Козлятин сбыл свой агрегат, -- Слива, -- и все: ни адреса, ни
настоящего имени. Этого, согласитесь, мало, чтобы разыскать человека, и
тем более деталь якобы созданного им самогонного аппарата.
-- Сведения об этом человеке имеются в местном отделении милиции,
-- сказал я. -- Им известно и его полное имя, и его место жительства.
-- Я заметил, как он нахмурился. -- Кроме того, и Козлятин, и
Мокроносов наверняка знают этого алхимика... Послушайте, майор,
перестаньте, в конце концов, играть со мной в кошки-мышки! -- не
выдержал я. -- Создается такое впечатление, что вы любыми путями
пытаетесь увильнуть от расследования, ищете хоть какую-нибудь зацепку,
чтобы не дать делу дальнейшего хода. Что, опять, скажете, сроки
поджимают? Некогда, да и неохота, возиться в этом дерьме? А невинного
человека сажать -- на это у вас и время, и охота есть? Ведь в ваши руки
судьбы людей вверяют, а вы... Эх, вы!..
Мои слова все-таки возымели действие. Я видел, как он смутился. А
это уже, согласитесь, кое-что. Несколько минут он молча ходил по
кабинету, насупив брови и боясь встретиться со мной взглядом. Наконец
он остановился как раз напротив меня.
-- Хорошо, Николай Николаевич, -- сказал следователь Пронин, и я
впервые услышал в его голосе человеческие нотки, -- я доведу это дело
до конца. Обещаю вам. Позвоните в понедельник, я сообщу вам результаты
расследования. В неофициальном порядке, конечно, сами понимаете...
Мне ничего не оставалось, как поверить румяному майору. Кто знает,
может, хорошее в нем возобладает и перетянет, наконец, плохое.
Увы, моим надеждам не суждено было сбыться. В понедельник,
опять-таки после работы, я решил лично повидать майора Пронина,
предпочитая беседу с глазу на глаз телефонным разговорам. Но дежуривший
у входа милиционер не пустил меня наверх, заявив, что следователь
Пронин отсутствует и будет отсутствовать до конца недели. Что мне еще
оставалось делать, кроме как положиться на свой безотказный "детектор
лжи"? Я прозондировал мозг дежурного и выявил лживость его сообщения:
майор Пронин в это самое время сидел у себя в кабинете и меня -- лично
меня! -- велел к себе не пускать ни под каким видом. Что ж, придется
идти на хитрости. Я пересек узкую улочку, остановился в тени какого-то
подъезда и приготовился к длительному ожиданию. Должен же он
когда-нибудь выйти оттуда! Ждать мне пришлось около часа. Наверное, он
заметил меня еще раньше, из какого-нибудь окна, или дежурный сообщил
ему, что "тот самый тип" караулит напротив, -- словом, не успел майор
выйти, как сразу же юркнул в стоявшую у подъезда "волгу" и тут же
умчался, дав полный газ. А я, несолоно хлебавши, вышел на середину
безлюдной улочки и вдруг почувствовал приступ неудержимого веселья.
Ведь кому сказать, что следователь по особо опасным делам избегает
меня, словно муха хищника-паука, -- поднимут же на смех!
Майора я поймал только через два дня. То ли он ослабил
бдительность, то ли понадеялся на судьбу, но только в среду я
столкнулся с ним нос к носу при входе в его контору. Он понял, что
влип, и не стал разыгрывать комедию.
-- Идемте, -- бросил он на ходу и быстрым шагом направился к себе.
Пока мы шли, я проник в его сознание и как следует поворошил там. К
концу нашего недолгого пути я уже знал все.
Войдя в кабинет, он резко повернулся и, с неприязнью глядя мне в
глаза, выпалил:
-- Послушайте, гражданин Нерусский, в вашей самодеятельности нет
теперь никакого смысла. Дело закрыто и передано в суд, Козлятин к
убийству Паукова оказался непричастен, в то время как вина Мокроносова
полностью доказана. Более того, Мокроносов сознался.
-- Сознался?!
-- По крайней мере, он не отрицает такой возможности. Мокроносов
подтвердил, что в том состоянии, в котором он тогда находился, им
вполне мог быть нанесен удар бутылкой.
-- Так мог или был нанесен? -- ухватился я за соломинку.
