коттеджей в качестве бесплатной рабочей скотины.
Каждому из нас "стратегическое" строительство запомнилось, уверен,
на всю оставшуюся жизнь!
Пахота начиналась ранним промозглым утром и заканчивалась таким же
прохладным вечером, хотя ощущение низких температур ранней весны
вскоре нами было утрачено: перед отбоем, голышом стоя в снегу,
мы, смывая пот и грязь, с наслаждением обливались льдистой водой
из умывальника, и пар клубами валил от наших разгоряченных тел,
подверженных теперь простудам в такой же степени, как
высокопрочные металлы и прочие элементы неорганической природы.
За день нами переносились с места на место тонны кирпича,
бетона, строительной арматуры и прочих тяжестей, и жирок,
нагулянный мной на госпитальном курорте, пропал без следа.
Не обремененный тяжестью носилок с раствором, я порой
чувствовал, что, подпрыгни сейчас, улечу к звездам, а двухпудовую
гирю, зацепив мизинцем, мы перебрасывали друг другу, как
баскетбольный мячик, и утренний пятикилометровый кросс
воспринимали как детскую потеху.
Культурно-развлекательными мероприятиями являлись упражнения в
стрельбе из автомата и пистолета, швыряние гранат на дальность и
точность, подтягивания на турнике и отжимания от пола, то бишь от
земли, до крайней степени измождения.
В палатках мы уже спали в одном нательном белье, не всегда и
прикрываясь поверх одеяла шинелью, и наши первоначальные мечты о
ночлеге в уюте бараков учебной зоны - мечты, отмеченные очевидной
практической целесообразностью, однако политически вредные с
точки зрения наших идейных командиров, скоро забылись, и
деревянные топчаны с продавленными матрацами виделись вполне
приемлемыми и даже комфортабельными ложами, а казарменные койки
вспоминались как предметы неоправданной, граничащей с развратом
роскоши.
С первыми листочками, пробившимися на подмосковных березках,
мы возвратились на свою городскую базу, где, в несколько дней
преодолев либеральные процедуры выпускных экзаменов, получили
заветные сержантские лычки и записи в воинских билетах,
удостоверяющие наш статус инструкторов по техническим средствам
охраны исправительных колоний от окружающего их мира свободных
граждан.
Едва я успел полюбоваться в желтых зеркалах ротной помывочной на
свои новые погоны, прозвучала команда сдать постельное белье и
собрать личные вещички в индивидуальные солдатские мешки, после
чего в считанные часы казарма опустела: мы, новоиспеченные
младшие командиры, спешно развозились по местам своей дальнейшей
службы, а наша учебка готовилась к встрече очередного
курсантского молодняка.
И вот знакомый Казанский вокзал, жесткая полка плацкартного
вагона и - безрадостный обратный путь в город Ростов-на-Дону, в
прежний конвойный полк.
Засыпая в тряской духоте ночного купе, я поймал себя на мысли, что
не очень-то и огорчен своим отъездом из столицы. Устройся я даже
каким-нибудь генеральским прихвостнем, что бы мне сулило подобное
положение? Ущербную свободу увольнений в город? Протирание штанов
на тепленьком стуле в штабном закутке? Таковые перпективы меня не
вдохновляли. А возможные тяготы будущей службы в боевых
подразделениях казались несущественными.
Лычки сержанта довольно надежно защищали мое достоинство от
произвола "дедов" и офицеров, а что же касалось каких-либо
физических нагрузок или бытовых неудобств, то после жизни в
палаточном лагере они пугали меня не более, чем рыбу вода, высота
птицу и волка лес.
Из кабинета полкового командира я вышел с предписанием
незамедлительно убыть в область, а именно - в поселок Северный, и
вскоре рейсовый "икарус" уносил меня прочь от города, в
однообразные просторы степей, к месту окончательного назначения -
в шестнадцатую конвойно-караульную роту. Где уже вечером того же
дня я вступил в глубоко недружественные личные отношения со
старослужащим ефрейтором Серегой Харитоновым.
