памяти хотя бы тень убийцы, случайно виденного им или, может быть,
слышанного -- все было напрасно. А раз Мокроносов к делу непричастен,
решил я, то убийца мог проникнуть в квартиру Паукова только в те
полчаса, когда тот оставался один, то есть с 13.30 до 14.00. Мне вдруг
пришло на ум, что теперь, когда я убедился в невиновности сидевшего
передо мной человека, на мне лежит ответственность за его судьбу, за
его полное очищение от нависшего над ним страшного обвинения. Потому
что только я знал о его невиновности, хотя и не мог пока этого
доказать. И пусть он мне глубоко несимпатичен, этот запойный алкаш с
многолетним стажем, но разве дело в моем личном отношении к нему? Важно
установить объективную истину, ибо истина выше наших симпатий и
антипатий.
-- Ну как типчик? -- спросил меня майор Пронин, кивая на сникшего
Мокроносова.
-- Товарищ майор, -- официально заявил я, вставая из-за стола и в
упор глядя на него, -- пойдя вам навстречу, я согласился помочь в
расследовании этого дела, прибегнув к способу, известному одному лишь
мне. Поэтому не требуйте от меня ни фактов, ни улик, ни доказательств
того, что я сейчас скажу. Этот человек, -- я кивнул на Мокроносова, --
к убийству Паукова не имеет никакого отношения.
-- Вот как? -- вскинул брови следователь и нахмурился. -- Вы
уверены?
"Зря я с ним связался, -- прочел я его мысли. -- Эх, зря! Так все
гладко шло, а теперь выкрутись попробуй".
-- Абсолютно, -- ответил я.
Мокроносов взирал на меня с удивлением и любопытством.
-- Гражданин начальник, -- просипел он возбужденно и взглянул мне
в глаза с внезапно вспыхнувшей надеждой, -- вы что же, действительно
думаете, что я не убивал Паукова? Или снова ваньку валяете, как вот
этот?.. -- он кивнул в сторону майора Пронина.
-- Молчать! -- взревел майор, багровея буквально на глазах и
вызывая у меня весьма серьезные опасения, что его вот-вот хватит
кондратий. Но до кондратия дело не дошло: вспышка гнева постепенно
улеглась. Нет, этот недостойный тезка легендарного сыщика все больше
переставал мне нравиться. Хотя, надо сказать, он на меня с самого
начала произвел впечатление не самое благоприятное.
Следователь взял себя в руки, хотя и с большим трудом. Ему было
неловко передо мной как за свое собственное поведение, так и за слова
внезапно осмелевшего подследственного.
-- Вы что же думаете, гражданин Мокроносов, -- сказал он, яростно
вращая глазами и сопя, словно компрессор, -- ваши оскорбительные слова
останутся безнаказанными? Это я-то здесь ваньку валяю? -- Он бросил на
меня неприязненный взгляд и ледяным тоном произнес: -- Если ваше
утверждение, товарищ Нерусский, окончательно, то, по-моему, дальнейшее
присутствие здесь подследственного Мокроносова необязательно.
Необязательно и нежелательно. У вас есть к нему вопросы?
-- Нет.
Следователь холодно кивнул и взялся за телефон. Когда несчастного
Мокроносова увели и мы остались одни, майор Пронин долгое время молчал,
искоса кидая на меня колкие взгляды, и старательно мерил шагами мрачный
кабинет. Но вот он наконец остановился и произнес:
-- Вы допустили ошибку, Николай Николаевич. Вы допустили две
ошибки. Во-первых, вы объявили подследственному, что он невиновен, а
этого делать нельзя было ни под каким предлогом. Подобные утверждения
вправе делать только суд. Во-вторых, вы вообще были не правы, заявляя о
его невиновности. Он виновен, я в этом уверен, и хотя прямых
доказательств его вины у меня пока нет -- но они будут, ручаюсь вам.
Повторяю, он виновен. Он должен быть виновен.
Последние слова следователя Пронина окончательно рассеяли мои
иллюзии по поводу личности и моральных устоев пухлого майора. Он был
предубежден против этого несчастного, этого невезучего алкаша,
которому-то и крыть нечем в свое оправдание. Он заранее был убежден в
его виновности. Что это -- недобросовестность, тупость или злой умысел?
