забывчивость, то на руководящие указания Николая Степановича,
настоятельно рекомендуя своему дознавателю привлечь к нашему
диалогу и моего генерала-начальника, способного подтвердить
правдивость даваемых показаний, но таковые рекомендации жестко
игнорировались, и я начинал понимать, что мой всемогущий
покровитель, видимо, влип в какую-то историю, одновременно
затянув легковесным перышком в ее крутую воронку и меня,
грешного...
Из письменного стола Иван Константинович достал какие-то
бумаги.
- Ваша подпись?
Да, подпись была моя. На всех бумагах без исключения. Но
только машинописные тексты над подписью были в диковинку:
"Получено пятьдесят тысяч долларов..."
"Тридцать тысяч долларов..."
"Шестьдесят две тысячи долларов..."
И так далее.
- Я не получал этих денег!
- Подпись ваша?
- М... да.
- Так вы что, подписывали чистый лист?
- Ну... в общем... Николай Степанович сказал...
- Вы на Николая Степановича не ссылайтесь, вы о себе,
пожалуйста... И подробнее.
- Он сказал: ты подпиши, а документ я заполню.
- Но вы же не придурок, вроде...
Тут я ответил так:
- Вопрос не в том, придурок я или гений. Вопрос в том, что
Николай Степанович - генерал, не терпящий обсуждения приказов.
- Хорошо. А откуда появились тридцать пять тысяч долларов на
вашем счете в банке?
- Мне их дал Николай Степанович, - не моргнув глазом
продолжал я дудеть в самую надежную дудку. - На возможные
непредвиденные расходы.
- Вот так сразу - взял и дал. Тридцать пять тысяч.
- Не сразу. Частями, время от времени. Он говорил, что это
наш оперативный стратегический запас.
Я врал, уже веря самому себе. И все валил на бывшего своего
начальника, сознавая: казнокрад Николай Степанович, конечно же,
для моего следователя абсолютно и категорически недоступен и,
возможно, плавает сейчас в своей панаме неторопливым брассом в
бассейне какого-нибудь роскошного отеля, расположенного на берегу
океана в штате Флорида, предоставив мне отдуваться за весь его
финансово-агентурный аферизм...
- То есть вы понимаете, о какой сумме идет речь? - спросил
Иван Константинович с ощутимой угрозой.
- Не понимаю.
- О сумме более миллиона долларов.
- Извините, но тогда я парюсь здесь за чужие радости.
- Выбирайте выражения.
- Я их как раз и выбираю. Самые доходчивые.
- Анатолий, вам придется у нас задержаться.
- На каком основании? - мягко вопросил я.
Иван Константинович помедлил, затем со вздохом произнес:
- Я буду откровенен, Толя. Вы взрослый мальчик, понимаете,
с кем имеете дело, и уж, конечно, сознаете, что данную историю
нам надо прояснить до конца. Поэтому предлагаю вам или
сотрудничество, или конфронтацию. Как скажете, так и будет.
- Сотрудничество, - не утрудившись раздумием, изрек я.
- Еще одно доказательство, что вы не придурок, -
констатировал мой следователь. - А теперь позвоните маме на
работу и сообщите, что вы уехали на три дня к школьному приятелю
на дачу.
Из ящика стола он извлек трубку радиотелефона. Я в точности
исполнил его приказ.
Далее - началось! Нескончаемые допросы, полиграф, снова
допросы...
Скоро ситуация прояснилась для меня окончательно: я проходил в
качестве свидетеля во внутреннем расследовании шпионским
поначалу фигурировал как соучастник преступного сговора и
доверенное лицо перерожденца в генеральском мундире, но во мне
быстро, что называется, разобрались, и по прошествии третьего дня
Иван Константинович передал мне заклеенный почтовый конверт, не
отмеченный никакой надписью, но явно содержащий некие бумаги.
- Ваша трудовая книжка, - пояснил он. - Вы уволены с работы
по сокращению штатов.
