Я находился в расслабленном варианте стойки "смирно", искоса
поглядывая на пешие маневры главы нашего высшего командного
состава.
- Ты с ним познакомился в госпитале? - последовал резкий и
нервный вопрос.
- Так точно.
- В адъютанты к себе он тебя, случаем, не приглашал? -
произнес генерал с издевочкой.
- Нет, - спокойно ответил я. - Просто оставил свои телефоны,
сказал: если что, звони...
- Если - что?.. - вкрадчиво переспросил генерал.
- Честно? - с грубым напором спросил я.
- Ну... честно, - произнес военноначальник, от напора
опешивши.
- Предлагалось служить в Москве. - Я надолго задержал в
груди воздух.
- Так...
Молчание.
- Где именно? - взволнованно спросил генерал.
- Я пока не определился с решением в принципе, - ответил я
вдумчивым тоном идиота. - Концептуально, как говорится.
- Пшел вон, - процедил генерал растерянно.
Вызванный к нему следом за мной командир роты получил, видимо, какие-
то особые распоряжения относительно моей персоны и на обратном
пути в казарму косноязычно мне приказал:
- Эта... Ты после госпиталя... нуждаешься в поправлении
самочувствия... Убываешь, в общем, в увольнение. На три дня.
Форма эта... парадная.
" Яволь!" - подумал я, но ответил по уставу, степенно:
- Есть...
Полагаю, я справедливо заслужил это увольнение!
6.
Прошло неполных три месяца с того дня, когда я покинул свою
московскую квартиру, однако по возвращении она показалась какой-
то странно отчужденной от меня сегодняшнего: пространство комнат
сузилось, знакомые вещи не узнавались, и почему-то невольно
приходила мысль о душе, обходящей после смерти свой земной дом
перед неизбежным уходом из него в неведомое.
Грустное сравнение... Даже тягостное. Я всячески старался
отмежеваться от него: дескать, подумаешь - каких-то два года
армии, пройдут - не заметишь, но отчего-то занозой засело в
сознании предощущение, что если и возвращусь я в эти стены, еще
недавно оберегавшие мою юность, то не скоро, если вообще
возвращусь...
Утром, на второй день увольнения, я встретил в магазине
школьную учительницу английского - некогда молоденькую миловидную
выпускницу пединститута, страшно смущавшуюся моего присутствия на
занятиях. Имею в виду не себя как личность, а свое американское
происхождение и связанное с ним знание языка.
Прошедшие годы учительницу отнюдь не состарили, а что же касается
миловидности, то ее даже прибавилось, хотя угол зрения солдата
срочной службы при встрече с дамой - величина, определяемая
преломлением светового потока через некий магический сексуальный
кристалл, так что за достоверность спонтанно родившейся
характеристики: "она была как сон чудесный" - не поручусь.
- Толя? - искренне обрадовалась моя бывшая учительница и
поцеловала меня в щеку. - Ну, как ты?..
Если вопрос касался текущего момента, то ответ на него прозвучал
бы, думаю, для автора вопроса шокирующе, ибо, повествуя о своей
армейской долюшке, я усиленно размышлял, под каким бы предлогом к
себе красавицу-учительницу пригласить, тем более маман была на
работе и квартира бесполезно и преступно простаивала.
- Может, посидим, по рюмке коньяка... - обтекаемо предложил
я, получая из рук продавщицы пакет с апельсинами.
- С удовольствием, - с какой-то даже готовностью согласилась
она. - Но я жду звонка... Так что только если ко мне... Ты как?..
Коньяк, кстати, есть...
"Ты как?" Интересный вопрос!
Не знаю, какого она ждала звонка, и был ли таковой, но
последующие двое суток увольнения я всецело посвятил упоительным
прелестям молодого женского тела, полностью растворившись в нем.
Учительницу именовали Ксения, и этим именем следовало бы называть
тайфуны.
