По слухам, мне стало известно, что ранее Олег служил в КГБ,
причем в звании полковника, а дело, связанное с аварией, носит
характер загадочный, как, впрочем, и его сегодняшнее
местонахождение среди уголовников, противоречащее той установке,
что офицер органов обязан в случае осуждения быть помещенным в
специальную зону, в среду себе подобных.
Олег только начинал осваивать свой срок, отсидев из него всего
лишь три месяца.
Зеки, как я понял, относились к нему крайне недружелюбно:
категория "блатных" откровенно угрожала расправой как менту
позорному, а "мужики" видели в нем представителя ненавистной им
феодальной прослойки коммуно-эксплуататоров, да и вообще
наследника боевой чекистской славы, основанной на кровушке
народной и повсеместном насилии.
Так что держался полковник в окружении осужденных благодаря
несгибаемой воле, недюжинной физической силе, а также и в силу
тех обстоятельств, что сами собой селились в сметливых зековских
умах сомнения: мол, коли он с нами, то, ясное дело, не напрасно -
видимо, решили мусора своего проштрафившегося в чем-то собрата
сначала под статью подвести, а потом чужими руками в расход
отправить, ан не дурачки мы, чтобы такие планы граждан
начальников в жизнь претворять, пусть живет... Мучается, но
живет.
Я также подозревал, что и среди администрации колонии,
невзирая на возможные жесткие указания сверху, бытовало чувство
сопереживания к опальному чекисту - да и кто застрахован от
подобной участи? - а потому в мою бригаду "гоп-стоп",
демобилизованный приговором полковник попал, скорее всего из
соображений изоляции от агрессивной среды бандитов, способных в
условиях никем не контролируемой рабочей зоны сделать даже из
чемпиона мира по всем видам рукопашного боя набитое переломанными
костями чучело.
Тем более накануне моего прибытия в роту одному из лагерных
стукачей на том же арматурном производстве вставили в задницу
перевитой металлический прут, вылезший заостренным концом из
темени. Рьяно начавшееся следствие зашло в тупик: свидетелей
убийства, несмотря на все усилия "кума" и его агентуры,
обнаружить не удалось, а труп, как ему и полагалось, хранил
гробовое молчание.
С другой стороны, если кому-то и жаждалось расправиться с
Олегом, он мог бы не торопиться с финальной точкой в его судьбе:
двенадцать лет в тюремном положении пария, отмеченного к тому же
печатью "легавого", - слишком долгий срок, чтобы пройти его до
конца. А если чудом и осилишь такой путь, то встретит тебя,
инвалида, пораженного десятком недугов, включающих туберкулез и
язву желудка, уже напрасная свобода, если что и сулящая, то
скорый переход в мир иной...
Итак, каким бы человеком Олег ни был, испытывал я к нему
естественное сочувствие и даже некоторую симпатию за сдержанность
его, интеллигентность, очевидную силу характера и умение
несуетно, но продуктивно работать.
Симпатия, как правило, чувство взаимное. Уже через несколько
часов после нашего знакомства мы говорили с Олегом, не утруждая
себя уставными обращениями.
- Сам родом из Москвы? - спрашивал он.
- Может, прозвучит странно, но тот роддом, где я появился на
свет, расположен в городе Вашингтон, Округ Колумбия.
- Да ну?
- Вот и "ну". Более того, там и вырос.
- Значит, сержант внутренних войск МВД хорошо говорит по-
английски? - перешел он на мой родной язык, и я аж вздрогнул от
удивления, поскольку фразу он произнес как американец, без
всякого акцента, разве что в речи его прослеживались интонации
жителя южных Штатов.
- А вы, гражданин осужденный, случаем, не из Нового Орлеана?
- спросил я.
Он рассмеялся. Затем, покачав головой, произнес:
- Лихо ты... распознаешь диалекты. Да, бывал я в этом
славном городишке, столь непохожим на поселок Северный Ростовской
области...
- А в Вашингтоне?