- Я понял, - кивнул я, уже свыкшийся с мыслью, что с Индией,
да и со всей моей прошлой жизнью пришла пора расстаться. Однако
заметил: - В Бангалоре у меня осталась куча вещей...
- Ах, Толя, - отозвался Иван Константинович, - вы даже не
представляете, сколь мизерны ваши потери по сравнению с теми,
какие вас ожидали первоначально!..
И я заткнулся.
- Кстати, - задал Иван Константинович напоследок
меркантильный вопрос, - вам в банке не выдавали карточку для
снятия денег из банкомата?
- Нет, - мотнул я головой, испытывая злорадное
удовлетворение. - Обычно я приходил с книжкой к менеджеру, мы с
ним хорошо знакомы... Он, собственно, мне и открыл счет. Зовут
его Сешейя...
- Свободен, - процедил инквизитор сквозь зубы.
В том же военном автомобильчике с глухим кузовом, в народе
именуемом "креветкой", я был доставлен с таинственного
загородного объекта домой.
Несмотря на то, что Иван Константинович в угрожающих выражениях
предупреждал меня об обете молчания насчет всего приключившегося
со мной за эти три памятных дня и снабдил правдоподобной легендой
о внезапном завершении моей индийской эпопеи, я все-таки поведал
маман о случившемся - правда, под честное ее слово о
неразглашении...
Возмущению маман не виделось конца и края.
- Какая, к чертовой матери, "перестройка"! Та жа сталинская
зона! - бушевала бывшая правоверная коммунистка. - Те же
гестаповские ухваточки... Тебя пытали, сынок?
- Не, даже кормили...
- Баландой какой-нибудь?
- Не, обед как обед. Гуляш, компот...
- Они накормят! Гуляшом! Из человечины...
Несмотря на данное мне обещание о соблюдении тайны прошедшего
следствия, маман, переполненная негодованием и гражданской
ущемленной гордостью, не только тайну широко разгласила, но и
накатала жалобу в прокуратуру города, причем на мои стенающие
возражения по поводу данного мероприятия отреагировала с
надменной решимостью убежденного камикадзе: мол, скажем "нет"
гэбэшному террору, кончилось время его, аминь!
Маман, как понимаю, наивно воодушевили появившиеся в прессе
критические статьи в адрес секретных коммунистических ведомств, и
она решила внести свою лепту в дело нарождавшейся, ха-ха,
демократии.
Что ею руководило? Месть за прошлый каждодневный страх перед
вездесущим ГБ, в чьей тени протекла вся ее жизнь - пусть сытая,
заграничная?.. Или осознание конечной никчемности такой жизни?
Кто знает?
- А может, это ГРУ? Или еще какая-нибудь шпионская шарашка?
- пытался умерить я ее пыл.
- Все они - волчьи ягодки с одного и того же куста, -
звучало непреклонное.
Кстати, связавшись с бывшим мужем-полковником, мама
выяснила, что ни в какую Флориду Николай Степанович с похищенными
деньгами не бежал, а скончался сразу же после моего отъезда на
территории Индии от обширного инфаркта, после чего, вероятно,
наткнувшись на компромат в его бухгалтерии, компетентные дяди и
затеяли расследование финансовых злоупотреблений некогда
недоступного какому-либо контролю генерала.
Очередным утром, когда я покидал квартиру, направляясь в институт,
где намеревался подать заявление о своем восстановлении в составе
студентов, на лестничной клетке мне встретились капитан милиции и
двое военных - майор и лейтенант, выходящие из лифта.
- О! - восхищенно присвистнул майор, всматриваясь в меня. -
Никак Подкопаев Анатолий, мастер спорта по мордобитию и по
бегу...
- По какому-такому бегу? - спросил я неприязненно.
- По бегу от призыва в армию, - с улыбкой пояснил майор.
- Ах, мама, мама, что ты натворила! - сказал я майору.
- А все по закону, Толя, - откликнулся он. - Вот, - указал
на милицейскую шинель. - Имеем предписание, с нами представитель
властей, так сказать...
- Мне надо позвонить матери...