С двухчасовым опозданием, качающийся от бессонницы, пропахший
распутством и дамской парфюмерией, с криком маман в ушах: "Вот ты
какой!" - я прибыл под испытующий взор своего капитана, произнеся
неповинующимся, деревянным языком зазубренные словосочетания о
готовности продолжить священный долг...
Комроты выразительно посмотрел на часы. Помедлив, изрек с хмурым
осуждением:
- Вы... сильно отстали от занятий. Придется наверстывать. И
усиленно, товарищ курсант.
- Так точно, - просипел я.
На занятиях, вдумчиво пяля глаза на принципиальную
электрическую схему приемного устройства радиолучевого датчика, я
видел, как из просвета в абракадабре сопротивлений, диодов и
прочих полупроводников мне подмигивает лукавый женский глаз моего
бывшего преподавателя.
Да, преподавателем она оказалась высочайшей квалификации,
имею в виду, конечно же, не английский, тем более и общались мы с
ней эти двое суток в основном междометиями...
Я безоглядно и слепо влюбился. И сознавал с каким-то
обмиранием в сердце, что вот и у меня появилась та самая девушка,
ждущая своего солдата. Да, пусть я был у нее далеко не первым, но
к чему лицемерие, я ведь тоже не отличался, увы, целомудрием, о
чем сейчас как-то даже и сожалел.
Но что те, прошлые увлечения! Так, неизбежные издержки
физиологических инстинктов... И разве сравнимы они с любовью
нынешней, истинной, окрыляющей, дарущей смысл бытия...
Я даже с полнейшей серьезностью воспринимал стишок из
армейской газеты, опубликованный в рубрике "Литературное
творчество наших воинов":
У солдата в штанах есть заветное место,
Это место солдату дороже всего.
Это место - карман.
И в нем - фото невесты,
Что в далеком краю ожидает его.
Через три дня я почувствовал неприятное жжение при
мочеиспускании.
- У вас опять сотрясение мозга? - спросила меня старуха-
майор, когда я наведался в подведомственный ей департамент.
- Кажется, да, - честно и грустно ответил я.
Ознакомившись с результатами анализов, старуха сказала:
- Триппер. Я всегда была против увольнений и отпусков для
лиц срочной службы. Хотя и офицеры... - Она выдержала паузу.
Затем спросила тоном следственного работника прокуратуры: - Кто
эта женщина?
- Я не помню.
- То есть?
- Ну, в общем, угар любви, случайная встреча...
- Вы какой-то диверсант, - обреченно сказала старуха.
На неделю я снова угодил в лазарет - в отдельный бокс,
запираемый изнутри на крепкий запор.
Листая скучнейшую подшивку идейно-выдержанных журналов "На боевом
посту", с лживой радужностью живописавших прелести службы во
внутренних войсках, я предавался философским размышлениям о любви
и ее превратностях, однако о своем педагоге вспоминал, как ученик
благодарный, ибо горечь ее последнего урока компенсировалась его
безусловной полезностью в плане обогащения моего жизненного
опыта.
Наконец запор шумно раскрылся, и с окаменевшей от уколов задницей
я пошлепал из лазарета через пустынный строевой плац в учебку.
И тотчас попал на какое-то ответственное построение роты.
Выяснилось: мы передислоцируемся за город, в полевые условия, и
вернемся обратно в Москву лишь на выпускные экзамены.
После переклички я наведался в канцелярию.
Сидевший за столом ротный воззрился на меня, как дачный кот на
сорвавшуюся с цепи собаку, произнеся драматически дрогнувшим
дискантом:
- Что еще?..
- Я перенес инфекционное заболевание, - промолвил я веско, -
и теперь хотел бы предупредить о нем источник... Разрешите
воспользоваться телефоном.
- И у вас еще хватает...
- На моем месте мог оказаться каждый, - справедливо заметил
я. - И мой звонок социально и общественно значим. Кстати,
внутренние войска обязаны охранять покой и здоровье мирного
населения. Этим и продиктовано...
- Звони, сволочь, - согласился ротный со вздохом. Затем,
подумав, заметил: - Тебе бы в политработники... Цены бы не было.