- И в Вашингтоне. И вообще на всем пространстве от Флориды
до Аляски.
Мы сидели в тени забора, раздетые по пояс, отдыхая после
трудового физического упражнения по забиванию пудовой кувалдой
арматурного шеста в землю на полутораметровую глубину.
Перекуривавшие зеки из моей бригады, равно как и солдатик-конвоир,
загоравший с "калашниковым" на зеленой травке, пробивавшейся под
майским солнышком во внешней "запретке", с недоуменным интересом
прислушивались к нашему диалогу на импортном языке.
Особое любопытство проявил бродяга-полиглот, диагносцировавший
нашу беседу таким образом:
- Ого, фирма базарит...
Ударение в слове "фирма" он сделал на последнем слоге.
- Забавная получается картина, Олег, - продолжал я. - Ты
бывший комитетчик, это факт общеизвестный. Так?
- Бывший, - согласился он внезапно отчужденным голосом.
- Далее. Английский твой - не из самоучителя. И не из
института иностранных языков. Сам собой возникает наивный вопрос:
ты шпион?
- Другими словами, - сказал он, - тебе интересно знать,
работал ли я в разведке?
- Вопрос, конечно, нетактичный... - вставил я осторожную
реплику.
- Почему? Вполне естественный, многократно мне
задававшийся... Да, работал. И особенного секрета в том нет. Имею
в виду утвердительный ответ по данному поводу.
- Вновь задаю детский вопрос: почему? - сказал я.
- Потому что данный печальный факт отлично известен и
котрразведке США, - отозвался он.
- Просто факт или факт со всеми подробностями?
- А вот тут ты попал в десятку, сержант, - усмехнулся он. -
Насчет подробностей - напряженно...
- Понял, касаться не будем, - констатировал я, натягивая
гимнастерку: к зоне, скрежеща, подъезжал бульдозер, выделенный
мне в качестве вспомогательной техники местной строительной
конторой.
- Ты - Подкопаев?! - высунувшись из кабины, проорал,
досадливо отмахиваясь от черного выхлопа солярки, водитель. - Что
делать надо?..
- Зону сносить, - сказал я.
- Ты без шуток давай...
- А я без шуток. Всю внешнюю "запретку".
Водитель выпрыгнул из кабины.
- За слова отвечаешь? - спросил с подозрением. - Или дуру
мне гонишь?
- Отвечаю, - сказал я.
- Смотри, не подведи под срок... Я свое откантовался, мне
хватит...
- На какой предмет пострадали? - с интересом спросил
старожил тюремных застенков - подчиненный мне старичок, помимо
различных зон обретавшийся еще в и монастырях, где отмаливал, по
его словам, "грехи реализованных искушений", за что в колонии
получил кличку Отец Святой.
- За Ленина, - четко ответил бульдозерист.
- Неконкретно, - сказал старичок, букву закона изучивший
прежде азбуки. - Из-за него мы тут практически все. Хороший был
парень, но долго жил.
- Поддал я как-то... - поведал владелец тяжелой техники. - А
тогда на кране работал... Ну, начал разворачиваться у горкома, и
стрелой по лысине ему...
- Вы имеете в виду бюст? - спросил бродяга, именуемый
Труболетом.
- Хер знает... Статуя, в общем...
- И?.. - болезненно поморщился старец, как будто ощутил
прикосновение стрелы крана к своему личному затылку.
- Что - "и" ?.. - растерялся водитель.
- ДТП и хулиганка, - высказался юридически грамотный
похититель колес, рассматривая с профессиональным, видимо,
любопытством гусеницы бульдозера.
- Это да! - сказал водила. - Но там еще одну статью
пристегнули, волки.
- Продолжайте, молодой человек, - заинтересованно вскинулся
Отец Святой, видимо, жаждущий всякого знания в практике
уголовного законодательства.
Водитель обернулся на клокочущий вхолостую энергией бульдозер,
ковырнул носком кирзового сапога землю "запретки", десятилетиями
стоявшую "под парами".
