руку по отлогому, почти неприметному склону, потихоньку до полегоньку, пока
не ввергнет в это жалкое состояние, заставив исподволь свыкнуться с ним. Вот
почему мы не ощущаем никаких потрясений, когда наступает смерть нашей
молодости, которая, право же, по своей сущности гораздо более жестока,
нежели кончина еле теплящейся жизни, или же кончина нашей старости. Ведь
прыжок от бытия-прозябания к небытию менее тягостен, чем от бытия-радости и
процветания к бытию - скорби и муке.
Скрюченное и согбенное тело не в состоянии выдержать тяжелую ношу; то
же и с нашей душой: ее нужно выпрямить и поднять, чтобы ей было под силу
единоборство с таким противником. Ибо если невозможно, чтобы она пребывала
спокойной, трепеща перед ним, то, избавившись от него, она приобретает право
хвалиться, - хотя это, можно сказать, почти превосходит человеческие
возможности, - что в ней не осталось более места для тревоги, терзаний,
страха или даже самого легкого огорчения.
Non vultus instantis tyrainni Mente quatit solida, neque Austor Dux inquieti
turbidus Adriae, Nec fulminantis magna lovis manus. [33]
Она сделалась госпожой своих страстей и желаний; она властвует над
нуждой, унижением, нищетой и всеми прочими превратностями судьбы. Так
давайте же, каждый в меру своих возможностей, добиваться столь важного
преимущества! Вот где подлинная и ничем не стесняемая свобода, дающая нам
возможность презирать насилие и произвол и смеяться над тюрьмами и оковами:
In manicis. et Compedibus, saevo te sub custode tenebo. Ipse deus simul
atque volam, me solvet: opinor Hoc sentit, moriar. Mere ultima linea rerum
est. [34]
Ничто не влекло людей к нашей религии более, чем заложенное в ней
презрение к жизни. И не только голос разума призывает нас к этому, говоря:
стоит ли бояться потерять нечто такое, потеря чего уже не сможет вызвать в
нас сожаления? - но и такое соображение: раз нам угрожают столь многие виды
смерти, не тягостнее ли страшиться их всех, чем претерпеть какой-либо один?
И раз смерть неизбежна, не все ли равно, когда она явится? Тому, кто сказал
Сократу: "Тридцать тиранов осудили тебя на смерть", последний ответил: "А их
осудила на смерть природа". [35]
Какая бессмыслица огорчаться из-за перехода туда, где мы избавимся от
каких бы то ни было огорчений!
Подобно тому как наше рождение принесло для нас рождение всего
окружающего, так и смерть наша будет смертью всего окружающего. Поэтому
столь же нелепо оплакивать, что через сотню лет нас не будет в живых, как
то, что мы не жили за сто лет перед этим. Смерть одного есть начало жизни
другого. Точно так же плакали мы, таких же усилий стоило нам вступить в эту
жизнь, и так же, вступая в нее, срывали мы с себя свою прежнюю оболочку.
Не может быть тягостным то, что происходит один-единственный раз. Имеет
ли смысл трепетать столь долгое время перед столь быстротечною вещью? Долго
ли жить, мало ли жить, не все ли равно, раз и то и другое кончается смертью?
Ибо для того, что больше не существует, нет ни долгого ни короткого.
Аристотель рассказывает, что на реке Гипанис обитают крошечные насекомые,
живущие не дольше одного дня. Те из них, которые умирают в восемь часов
утра, умирают совсем юными; умирающие в пять часов вечера умирают в
преклонном возрасте. Кто же из нас не рассмеялся бы, если б при нем назвали
тех и других счастливыми или несчастными, учитывая срок их жизни? Почти то
же и с нашим веком, если мы сравним его с вечностью или с продолжительностью
существования гор, рек, небесных светил, деревьев и даже некоторых животных.
