подтвердишь, что случайно... Чтоб членовредительство не
пришили...
- А смысл?
- Третий этаж. Приземлюсь на лодыжку - месяц госпиталя
гарантирован! Кайф!
- Лучше уж на простуду закоси...
- Ха! Ты что, начальника медчасти не знаешь? Старуха,
майор... По-моему, она практику в Бухенвальде проходила... Ты к
ней придешь с простудой, уйдешь с пятью нарядами вне очереди... У
нее госпитализация только по жизненным показаниям. Вернее, по
несовместимым с жизнью...
- Разговорчики, курсанты! - зарычал из-за бака сержант.
- Яволь, унтерштурмфюрер! - прошептал мой сокурсник,
имитируя энергичный мах метлой.
- Ну давай, парашютируй... - согласился я.
Однако от трехэтажного прыжка товарищ мой воздержался,
благоразумно решив не рисковать своими нижними конечностями, еще
способными пригодиться в дальнейшем, тем более, несмотря на
неимоверные нагрузки и изуверскую дисциплину, умереть бы ему ни
при каких обстоятельствах в сержантском инкубаторе не дали, хотя
и жить - тоже.
В свою очередь я, творчески идею товарища переработав, на
одной из тренировок в гимнастическом зале симулировал сначала
неловкое падение с брусьев, а затем - сотрясение мозга, подгадав
при этом момент, когда многоопытная старуха-майор медчасть
покинула и ее замещал фельдшер-сверхсрочник, безграмотно
принявший мой учащенный - после основательной физической нагрузки
- пульс за симптом резко поднявшегося артериального давления и
после укола магнезии отправивший меня во избежание какой-либо
ответственности в Реутово, где располагался госпиталь внутренних
войск.
В госпиталь меня привезли вечером на армейском "уазике", за
что сопровождавшая больного медсестра получила изрядный нагоняй
от дежурного врача-полковника, ибо транспортировать меня,
оказывается, предписывалось в лежачем положении, на подвесной
койке и соответственно на специально оборудованной для того
машине.
- Вы у меня под трибунал пойдете! - орал полковник на
несчастного медработника, перед которым я мысленно извинялся,
одновременно не без опасений раздумывая о том, что будет со мной,
если вскроется факт симуляции.
Пронесло.
Я сослался на тошноту, темные точки, плавающие в глазах, боль
в затылке и вскоре очутился на восхитительно широкой и мягкой
кровати - именно кровати, а не на какой-то койке! - в
хирургическом отделении госпиталя.
На ужин - прямо в постель! - мне принесли королевский закусон,
где фигурировал кусок настоящей, без жилочки, говядины и, что
меня поразило действительно до сотрясения мозгов, - свежий по-ми-
дор! Я уже забыл, как он и выглядит-то, помидор этот... И вкус
его - тепличного, пресного, не видевшего ни настоящей земли, ни
солнца, показался мне божественным.
В палате вместе со мной лежали выздоравливающие после
операций по удалению аппендицита двое молодых офицеров и
полковник-интендант со сложным переломом руки.
Лейтенанты принесли интригующую весть: после ужина в зале на первом
этаже ожидался просмотр свежего приключенческого кинофильма.
Желание поспать боролось у меня со стремлением обозреть закоулки
госпитального рая, влекла также возможность приобщения к новинкам
кинематографа, и, накинув халат, я поспешил на первый этаж.
По госпиталю тем временем разнеслась тревога: из палаты исчез
больной с тяжелым сотрясением мозга!
В разгар сеанса я был из кинозала выдворен, сурово отчитан
все тем же дежурным полковником, уже всерьез, как понимаю,
усомнившимся в правомерности предварительного диагноза, и вновь
уложен на комфортабельную кровать с угрозой конфискации нижнего
белья в случае повторения самовольных отлучек.