Подумай, кстати. А вообще... вывести бы тебя в чистое поле,
поставить лицом к стенке и пустить пулю в лоб! Да-да! И если
хочешь что-нибудь сказать, лучше молчи! И не делай тут умное
лицо, не забывай, что ты - будущий командир, между прочим!
Я набрал номер коммутатора, сообщив необходимые данные
городского телефона.
Откликнулся автоответчик. Знакомым голосом моей последней учительницы:
мол, сейчас возможности соединиться нет, сообщите, в чем дело...
- Это я, - сказал я сухо. - У тебя это... Ну, проверься, в
общем, я только из лазарета. Пока.
Я уже хотел положить трубку на рычаги, но вдруг из пустоты, в
которую я высказал свое сообщение, выплыл взволнованный мужской
голос:
- Простите, а вы куда звоните?! Вернее, кому?!
Помедлив, я ответил:
- Тебе, друг.
И положил трубку.
А через час, зажав между ног закрепленный за мной
"калашников", я уже трясся в затянутом брезентом кузове грузовой
машины, державшей курс по широкому Ярославскому шоссе в
направлении поселка Хотьково...
Уже стоял апрель, город тонул в мутной серой мороси, почернелые
сугробы тянулись вдоль обочин, чумазые машины однообразным
потоком обтекали наш неклюжий грузовик...
Что впереди?..
А впереди оказалось вот что: палаточный городок с полевой
кухней, разбитый возле учебного макета исправительно-трудовой
колонии.
Макет, сооруженный в натуральную величину, в подробностях
отражал бараки, вышки, заборы, контрольно-пропускной пункт со
шлагбаумом и, казалось, только и ждал своего заполнения зеками.
Под предводительством одного из командиров взводов мы совершили
паломничество на этот безрадостный объект, где нам была прочитана
лекция по специальности, так сказать, а после отправились
устраивать свой быт в палаточные чертоги.
В палатках мы размещались по четверо; постелями служили
деревянные настилы с бесформенными ватными матрацами,
застеленными тонкими одеяльцами, а остальную меблировку
составляли кособокие фанерные тумбочки для хранения личных вещей.
Все.
Вешалки для шинелей отсутствовали, и, как я впоследствии понял, не
без умысла.
После ужина на очень свежем апрельском воздухе возле бочки с
варевом неопределенного вкуса, формы и цвета последовала команда
"отбой", и мы разбрелись под брезентовые пологи, тут же уяснив,
что раздеваться для сна не стоит.
Ледяные отсыревшие матрацы и подушки согреванию теплом
человеческого тела не поддавались, и спать мы улеглись в полной
зимней форме одежды, то есть не снимая шинелей, а также сапог и
ушанок.
Ночью я проснулся, содрогаясь от холода. Мои соседи по
брезентовому жилищу отсутствовали. Сквозь ткань палатки оранжево
просвечивало пятно недалекого костра. Там, в компании часового,
охранявшего сон нашей роты, я обнаружил всю честную компанию
своих сослуживцев.
Нам удалось пропарить над огнем дымящиеся густым паром шинели и
сапоги, покуда не явился такой же, как мы, задубевший от мороза
сержант и не разогнал нас по арктическим матрацам.
- Завтра согреетесь, партизаны! - пообещал сержант
многозначительно.
Утром по зову охрипшей трубы я, сбросив с себя ровно затянутое
колким инеем одеяльце, поспешил на построение.
Во избежание простуд и вообще для укрепления общего иммунитета
после переклички нам был устроен оздоровительный пятикилометровый
кросс, повторявшийся затем каждое последующее утро; далее был
завтрак, по окончании которого старшина объявил, что главная цель
нашего пребывания в здешних просторах - помощь в строительстве
важного военного объекта, возможно, и стратегического назначения.
Старшина или добросовестно заблуждался, или бессовестно врал,
поскольку по прибытии на объект, находящийся неподалеку, мы сразу
уразумели, что командированы для возведения нескольких частных