-- Мог или был нанесен -- какая разница? Главное -- есть
вещественное доказательство: отпечатки пальцев убийцы на бутылке из-под
водки, которой был убит Пауков.
Да, ловко плел паутину этот проходимец. Но сегодня я намеревался
дать ему бой по всему фронту, перейти в решительное наступление,
прижать его в угол и разбить наголову. У меня перед ним было два
огромных преимущества: первое -- я знал о нем гораздо больше, чем он
думал, и второе -- в глубине души он все-таки считал меня шарлатаном, а
я таковым не являлся.
Одно из главных условий победы -- брать быка за рога, пока он еще
тепленький. Что я и не замедлил сделать. Изобразив на лице сатанинскую
(как мне казалось) ухмылку, я нагло расселся в его кресле и не спеша,
так, как будто бы между прочим, спросил:
-- А что, Сергей Тимофеевич, родной дядя Козлятина действительно
занимает очень ответственный пост в одном крупном союзном министерстве,
или я его с кем-то спутал? Не слышу?
Кровь отхлынула от его лица, а глаза его потемнели. Если его
сейчас не хватит удар, решил я, то это будет просто чудом. Значит, я
попал в самую точку.
-- А вот какой мне сон вчера приснился, -- продолжал я. -- Будто
бы вызывает вас к себе ваш шеф и говорит: "Что же это вы, батенька,
поклеп на честного человека возводите, а? Поторопились вы с Козлятиным,
видит Бог, поторопились. Чист он перед законом". И тут он вам на ушко
шепчет, что-де Козлятин-то не простой смертный, а единственный
племянник весьма и весьма ответственного товарища Икс из одного очень
солидного министерства, и что преступником он быть никак не может, ибо
болен он, и болезнь эта нуждается в срочном и немедленном лечении. Не
помните, Сергей Тимофеевич, в какой именно санаторий отправили
невинного Козлятина? В Ялту? В Пицунду? Или, может быть, в Ниццу? А то,
знаете, сон какой-то нечеткий, самое важное-то и не высветилось. Что с
вами, Сергей Тимофеевич, вы прямо весь как-то осунулись, позеленели?
Вам дурно?
Майора Пронина шатало. Мой "сон" ему пришелся явно не по вкусу.
Однако у меня не было жалости к этому скользкому типу -- мне хотелось
его уничтожить. Но он, оказывается, еще способен был кусаться.
-- Все это вас, гражданин Нерусский, -- глухо произнес он, --
никоим образом не касается. Да, Козлятин признан больным и отправлен на
лечение в Крым. В этом нет ничего противозаконного. А что касается
родственных связей вышеозначенного Козлятина, то о мифическом "дяде" из
министерства впервые я услышал именно от вас и именно сейчас, сию
минуту. По поводу же методов ведения следствия я с вами, как в
человеком посторонним, вообще говорить не желаю.
Я видел, что формально он прав, и что-либо изменить в создавшейся
ситуации я, пожалуй, был не в силах, но как следует проучить его я был
просто обязан.
-- Нет, Сергей Тимофеевич, о методах ведения следствия вам все же
придется со мной поговорить, потому как методы, вами применяемые,
являются преступными, я же, как гражданин и советский человек, мимо
преступления проходить не имею права. Вспомните, пожалуйста, дело
аферистки Крутой. Вспомнили? Отлично! А теперь скажите, какая сумма
находилась в конверте, который вам передал незнакомый мужчина у входа в
метро "Таганская-кольцевая" 17 апреля сего года? Не помните? Хорошо,
подскажу: триста пятьдесят рэ. Так, далее. Третьего мая, прямо в
кабинете, сидя в этом самом кресле, вы приняли от гражданки Вислоуховой
конверт на сумму пятьсот тридцать рэ... Продолжать?
Майору стало совсем худо. Одной рукой он ухватился за сердце,
второй -- за стол, чтобы не упасть, а головой в это самое время начал
усиленно мотать, что, видимо, означало: нет, продолжать, мол, не надо.
Что ж, я человек добрый и отходчивый.
Я встал и направился к выходу. У самой двери остановился и, в упор
глядя на поверженного врага, жестко произнес:
-- Учтите, майор, судьба Мокроносова целиком на вашей совести.