[35]
Впрочем , природа не дает нам зажиться. Она говорит: "Уходите из этого
мира так же, как вы вступили в него. Такой же переход, какой некогда
бесстрастно и безболезненно совершили вы от смерти к жизни, совершите теперь
от жизни к смерти. Ваша смерть есть одно из звеньев управляющего вселенной
порядка; она звено мировой жизни:
inter se mortales mutua vivunt Et quasi cursores vital lampada tradunt. [37]
Неужели ради вас стану я нарушать эту дивную связь вещей? Раз смерть -
обязательное условие вашего возникновения, неотъемлемая часть вас самих, то
значит, вы стремитесь бежать от самих себя. Ваше бытие, которым вы
наслаждаетесь, одной своей половиной принадлежит жизни, другой - смерти. В
день своего рождения вы в такой же мере начинаете жить, как умирать:
Prima, quae vitam dedit, hora, carpsit. [38]
Nascentes morimur, finiaque ab origine pendet. [39]
Всякое прожитое вами мгновение вы похищаете у жизни; оно прожито вами
за ее счет. Непрерывное занятие всей вашей жизни - это взращивать смерть.
Пребывая в жизни, вы пребываете в смерти, ибо смерть отстанет от вас не
раньше, чем вы покинете жизнь.
Или, если угодно, вы становитесь мертвыми, прожив свою жизнь, но
проживете вы ее, умирая: смерть, разумеется, несравненно сильнее поражает
умирающего, нежели мертвого, гораздо острее и глубже.
Если вы познали радости в жизни, вы успели насытиться ими; так уходите
же с удовлетворением в сердце:
Сur nоn ut plenus vitae conviva recedis? [40]
Если же вы не сумели ею воспользоваться, если она поскупилась для вас,
что вам до того, что вы потеряли ее, на что она вам?
Cur amplius addere quaeris Rursum quod pereat male, et ingratum occidat
omne? [41]
Жизнь сама по себе - ни благо, ни зло: она вместилище и блага и зла.
смотря по тому, во что вы сами превратили ее. И если вы прожили один-
единственный день, вы видели уже все. Каждый день таков же, как все прочие
дни. Нет ни другого света, ни другой тьмы. Это солнце, эта луна, эти звезды,
это устройство вселенной - все это то же, от чего вкусили пращуры ваши и что
взрастит ваших потомков:
Non alium videre: patrea aliumve nepotes Aspicient. [42]
И, на худой конец, все акты моей комедии, при всем разнообразии их,
протекают в течение одного года. Если вы присматривались к хороводу четырех
времен года, вы не могли не заметить, что они обнимают собою все возрасты
мира: детство, юность, зрелость и старость. По истечении года делать ему
больше нечего. И ему остается только начать все сначала. И так будет всегда:
versamur ibidem, atque insumus usque Atque in ae aua per vestigia volvitur
annus. [43]
Или вы воображаете, что я стану для вас создавать какие-то новые
развлечения?
Nam tibi praeterea quod machiner, inveniamque Quod placeat, nihll eat, eadem
aunt omnia semper. [44]
Освободите место другим, как другие освободили его для вас. Равенство
есть первый шаг к справедливости. Кто может жаловаться на то, что он
обречен, если все другие тоже обречены? Сколько бы вы ни жили, вам не
сократить того срока, в течение которого вы пребудете мертвыми. Все усилия
здесь бесцельны: вы будете пребывать в том состоянии, которое внушает вам
такой ужас, столько же времени, как если бы вы умерли на руках кормилицы:
licet, quod vis, vivendo vincere saecla. Mors aeterna tamen nihilominus illa
manebit. [45]
И я поведу вас туда, где вы не будете испытывать никаких огорчений:
In vera nescis nullum fore morte alium te, Qui possit vivua tibi lugere
peremotum. Stansque lacentem. [46]
И не будете желать жизни, о которой так сожалеете:
Nec sibi enim quiaquam turn se vitamque requirit, Nec desiderium nostri nos
afflcit ullum. [47]
Страху смерти подобает быть ничтожнее, чем ничто, если существует что-
нибудь ничтожнее, чем это последнее:
multo mortem minus ad nod esse putandum Si minus esse potest quam quod nihil
esse videmus. [48]
Что вам до нее - и когда вы умерли, и когда живы? Когда живы - потому,
что вы существуете; когда умерли - потому, что вас больше не существует.
Никто не умирает прежде своего час. То время, что останется после вас,
не более ваше, чем то, что протекало до вашего рождения; и ваше дело тут -
сторона:
Respice enim quam nil ad nos ante acta vetustas Temporiis aeterni fuerit.