Утром, после завтрака, злой дух нашептал мне о необходимости
срочно позвонить маман, дабы сообщить о своей выдающейся
передислокации в больничные покои, однако, вернувшись от телефона-
автомата, находившегося в холле, в свою палату, я застал там
группу врачей и понял, что пропустил обход, который был обязан
встретить на своем рабочем месте, то есть в постели.
- Я извиняюсь... - начал я.
- Опять в кино ходили? - последовал ледяной вопрос.
- В туалет...
- Ну-ка выйдем, - обратился ко мне один из офицеров в белом
халате, как впоследствии выяснилось - мой лечащий врач.
Вышли.
- Так, Анатолий, - сказал он. - Простой и честный вопрос:
сколько тебе надо здесь отлежать?
Голова у солдата, как говаривал наш ротный, - чтобы думать, а
мозги - чтобы соображать.
- А сколько можно? - нагло спросил я.
- Двадцать дней гарантирую. Хватит?
- Спасибо, доктор!
- Не все так просто, Толя. Я учусь в академии. И тебе
придется переписать очень много конспектов.
- Чем-чем, - сказал я, - но конспектами вы меня не
запугаете.
- Почерк у тебя разборчивый, надеюсь?
- Надо - будет каллиграфический!
Кстати, после этих двадцати восхитительных дней у меня на
всю жизнь закрепилась способность бегло писать отчетливыми
печатными буквами хотя бы и многие страницы любого текста. Как на
русском, так и на английском.
Талант, в дальнейшем оказавшийся невостребованным.
Жизнь в госпитале протекала размеренно и сытно.
Вечером, на сон грядущий, в казенном овчинном тулупе и в
валенках я отправлялся подышать воздухом, бродя по темным зимним
аллеям, где однажды столкнулся с разговорчивым мужчиной средних
лет, одетым в хорошую дубленку и в такие же, как у меня,
больничные валенки, что выдавали его принадлежность к категории
пациентов.
Мой собеседник представился Василием Константиновичем, на
вопрос: в каком, дескать, звании - поморщился, ответив кратко:
две звезды в одну линию, и на мое уточнение: "Прапорщик? " -
кивнул сокрушенно: мол, извиняй, а до больших чинов не
дослужился.
Мужиком он оказался остроумным, свойским, на вечерних прогулках мы
поведали друг другу кучу анекдотов, и как-то я даже посетовал
вслух, отчего, дескать, не служу под командованием такого вот
милейшего старшины, а попадаются мне неизменно какие-то дуболомы
и людоеды.
- Задолбали командиры? - поинтересовался Константиныч - так
я уже его называл - с сочувствием человека, на собственной шкуре
испытавшего все жесткие пинки армейской судьбы и определяющих ее
лиц.
- Не то слово! - откликнулся я. - Террор двадцать четыре
часа в сутки. По три-четыре ночи в нарядах, кормежка - помои,
масло и мясо налево идут, никаких увольнений в город, а вот когда
начальство с инспекцией приезжает, тут тебе и салфеточки на
столах, и даже конфетки, вечерний киносеанс... благолепие, в
общем!
- Потому что об инспекции знают заранее, - умудренно сказал
Константиныч.
- Естественно!
Я еще около часа живописал прапорщику ужасы курсантского
бытия, упомянув, кстати, о предложении своего сокурсника сигануть
с третьего этажа, дабы очутиться здесь, в больничной нирване, как
о наглядном примере доведения человека до крайней степени
отчаяния, но Константиныч, служивший, по его словам, среди
бумагомарателей в каком-то штабе и оторванный от бытия низших
слоев, воспринимал мои рассказы как нечто научно-фантастическое,
хотя недоверчивое сопереживание мне выказывал.
В холле госпиталя мы с ним простились, я дружески хлопнул
Константиныча по плечу, направляясь в свое отделение, но тут
заметил замершего у лифта соседа по палате - полковника с
загипсованной клешней, смотревшего на меня с каким-то
страдальческим укором.
- Болит рука? - поинтересовался я, преисполнившись чувством
сопереживания.
- Так вот почему вы служите в Москве... - молвил полковник.
- А говорили: распределение, случайность...
