в мужской компании, - из-за женщин всегда выезжаешь
слишком поздно.
Оба его сына, Пьер и Жан, дружно расхохотались. Они сидели - один у
левого, другой у правого борта - и тоже удили, намотав лесу на указа-
тельный палец.
- Папа, - заметил Жан, - ты не очень-то любезен с нашей гостьей.
Господин Ролан сконфузился и начал извиняться:
- Прошу прощения, госпожа Роземильи, такой уж у меня характер. Я
приглашаю дам, потому что люблю их общество, но стоит мне очутиться на
воде, и я обо всем забываю, кроме рыбы.
Госпожа Ролан, стряхнув с себя дремоту, мечтательно смотрела на морс-
кую гладь и прибрежные скалы.
- Но улов-то ведь богатый, - заметила она.
Муж отрицательно покачал головой. Однако он бросил благосклонный
взгляд на корзину, где рыба, наловленная им и сыновьями, еще слабо тре-
петала, еле шурша клейкой чешуей, подрагивая плавниками и беспомощно,
вяло хватая смертельный для нее воздух судорожными глотками.
Поставив корзину между ног, старик Ролан наклонил ее и сдвинул сереб-
ристую груду к самому краю, чтобы разглядеть рыбу, лежавшую на дне; рыба
сильнее забилась в предсмертном трепете, и из переполненной корзины по-
тянуло крепким запахом, острым зловонием свежего морского улова.
Старый рыболов с наслаждением вдохнул этот запах, словно нюхал благо-
ухающую розу.
- Пахнет-то как, черт возьми! - воскликнул он; потом добавил: - Ну,
доктор, сколько ты поймал?
Его старший сын Пьер, лет тридцати, безбородый и безусый, с черными
баками, подстриженными, как у чиновника, отвечал:
- О, самые пустяки, штуки три-четыре.
Отец повернулся к младшему:
- А ты, Жан?
Жан, высокий блондин с густой бородкой, намного моложе брата, ответил
с улыбкой:
- Да почти то же, что и Пьер, - четыре или пять.
Они каждый раз прибегали к этой лжи, приводившей старика Ролана в
восхищение.
Он намотал лесу на уключину и, скрестив руки, заявил:
- Никогда больше не буду удить после полудня. Десять пробило - и бас-
та! Она больше не клюет, подлая, она изволит нежиться на солнышке.
Старик оглядывал море с довольным видом собственника.
В прошлом он был владельцем небольшого ювелирного магазина в Париже;
страсть к воде и рыбной ловле оторвала его от прилавка, как только
скромные сбережения позволили семье существовать на ренту.
Он удалился на покой в Гавр, купил рыбачью лодку и стал моряком-люби-
телем. Оба его сына, Пьер и Жан, остались в Париже заканчивать образова-
ние, но приезжали домой на каникулы и принимали участие в развлечениях
отца.
Пьер был на пять лет старше Жана. По окончании коллежа он поочередно
брался за самые разнообразные профессии: он перепробовал их с полдюжины
одну за другой, быстро разочаровывался в каждой и тотчас же начинал во-
зиться с новыми планами.
В конце концов его прельстила медицина, он с большим жаром принялся
за дело и только что, после сравнительно недолгих занятий, по особому
разрешению министра, раньше срока получил звание доктора, он был человек
восторженный, умный, непостоянный, но настойчивый, склонный увлекаться
утопиями и философскими идеями.
Братья являли собой полную противоположность и по наружности, и по
внутреннему складу. Младший, Жан - блондин, был ровного, спокойного нра-
ва; Пьер - брюнет, был необуздан и обидчив. Жан окончил юридический фа-
культет и получил диплом кандидата прав, а Пьер-диплом врача.
Теперь они оба отдыхали дома в надежде обосноваться в Гавре, если
здесь подвернется что-нибудь подходящее.
Скрытая зависть, та дремлющая зависть, которая почти неощутимо растет
между братьями или сестрами до возмужалости и внезапно прорывается при
женитьбе или особой удаче одного из них, заставляла обоих держаться нас-
тороже и подстрекала на беззлобное соперничество. Конечно, они любили
друг друга, но в то же время ревниво следили один за другим. Когда ро-
дился Жан, пятилетний Пьер с неприязнью избалованного звереныша смотрел
на другого звереныша, неожиданно появившегося в объятиях отца и матери,
окруженного любовью и лаской.
Жан с детских лет был образцом кротости, доброты и послушания, и Пьер
с раздражением слушал беспрестанные похвалы этому толстому мальчугану,
кротость которого казалась ему вялостью, доброта - глупостью, а доверчи-
вость - тупоумием. Родители их, люди непритязательные, мечтавшие о поч-
тенной, скромной карьере для своих сыновей, упрекали Пьера за его коле-
бания, увлечения, за безуспешные попытки, за все его бесплодные порывы к
высоким идеям и мечты о блестящем поприще.
С тех пор как он стал взрослым, ему уже не твердили: "Смотри на Жана
и бери с него пример". Но каждый раз, когда при нем говорили: "Жан пос-
тупил так, Жан поступил этак", - он хорошо понимал смысл этих слов и
скрытый в них намек.
Мать их, любящая порядок во всем, бережливая, несколько сентимен-
тальная женщина, которая провела всю жизнь за кассой, но сохранила
чувствительную душу, постоянно сглаживала соперничество, то и дело вспы-
хивавшее между ее двумя взрослыми сыновьями из-за всяких житейских мело-
чей. Вдобавок с недавних пор ее смущало одно обстоятельство, грозившее
разладом между братьями: этой зимой, когда ее сыновья заканчивали обра-
зование в Париже, она познакомилась с соседкой, г-жой Роземильи, вдовой
капитана дальнего плавания, погибшего в море два года тому назад. Моло-
дая, даже совсем юная вдова, - всего двадцати трех лет, - была неглупа
и, видимо, постигла жизнь инстинктом, как выросший на воле зверек; слов-
но ей уже пришлось видеть, пережить, понять и взвесить все жизненные яв-
ления, она судила о них по-своему - здраво, узко и благожелательно. Г-жа
Роземильи имела обыкновение заглядывать по вечерам к гостеприимным сосе-
дям, поболтать за рукоделием и выпить чашку чаю.
Мания разыгрывать из себя моряка постоянно подстрекала Ролана-отца
расспрашивать новую приятельницу об умершем капитане, и она спокойно го-