7.
Утром меня разбудили петухи. Они голосили по всему поселку,
приветствуя восход светила, и я поднялся с постели со странным
чувством дачника, приехавшго в деревеньку провести безмятежный
отпуск.
В чем-то такое чувство было и справедливым. Жесточайшая
дисциплина учебки с ее сорокапятисекундным подъемом, заправкой
коек буквально по линеечке, спешным построением на зарядку
осталась в другой, показательно-показушной армии, а здесь, в
боевой конвойной роте, никто никого не подгонял и впустую не
суетился: люди серьезно и основательно собирались не на холостую
муштру на плаце, а на тяжелую реальную работу, получая оружие,
наполняя водой фляги и неспешно уходя в сторону зоны на развод.
Вместе со всеми покинул казарму и я - праздно, не обременнный
тяжестью автомата, тронувшийся по уже знакомому пути через
поселок к видневшимся вдалеке сторожевым вышкам.
Младший сержант, командир одного из отделений, белобрысый конопатый
парень, шагавший рядом, выказал мне, а вернее, моей должности
инструктора глубокую зависть.
- Чтоб мне так жить! - со вздохами рассуждал он. - Курорт, а
не служба!
- То есть?
- Что "то есть"? Офицерам и тем хуже, чем тебе... У них
ответственность хотя бы. Один солдатик самогона пережрал, другой
боеприпас потерял или побег проворонил... А ты - как птичка
Божья, порхай себе... Прохудился забор - зеки отремонтируют. Ну и
все. Телефон там... раз в год починишь. А в основном - гуляй,
цветочки нюхай. Хочешь - по поселку, а скучно стало - на дорогу
вышел, попутку поймал и на объект прокатился, развеялся...
Вольный стрелок. Это мы... Развод, по машинам, потом весь день на
вышке и - отбой. Ну, воскресенье разве - чтоб отоспаться.
Слушая младшего строевого командира, я понимал, что не напрасно
тянул лямку в московской учебке, отрабатывая свою сегодняшнюю
свободу быта и передвижений.
Войдя в караульное помещение, я был прямо с порога атакован
злобным, как цепной пес, сержантом, прогавкавшим:
- Ты новый инстуктор?! Давай, чини сигнализацию, всю ночь не
спали, тра-та-та-та!
- Слушай, друг, я тут первый день, давай на тон пониже...
- Хрена себе - пониже! Коты то в зону, то из зоны шастают,
провода на заборе рвут, а мне только и дел, что караул через
каждые пять минут "в ружье" поднимать!
Я внимательно осмотрел единственное техническое средство
охраны колонии - допотопный приборчик, а точнее - пульт,
снабженный красной лампой тревоги и пронзительным электрическим
звонком. Именно к этому обшарпанном металлическому ящику и
тянулись вдоль основного ограждения провода, безнадежно
подгнившие и требующие тотальной замены.
Опутать периметр забора новыми проводами представляло собой задачу
невозможную, во-первых, в силу элементарного отсутствия таковых,
а во-вторых, для совершения данного трудового подвига требовалось
большое желание и энтузиазм, также напрочь отсутствующие, ибо
ползать по забору с молотком и гвоздями мне предстояло
исключительно в одиночку, так как привлечение зека к подсобным
работам такого рода отрицали режимные соображения, а
праздношатающихся солдатиков в роте не было - правами вольного
времяпрепровождения располагал исключительно я.
К тому же сам по себе прибор являл собой торжество
конструкторской мысли идиота, не уяснившего в момент творения
этого технического шедевра-урода очевидной истины: прочный провод
не порвется, а хлипкий даст сотни ложных срабатываний.
Улучив момент, когда караульные вышли во двор, я отсоединил
аппарат от сети и разъемов, высоко поднял его над головой и,
основательно способствуя величине G, определяющей силу земного
притяжения, опустил ящик на чугунную плиту перед бездействующей
по причине теплого месяца мая, печкой-"буржуйкой".