- Не понял.
- Что ж тут не понять... Может, вы не знаете и того
человека, с кем только что распрощались?
- Знаю... Константиныч...
- Василий Константинович.
- Ну... - Я начал предчувствовать нечто нехорошее.
- Заместитель министра внутренних дел.
Возникла пауза.
- Пошли в палату, - сказал я устало. - Скоро отбой.
- А здесь, значит, отдыхаем от воинской повинности, -
язвительно заметил полковник. Но так, осторожно заметил, как бы
про себя.
Вот тебе и две звезды в одну линию...
Ночью я спал плохо. А на следующий день узнал, что
высокопоставленный пациент из госпиталя после обследования
выписан, так что отныне для прогулок мне следовало подобрать
иного компаньона.
Через четыре дня настала пора и мне возвращаться в постылую
учебку, из которой приехал за мной знакомый "уазик".
Из машины вышла старуха-майор.
- Подкопаев? - спросила она утвердительно и крайне сухо.
- Так точно.
- Симулянт.
- Никак нет.
- А-абсолютно уверена. Ввели моего сотрудника в заблуждение.
Ну-с, ладно, поехали. Вас ждут сюрпризы.
После естественной заминки я отозвался с угрюмым вызовом:
- К сюрпризам мне не привыкать.
- Чувствуется! - парировала старуха.
Еще на пороге казармы торчавший у тумбочки дневальный поведал,
что я прибыл в прямо в пасть льва, поскольку за время моего
отсутствия в часть нагрянул заместитель министра внутренних дел,
обнаруживший здесь столько всяческих нарушений, что половина
офицерского состава получила строгие выговоры, гауптвахта
переполнилась прапорщиками-расхитителями, а командир полка сидит
в предынфарктном состоянии под домашним арестом.
- И говорят, весь шухер по твоей наводочке, -
многозначительно ухмыляясь, доложил дневальный. - Это вилы,
Толик, конкретные вилы...
Встретивший меня в канцелярии командир учебной роты, мой радостный
доклад о прибытии для дальнейшего прохождения мук слушать не
пожелал, а, сняв свою шинель с вешалки, коротко и смиренно
промолвил:
- Пойдем!
И вскоре, обогнув корпус казармы, мы вошли в примыкавшее к
КПП приземистое здание штаба конвойной дивизии, на чьей
территории располагалась наша учебка и командиру которой,
генералу-майору, мы были подведомственны.
К моему немалому удивлению, после краткого доклада адъютанта
мы удостоились чести быть принятыми не кем-либо из штабного
начальства, а именно что самим сиятельным генералом.
Вернее, такого исключительного счастья удостоился я,
капитану было предписано обождать в приемной.
- Ах вот ты каков, сукин сын!- заметил генерал, привстав из-
за стола и глядя на меня с трудно скрываемым негодованием. - Ну
давай... расскажи, чем недоволен. А то как-то странно:
заместитель министра в курсе того, что в дивизии происходит, а я
вроде как... китайский наблюдатель.
Я моментально смекнул, в чем дело, и подобрался, как при
схватке с опасным и безжалостным противником.
- Вы имеете в виду Василия Константиновича? - спросил я с
высокомерной небрежностью.
Генерал удивленно вскинул брови.
- Именно...
- Да, он интересовался бытом, уровнем нашей подготовки...
- И что вы ответили? Что ваша учебная рота - воплощение
Освенцима?
- Ничего подобного. Я не скрывал: условия у нас жесткие,
однако лишь в таких... обстоятельствах может закалиться настоящий
советский воин. Он мне, правда, возразил, что нагрузки чрезмерно
велики, но я сказал, что у нас не было даже случая простуды...
- Только сотрясение мозга, - изрек командир дивизии.
- Я овладевал брусьями...
- Ну, ты и фрукт! - Генерал кинжальным взором впился в мои
честные серые глаза, но, не обнаружив в них ничего, кроме
доброжелательной невозмутимости, нервно заходил по кабинету.