- Мы сами позвоним. Ну, как договариваться будем?.. По-
доброму, по-злому, а?..
Я тяжело вздохнул. Мне остро захотелось оказать этим типам
в погонах серьезное физическое сопротивление, но такое желание по
причине его нецелесообразности я отклонил, вновь выбрав
сотрудничество, а не поединок, тем более помнил золотое правило:
порой победу в поединке означает уклонение от него.
За свое соглашательство я получил возможность переодеться,
взять с собой туалетные принадлежности, пакет с едой и
необходимые мелочи, после чего закрыл квартиру и обреченно вышел
со своим конвоем к поджидавшему нас у подъезда милицейскому
"уазику".
Дальше все шло по накатанной колее: ускоренная медкомиссия, когда
мне пришлось пожалеть об излеченном глазе, - хотя напрасно, ибо
вместо службы в армии органы придумали бы для меня наверняка куда
худшую пакость; стрижка под "ноль", вручение военного билета и
отправка на той же милицейской машине на призывной пункт, причем
сопровождавший меня лейтенант предупредил: "Сбежишь, возбудим
уголовное дело об уклонении от призыва мгновенно, у кого-то
большой на тебя клык, парень, вырос..."
Я хмуро кивнул, всецело насчет "клыка" соглашаясь.
На призывном пункте меня передали под попечение какого-то
нетрезвого капитана с петлицами артиллериста, сообщившего, что
команда, в которую я включен, ждет отправки и сопровождающий,
отбывший на вокзал за билетами, должен вернуться с минуты на
минуту.
- Чтобы глаз с него не спускал! - сурово предупредил
лейтенант нетрезвого капитана, и тот кивнул ему с таким угрюмым
пониманием, что я твердо уяснил: мне конец!
После меня провели в кабинет, где стояло несколько письменных
столов, заваленных папками с личными делами призывников, и
множество стульев, также тяжестью папок обремененных.
- Сиди здесь, - коротко сказал капитан, затем подошел к
письменному столу, вытащил из него бутылку водки, шумно выдохнув
воздух, совершил из бутылки объемный глоток и, утеревшись рукавом
кителя, кабинет покинул, не забыв, правда, запереть за собой
дверь.
Любопытствуя, я взял в руки одну из папок. Какой-то
Подколозин...
И - замер, обожженный неясной, но стремительно формирующейся
в сознании мыслью...
На подоконнике лежала самая тощая из стопок - всего лишь пять
папок.
Я, сомнамбулически привстав со стула, подошел к окну и на
верхней папке узрел свою фамилию...
Вероятно, это была какая-то особая стопка, даже наверняка
особая.
Далее чисто механическим жестом я взял свое личное дело,
переложив его в ту стопку, где лежало дело Подколозина, а его
папку, да прости мне, неведомый собрат по несчастью, уместил в
категорию "избранных".
Капитан, чьи командные пьяные крики время от времени
доносились до меня из-за двери, то и дело забегал в кабинет с
целью приобщения к своему заветному сосуду, из которого он,
казалось, черпает необходимую энергию, и внимания на меня при
этом обращал не более, чем на гипсовый бюст Ленина, с искренне-
устремленным любопытством взиравшего на капитана с высоты
канцелярского книжного шкафа.
Впрочем, однажды капитан, как бы спохватившись, подошел к
стопке "элиты" и, взяв дело Подколозина, долго и недоумевающе
разглядывал его, видимо, ощущая какое-то несоответствие в
фамилии, но затем, махнув рукой, положил папку на место и,
судорожно прижав ладонь к животу, поспешным аллюром удалился
прочь, громко у порога пукнув и дверь за собою не затворив.
После командующий кабинетом появился в компании низкорослого
старшего лейтенанта с петлицами инженерных войск и, указав на
меня корявым пальцем, произнес:
- Это твой!
- Пошли, - зловеще сказал мне лейтенант, забирая с
подоконника стопку "элитарных" досье.
В этот момент в кабинет вошел другой разночинец - прапорщик
внутренних войск, сунул под мышку свою кипу картонок, среди