[49]
Где бы ни окончилась ваша жизнь, там ей и конец. Мера жизни не в ее
длительности, а в том, как вы использовали ее: иной прожил долго, да пожил
мал; не мешкай те, пока пребываете здесь. Ваша воля, а не количество
прожитых лет определяет продолжительность вашей жизни. Неужели вы думали,
что никогда так и не доберетесь туда, куда идете, не останавливаясь? Да есть
ли такая дорога, у которой не было бы конца? И если вы можете найти утешение
в доброй компании, то не идет ли весь мир той же стязею, что вы?
Omnia te vita porfuncta sequentur. [50]
Не начинает ли шататься все вокруг вас, едва пошатнетесь вы сами?
Существует ли что-нибудь, что не старилось бы вместе с вами? Тысячи людей,
тысячи животных, тысячи других существ умирают в то же мгновение, что и вы:
Nam nox nulla diem, neque noctem aurora secuta est, Quae non audierit mistos
vagitibus aegris Ploratus, mortis cimits et funeris atri. [51]
Что пользы пятиться перед тем, от чего вам все равно не уйти? Вы видели
многих, кто умер в самое время, ибо избавился, благодаря этому, от великих
несчастий. Но видели ли вы хоть кого-нибудь, кому бы смерть причинила их? Не
очень-то умно осуждать то, что ие испытано вами, ни на себе, ни на другом.
Почему же ты жалуешься и на меня и на свою участь? Разве мы несправедливы к
тебе? Кому же надлежит управлять: нам ли тобою или тебе нами? Еще до
завершения сроков твоих, жизнь твоя уже завершилась. Маленький человечек
такой же цельный человек, как и большой.
Ни людей, ни жизнь человеческую не измерить локтями. Хирон отверг для себя
бессмертие, узнав от Сатурна, своего отца, бога бесконечного времени, каковы
свойства этого бессмертия [52]. Вдумайтесь хорошенько в то, что называют
вечной жизнью, и вы поймете, насколько она была бы для человека более
тягостной и нестерпимой, чем та, что я даровала ему. Если бы у вас не было
смерти, вы без конца осыпали б меня проклятиями за то, что я вас лишила ее.
Я сознательно подмешала к ней чуточку горечи, дабы, принимая во внимание
доступность ее, воспрепятствовать вам слишком жадно и безрассудно
устремляться навстречу ей. Чтобы привить вам ту умеренность, которой я от
вас требую, а именно, чтобы вы не отвращались от жизни и вместе с тем не
бежали от смерти, я сделала и ту и другую наполовину сладостными и
наполовину скорбными.
Я внушила Фалесу, первому из ваших мудрецов, ту мысль, что жить и
умирать - это одно и то же. И когда кто-то спросил его, почему же, в таком
случае, он все-таки не умирает, он весьма мудро ответил: "Именно потому, что
это одно и то же.
Вода, земля, воздух, огонь и другое, из чего сложено мое здание, суть в
такой же мере орудия твоей жизни, как и орудия твоей смерти. К чему
страшиться тебе последнего дня? Он лишь в такой же мере способствует твоей
смерти, как и все прочие. Последний шаг не есть причина усталости, он лишь
дает ее почувствовать. Все дни твоей жизни ведут тебя к смерти; последний
только подводит к ней".
Таковы благие наставления нашей родительницы-природы. Я часто
задумывался над тем, почему смерть на войне - все равно, касается ли это нас
самих или кого-либо иного, - кажется нам несравненно менее страшной, чем у
себя дома; в противном случае, армия состояла бы из одних плакс да врачей; и
еще: почему, несмотря на то, что смерть везде и всюду все та же, крестьяне и
люди низкого звания относятся к ней много проще, чем все остальные? Я
полагаю, что тут дело в печальных лицах и устрашающей обстановке, среди
которых мы ее видим и которые порождают в нас страх еще больший, чем сама
смерть. Какая новая, совсем необычная картина: стоны и рыдания матери, жены,
детей, растерянные и смущенные посетители, услуги многочисленной челяди, их