- Да я, - продолжил, - судье возьми и скажи: мол, весь ваш
Ленин из двух фанер склеен, оттого и рассыпался. Наверное,
говорю, и в Мавзолее такое же чучело под колбой балдеет...
- Высказывания, порочащие государственный и общественный
строй, - менторским тоном резюмировал колесный вор, пытаясь
вручную определить момент натяжения гусеницы.
- Совершенно верно, - удивленно подтвердил водила, живо
обернувшись на него.
- Оч-чень любопытный прецедент! - поднял ввысь палец
обитатель монастырей и тюрем, но тут свое веское хриплое слово
высказал наш бригадный убийца:
- Кончай о прошлом! Теряем время! Сноси труху, скоро обед!
Бульдозер взревел, как стая разъяренных львов, и ринулся на на
потраченные течением времени конструкции малозаметного
препятствия, сметая проволоку и столбы к обочине зоны. Водитель,
воспламенный остронегативными, чувствовалось, воспоминаниями о
своем колониальном прошлом, работал горячо и на совесть.
На лица подчиненных мне зеков легла умиротворенная тень от
созерцания разрушительно-революционной миссии бульдозериста,
словно тот воплощал своим действием анархический идеал всемирного
освобождения вольного человеческого духа от оков тюремного
бесправия и прозябания в строго ограниченном вооруженным конвоем
пространстве. Труды предыдущего поколения вертухаев бульдозер
смел в неполные полтора часа.
Часовые кричали с вышек под злорадный смех зеков:
- Держи руль крепче, чума! Нас не снеси! Пристрелим в
полете, бля!
Обошлось, впрочем, без жертв, если не считать запутавшуюся в
проволоке поселковую курицу, которую многоопытный Труболет,
сноровисто из силков освободив, тут же поднял за ноги, отчего
курица моментально погрузилась в состояние нирваны, и этот
простой приемчик я не без любопытства запомнил как одну из
составных частей приобретаемого мной жизненного опыта.
Заботливо обернув пернатую дичь спецовкой, Труболет предложил:
- Едем, начальник, на речку. Сполоснемся, сготовим птицу...
Все лучше баланды...
- Разбежался! - угрюмо молвил убийца.
Повисла напряженная пауза.
Зеки затаили дыхание в ожидании моего ответа, надеясь на чудо
положительной реакции по поводу такого предложения их сотоварища.
Лично я ничего не имел против освежающей водной процедуры, более
того, в мое распоряжение администрацией лагеря был выделен для
подсобных работ разболтанный грузовичок, и съездить на речку, а
вернее - на канал, извилисто тянувшийся через степь буквально в
нескольких километрах от зоны, особенной проблемы не составляло,
но вот понравится ли данное мероприятие моему шефу - капитану
Тарасову, - вопрос и одновременно ответ.
Голос подал курировавший мою бригаду конвоир - старослужащий
рядовой Кондрашов.
- Едем, Толик, - сказал он. - Если кэп возникнет, скажем:
тырили доски со склада стройбата - они тут неподалеку стоят своим
шалманом... А вы, суслики, - обратился к зекам, - считайте себя
предупрежденными: если возникнет желание сдернуть - давлю на
гашетку, и мы все в отпусках: я - в краткосрочном, вы - в
вечном...
- Мы - приличные люди! - едва ли не с возмущением
прокомментировал такое образное предостережение конвоира Отец
Святой. - О чем речь вообще, молодой человек!
- И аквалангов у нас на дне не припасено, - вдумчиво и даже
с каким-то сожалением добавил колесный вор.
- Кто дернется - замочу лично! - предупредил убийца.
- И, кстати, возьмите ведро, начальник, - сказал Труболет,
имевший в отличие от других право свободного передвижения в
окрестностях зоны и потому страха перед "калашниковым" не
испытывавший.
- Зачем оно?
- Возьмите, говорю, не пожалеете.
Я взял из караулки цинковое старое ведро с заржавленными
боками и в самом деле не пожалел: в канале обитало множество
