ногами и изрыгавшему десятки страшных проклятий.
- Кого к нам присылают! Каких-то убийц! - бушевал командир.
- Он сам хотел, - реагировал я.
- Чтобы ты его сделал калекой?
- Весь взвод подтвердит...
- Подтвердит! Это же, блядь, надо с такой силой!..
- Выполнял приказ.
- Тебя в спецназ бы запрячь, а не к нам!
- Я готов...
- Вон отсюда! Тебе это будет чревато боком! В дисбате сгною!
Выйдя из кабинета, я услышал через закрытую дверь телефонный
звонок и голос командира, произнесший:
- Спортивная травма, товарищ генерал... Да, мастер по
самбо... Но видите, какой лось попался... Так точно, сам
напросился... - И уже себе под нос, положив трубку: - Мудак! С
кавказских гор.
Накануне распределения новобранцев в боевые подразделения и школы
сержантов я заступил в наряд по роте, и, убираясь в канцелярии,
увидел на столе командира аккуратные стопки серых казенных папок
с личными делами, специально, видимо, приготовленных для
ознакомления начальству.
Поверх каждой стопки лежал лист бумаги с начертанным на нем
наименованием того или иного подразделения.
Подметая канцелярский пол, я одновременно пробегал глазами по
маркировке на стопках:
"Первая рота".
Конвоирование в поездах. Что ж, живая служба, даже в чем-то забавная.
Особенно, говорят, на женских этапах...
Вторая, третья, четвертая...
Это все здесь, в Ростове...
"Автотранспортная".
Туда меня с моим индийским водительским удостоверением возьмут
едва ли.
"Калач-на-Дону"...
Школа строевых сержантов.
Место, по слухам, жуткое. Тот же дисбат. Муштра и
измывательства круглые сутки. Лучше - опять-таки по слухам - в
зону, чем в такую учебку...
"Батальон милиции".
Вариант сладкий. Город, относительная свобода перемещений, много
свободного времени... Ну, хулиганы, понятное дело. Но хулиганы
лично меня не пугали.
Далее пошли роты периферийные: Батайск, Новошахтинск... Судьба
тех, кто попадал туда, определялась в двух словах: вышка и
автомат.
Наконец, самое неблагоприятное место - под Элистой.
Безжизнененное пространство с промозглыми зимними ветрами, знойным летним
адом, вселенским осенне-весенним болотом... Тухлая привозная
вода, зверствующий гепатит...
Я быстро просмотрел стопку.
Точно! Именно в солончаки под Элисту и направлялся Анатолий
Подкопаев для несения постовой службы по охране одной из зон
строгого режима.
Привет от лейтенанта Басеева - вопросов нет!
Маркировка же последней стопки меня поразила:
"Москва. Инструкторы."
Я слышал, что некоторым счастливчикам после учебки удается
попасть в столицу, где готовят инструкторов ИТСО - то есть
инженерно-технических средств охраны объектов, специалистов по
средствам связи, сигнализации и разного рода заграждениям,
препятствующим побегу хитроумных зеков, но после пережитых
злоключений мечта о Москве казалась столь эфемерной, столь
ирреальной...
Памятуя призывной пункт, я отработанным жестом переместил свою
папку в ту стопку, в которой, по моему разумению, ей и полагалось
находиться, после чего, подхватив веник и совок с мусором,
канцелярию покинул, полностью положившись на волю Божью.
Вечером того же дня я был вызван в знакомую канцелярию для
собеседования с комиссией по распределению.
Возглавлял комиссию неизвестный мне доселе лысый подполковник с
пористым красным носом и пропитым оперным басом.
- Так, - сказал подполковник, - Подкопаев... У вас,
Подкопаев, что, техническое образование?..
- Работал в области авиации и космоса, - поведал я, памятуя
индийскую эпопею.
- Как?.. - вопросил командир моей роты, сидевший рядом и,
вероятно, именно своей волей распределивший меня в ряды постовых.
Тем более пострадавший Басеев находился с ним в отношениях
глубоко дружеских.