Затем поставил прибор на место, с педантичностью опытного
диверсанта-подрывника присоединив к нему обратно все до единого
разъемы и тщательно проверив плотность соединений.
- Ну что? - спросил меня озлобленный ночными перебежками по
караульной тропе сержант, заглянувший в помещение.
- Сейчас... проанализируем, - отозвался я, включая тумблером
энергопитание.
Внутри ящика, пережившего не отвечающее техническим правилам
эксплуатации падение с высоты, что-то по-змеиному зашипело,
контрольные лампочки, едва успев вспыхнуть, тут же печально
погасли, и после краткой агонии ветеран караульного помещения
испустил дух в виде ядовитого чада от горелой пластмассы.
- На дембель откинулся, - ошарашенно прокомментировал
сержант данное событие.
- Отслужил, - скорбно согласился я. - Ничто не вечно под
луной, как известно.
- И что теперь? - вопросил сержант тупо.
- Теперь караул будет спать спокойно, - твердо пообещал я. -
А ротному доложишь: так и так, по причине моральной и
материальной изношенности, обогатив атмосферу планеты
экологически вредными газами, скончался прибор... как его...
проволочно-разрывной сигнализации за инвентарным номером ноль -
тридцать пять - шестьдесят один. Прибор восстановлению не
подлежит. Заявляю это тебе как лицо компетентное.
- Но...
- Что "но"?.. Ты потрясен утратой? Или покойный
способствовал пресечению хотя бы одного побега?
- Какой там способствовал! Одна головная боль! - отозвался
сержант уныло.
- Тогда в чем дело?
- Ты подтверди, что мы тут ни при чем, вот в чем дело! А то
ротный подумает, караул с аппаратом чего нахимичил... Ребята тем
более грозились...
- Кончина носила естественный характер, - успокоил его я. -
О чем, если надо, можем составить акт вскрытия.
- Да нужен кому этот акт...
- Вот именно.
Таким образом, со средствами сигнализации, отвлекающими
отдыхающую смену караула от сна, я разобрался в течение считанных
минут и навсегда, полагая, что часовые на вышках со своими
верными дружками "калашниковыми" куда надежнее и эффективнее
обеспечат охрану жилой зоны, нежели десяток агрегатов, подобных
тому, что был умерщвлен мною с безжалостной решимостью при первом
же кратком знакомстве.
Открыв пирамиду с оружием, сержант вытащил из нее ключ. Сказал:
- Держи. От твоей блат-хаты.
- Какой еще...
- Ну, каптерки... Видел хибару на углу возле зоны?
- Да... - сказал я, припоминая побеленый кубик некоего
малогабаритного строения, мимо которого недавно прошел, приняв
его за сортир для караульных солдат.
- Вот там и есть твоя резиденция... японского царя, -
уточнил сержант.
Далее я обошел периметр колонии по караульной тропе, выяснив, что
если внутренняя запретная зона и основной глухой забор находятся
в относительном порядке, то внешние охранные сооружения весьма
пообветшали: истлевшие гирлянды путаной проволоки, официально
именовавшиеся "малозаметным препятствием", свешивались с
трухлявых серых столбов, еле державшихся в земле своими
перегнившими основаниями, опоры же крайнего ограждения с
предупредительными табличками "Стой! Запретная зона!"
поддерживались в вертикальном положении исключительно за счет
натянутой между ними ржавой провисшей колючки. То есть по
принципу некоей взаимоустойчивости, как хоровод нетрезвых
танцоров. Приведение этих перекошенных временем кольев в
надлежащий вид требовало гигантских трудозатрат.
Свой променад вокруг исправительно-трудового учреждения я
завершил у двери подведомственной мне каптерки.
Войдя туда, я был приятно обескуражен тем, что предстало моем
взору.
Я находился внутри небольшой комнатенки с низким потолком,