Если через две недели с него не снимут обвинения в убийстве, я снова
приду в этот кабинет и продолжу перечисление полученных вами конвертов,
а их было, поверьте мне, ох как немало! Прощайте.
Но еще прежде, чем истекли эти две недели, произошли события,
избавившие меня от необходимости еще раз встречаться с майором
Прониным.
Глава девятая
Я настолько увлекся расследованием этого гнусного убийства, что
пропустил даже традиционную рыбалку, посещение которой считал делом
более важным, чем сон, еда и -- даже страшно признаться -- работа. Но
мои телепатические способности настолько перевернули всю мою жизнь, что
невозможное стало обыденным, а в повседневность стали вкрадываться
такие невероятные изменения, о каких я раньше даже помыслить боялся.
Во-первых, я перестал терпеть издевки и смешки Балбесова, и в один
прекрасный момент осадил его так крепко, что он стал обращаться ко мне
только на "вы" и исключительно по работе, а в глазах его затаилось
нескрываемое любопытство, разбавленное изрядной дозой чисто животного
страха. Во-вторых, я посмел выразить свое несогласие с мнением нашего
шефа, Евграфа Юрьевича, чего ранее себе позволить никогда не мог.
Инцидент возник из-за пустяка: один из пунктов квартального отчета
вызвал у меня сомнения, и я его высказал. Воспринят этот факт нашими
сотрудниками (кроме, разве, самого Евграфа Юрьевича) был с затаенным
дыханием и раскрытыми ртами. Еще бы! Я осмелился сделать то, чего до
меня не делал никто. Самым же знаменательным оказался финал инцидента:
шеф отказался от своего мнения и принял мое. Этим я нанес Балбесову еще
один удар, окончательно сокрушивший его. В коридорах при виде меня
сотрудники стали шушукаться и откровенно тыкать пальцами. Но я сносил
эти знаки внимания и милостиво разрешал им бесплатно восхищаться мною.
Как-то на институтской доске объявлений появилась запись о том,
что через два дня нас посетит великий шахматист, непобедимый
гроссмейстер Иванов-Бельгийский. После обширной вступительной части и
рассказа о своем тернистом пути к вершинам шахматного Олимпа гений
намеревался снизойти до местных любителей шахмат и дать им
непродолжительный сеанс одновременной игры. Разговоры о предстоящем
визите великого гроссмейстера велись в каждом закутке, знатоки и
признанные мастера древней индийской игры досконально разбирали
знаменитые партии Иванова-Бельгийского, пытаясь понять его стиль,
методы защиты и нападения. Откуда-то из недр письменных столов выплыли
пыльные шахматные доски с комплектами фигур, на треть и более
замененных предметами, к шахматам не имеющими никакого отношения.
Бурные дебаты и обсуждения с проигрыванием наиболее выдающихся партий
Иванова-Бельгийского велись даже в туалетах, причем общему шахматному
вирусу поддались не только мужчины, но и значительная часть прекрасной
половины рода человеческого.
Я сейчас уже не помню, что именно толкнуло меня на эту авантюру и
когда в моей голове засела эта безрассудная мысль, но в день проведения
встречи с великим шахматистом моя фамилия красовалась в списке желающих
принять участие в сеансе одновременной игры. Друзья и знакомые при
встрече косились на меня, хлопали по плечу и качали головами: дерзай,
мол, Коля, в душе мы с тобой. Следует сразу же оговориться: в последний
раз я сидел за шахматной доской где-то классе в третьем, так что о
способе передвижения некоторых фигур я имел довольно-таки смутное
представление. Словом, в шахматы я играть не умел. Полагаю, что сей
безрассудный шаг я предпринял исключительно в расчете на свое шестое
чувство -- телепатию. Именно его я намеревался использовать в
предстоящем поединке с признанным мастером шахматных баталий. Не имея
практических навыков в этом виде спорта и абсолютно не зная теории, я
надеялся строить свою защиту -- о нападении я и не помышлял, --
опираясь на богатый опыт противника и попутно раскрывая все его
замыслы.
И вот настал тот знаменательный день. Если еще вчера в мужских
разговорах наряду с шахматной тематикой уверенно конкурировали такие
извечные темы, как женщины, пьянки и анекдоты, то сегодня все это ушло