- Но, - произнес подполковник, в раздумье листая мое дело, -
у вас же гражданская специальность - переводчик...
- Инженер-переводчик, - соврал я честным и твердым голосом.
И далее привел ряд зазубренных мной технических терминов,
почерпнутых из рабочих бесед военных спецов.
- Это ошибка! - потрясенно произнес комроты. - Он
направлялся в другой полк, в Элисту!
- Правильно! Ошибка! - согласился подполковник,
глубокомысленно поджав губы. - И ее мы исправим! Это надо же!..
Специалист... буквально международного класса... едва не угодил
на вышку! Вы правы, капитан, с Элистой у нас недоразумение... А
вы, Подкопаев, собирайтесь: отбываете в Москву уже через два
часа, так что в темпе, голубчик, в темпе... И давайте следующего,
капитан...
- Есть, - сказал капитан, пронзительно на меня взглянув.
Даже, я бы сказал, подчеркнуто пронзительно. С пониманием,
то есть, откуда ветер дунул.
Но поезд, что называется, уже ушел.
В Москву.
От учебки, заснеженного строевого плаца, замерзших луж,
увечного горца Басеева и вообще всех ростовских военнослужащих.
Стоя в холодном тамбуре и вглядываясь в редкие придорожные огни,
я, радостно-возбужденный, наивно мечтал то ли о какой-то радужной
будущей реальности, то ли просто о близкой, но казавшейся
невероятной встрече с родным городом, то ли о возвращении
неведомым образом в прежний индийский рай...
Меня опьяняла свобода. Свобода просто стоять в заплеванном
тамбуре и глупо смотреть в темноту. Сколько хочешь. Хотя бы и всю
ночь.
Сопровождающий меня офицер усердно охмурял проводницу и нюансами моего
времяпрепровождения не интересовался.
5.
Месяц ростовской учебки явился для меня целой вечностью,
пролегшей между нынешним солдатским существованием и той прошлой
жизнью, в которой выкрики: "ко мне!", "смирно!", "лежать!",
"вперед!" - казались предназначенными исключительно для служебных
собак, но никак не для представителей рода человеческого, однако
к чему только не привыкаешь, и вскоре я смирился и с
оскорбительными для слуха командами, и с тем, что к безмятежному
прошлому отныне возврата не предвидится.
В справедливости же той истины, что все познается в
сравнении, московская школа сержантов-инструкторов убедила меня
самым наглядным образом. Ростовскую учебную роту через две недели
своего пребывания в качестве курсанта я вспоминал, как санаторий.
Нет, никаких целенаправленных издевательств со стороны
командиров ни мне, ни моим сокурсникам испытать не пришлось.
Относились к нам ровно и без каких-либо эмоций, как к
дрессируемым конвойным овчаркам. Грамотно исполнил команду -
молодец, плохо - будьте любезны, нарядик на всю ночь до
рассвета. А в нарядике если и давалось время на роздых, то
исчислялось оно буквально секундами.
В шесть часов утра без гимнастерок, в одних нательных
рубахах, невзирая на январский мороз, нас выгоняли на кросс
протяженностью в три километра, потом следовала основательная
физзарядка, скорый завтрак и развод по учебным классам, где нам
объяснялись все возможные способы побегов из тюрем и зон, методы
противодействия таким способам, преподавалась последовательность
оперативно-розыскных мероприятий в тех случаях, когда побег все-
таки произошел, открывались секреты устройства специальных
техсредств, и за час до обеда занятия завершались, после чего, от
души намаршировавшись по плацу, мы шли в столовку, а из нее -
снова в учебные классы. До ужина, как правило, мы успевали
совершить марш-бросочек с полной выкладкой, почистить оружие и
после без ног свалиться в койку по самой желанной команде
"отбой".
Провинившихся или же схвативших на занятиях "неуд" сослуживцы провожали в
ночной наряд, как отправляющихся на страшную пытку, ибо после
каторжного черного труда на протяжении всей ночи штрафникам
предстояло ровно в шесть часов утра присутствовать на зарядке и
умудриться затем ни в коем случае даже носом не клюнуть на
уроках, иначе автоматически обеспечивался наряд и в следующую
ночную смену.
Я, слабо соображавший в технических дисциплинах, вскоре
досконально изучил все тонкости бессонных мытарств. Спасибо моему
спортивному прошлому! Не будь его, - закалившего мое тело и, не
постесняюсь сказать, волю, даже не знаю, как бы я выдержал такую
муку.
Правда, существовала в школе и определенная свобода выбора
между продолжением учебы и ее досрочным прекращением. Те, кто не
желал платить сегодняшнюю высокую цену за будущие сержантские
лычки и привилегированное положение инструктора, могли подать
рапорт и отправиться в конвойную солдатчину, однако заранее
оговаривалось: малодушных, неоправдавших надежды своего полкового
начальства ждет продолжение службы в таких условиях, в сравнении
с которыми наша школа - дом отдыха.
Так что желающих сделать свой выбор в пользу солдатчины среди
моих сокурсников не было. Мы дружно и отчаянно претерпевали все
тяготы курсантского бытия, находя изощреннейшие методы иной раз и
"сачкануть" как на занятиях, так и в нарядах.
Воскресным свободным - ха-ха! - днем, выметая снежок с плаца с одним
из своих товарищей по несчастью совместной службы, услышал я от
него следующее:
- Слушай, меня этот концлагерь достал...
- Ты не оригинален, - хмуро заметил я, орудуя метлой.
- Хотя бы недельку перерыва... Хотя бы день! Я, дурак, из
Магадана в Москву рвался как... в рай небесный! А сейчас думаю:
лучше б уж, что ли, на вышке... А чего? Стой себе, кури...
бамбук!
- Ты не один в Москву рвался... - бурчал я.
- Разговорчики, товарищи курсанты! - прервал наш диалог
голос вездесущего надсмотрщика-сержанта. - Снег между плитами
вымести тщательно!
Да, Москва была рядом, за забором... Но толку! За месяц
своего пребывания в каких-то тридцати минутах езды от родного
дома, я всего лишь раз, и то буквально чудом, умудрился позвонить
из части матери и выпросить у начальства краткое свидание с ней
на КП.
Никаких положительных эмоций из свидания я не вынес, а только
болезненно ощутил, что нахожусь в некоем параллельном
пространстве с миром нормальных людей, который существовал в
каких-то считанных метрах от проходной, но был отделен от меня
прочнейшей прозрачной перегородкой, перейди которую - тюряга!
Мать, утирая слезы, говорила, что встречалась с бывшим мужем-
полковником, прося его принять участие в моей воинской судьбе, на
что муж поведал ей о сегодняшней для него невозможности
предпринять что-либо в мою пользу, да и об известной опасности
каких бы то ни было протекций, поскольку дяди из шпионского
ведомства, жаждавшие моей географической удаленности от столицы,
могли в любой момент встрепенуться и устроить меня охранять, к
примеру, не зеков, а особо ценные радиоактивные материалы.
- Потерпи, необходимо выждать время, - говорила мать.
- Да-да, - кивал я рассеянно, сам же думая не о каких-то
несбыточных перспективах в своей армейской карьере, а об
очередном ночном наряде, тяготы которого можно было бы здорово
уменьшить, если сейчас привалиться щекой к мамочкиной дубленке и
хотя бы пятнадцать минут глубоко и безмятежно поспать...
Но пугать маман такой просьбой, естественно, не стоило. Как и
предаваться каким-либо надеждам. Хотя бы потому, что
строительство воздушных замков - дело приятное и легкое, а снос
их - тяжел и неприятен.
Сослуживец, очищавший совместно со мной плац от смерзшихся
осадков, прошептал, улучив момент, когда сержант отошел по нужде
за мусорный бак:
- Сегодня после обеда мойка окон в казарме. Я вот что думаю,
Толь: может, я того... ну, как бы оступился с подоконника, а ты