Впечатления разумного, вдумчивого человека майор не производил,
добросовестностью тоже, по-моему, не отличался, что же касается злого
умысла, то что общего может быть между следователем по особо опасным
делам и хроническим алкоголиком? Дабы не ломать голову над различными
версиями поведения майора Пронина, я решил "прощупать" его мозг и
выявить, если удастся, его потаенные мысли. Мне не пришлось долго
ворошить весь тот хлам, скопившийся в его голове, -- та мысль лежала на
самой поверхности и, видимо, давно не давала покоя румяному майору. Все
было до смешного просто: через три дня, в понедельник, наш бравый майор
Пронин должен отчитаться перед начальством по поводу проведенного им
расследования дела Паукова, так как в понедельник по плану дело должно
быть закрыто. Вот и вся разгадка. Если убийца будет найден -- а чем
Мокроносов не убийца? -- следователю по особо опасным делам светит
премия, а если нет -- взбучка от начальства. Так стоит ли копать
глубже, когда кандидат в преступники уже сидит в КПЗ?
Я понял, что следователь Пронин -- свинья, как внешне, так и по
своей внутренней сути. И раз я уже влип в эту историю, то отстаивать
справедливость я чувствовал себя обязанным не столько перед
Мокроносовым, сколько перед самим собой. И дернул меня черт связаться с
этим типом! Шел бы себе к своему филателисту -- и горя не знал, так
нет, надо же было влезть в эту свару у квасной бочки, а потом клюнуть
на удочку румяного проходимца! Да уж не проверка ли это? Впрочем, нет,
на проверку не похоже, а вот предостережение от необдуманных действий
мне, кажется, сделано было -- и не одно. Я вдруг вспомнил того типа в
морковном свитере, пребольно отвесившего мне солидный пинок в некую
область тела, специально для того предназначенную, и его же, дважды
бросавшегося под колеса желтого "москвича". Потом эти дурацкие
верблюды... Ясно было, что следившие за мной инопланетные
экспериментаторы предупреждали меня о том, что я вплотную подошел к
запретной черте. Выходит, они были против моего вмешательства в дела
следственных органов?
Я очнулся от своих мыслей, а очнувшись -- заметил, что румяный
майор с любопытством и интересом смотрит на меня из-под пухлых потных
век, почти лишенных ресниц.
-- Мне очень жаль, дорогой коллега, -- произнес он слащавым
голосом, -- что я втянул вас в наше нелегкое дело, а потому прошу
считать наш договор аннулированным, а мою просьбу о помощи --
недействительной.
-- Позвольте, -- возразил я, -- так дело не пойдет. Я теперь так
просто от вас не отстану, и пока справедливость не восторжествует, буду
копать до конца.
-- Да поймите же вы, наконец! -- горячился майор. -- Я обратился к
вам исключительно за тем, чтобы вы помогли мне найти какое-нибудь
веское доказательство вины Мокроносова, но я никоим образом не
предполагал, что вы выкинете этакий фортель. Я веду следствие и я же
отвечаю перед своим руководством и своей совестью...
-- Да нет у вас никакой совести, -- махнул я рукой, вставая и
приближаясь к нему. -- Если бы была, вы бы в подследственном первым
делом видели человека, а не удобный трамплин для получения премии за
успешно раскрытое преступление.
Следователь изменился в лице и весь как-то посерел.
-- Да как вы смеете! -- прошипел он, брызгая слюной. -- Да за
такие слова вас следует...
-- Не стращайте, -- произнес я твердо, глядя ему прямо в глаза, --
не поможет. Я хочу только одного -- справедливости, а справедливость
уже сейчас требует либо признать невиновность Мокроносова -- не мне вам
напоминать о таком принципе, как презумпция невиновности, -- либо
искать истинного убийцу. Самое же лучшее -- сделать это одновременно.
Что касается Мокроносова, то я совершенно уверен в его непричастности к
убийству Паукова. Даже не уверен -- знаю.
-- А доказательства у вас есть? -- прищурившись, спросил мерзкий
майор.
Я пожал плечами.
-- По-моему, не я должен доказывать его невиновность, а вы -- его
вину.
-- Вот-вот, -- подхватил майор, -- вину мы его докажем, в этом
можете быть уверены. А вот вы его невиновность доказать не сможете.
Я понял, что этот рыхлый тип загнал меня в угол. Действительно,
мое голословное утверждение в защиту Мокроносова доказательством его
невиновности не является, других же доказательств я не имел. Для меня
самого все было ясно, наверняка, все было ясно и для этого майора, но
чтобы все стало ясно и суду, нужны факты, а фактами я, к сожалению, не
располагал. И майор это знал.
-- Ну, как же? -- ехидно спросил этот гнусный тип. -- Будут
доказательства?
-- Будут, -- твердо ответил я, с отвращением глядя в его свинячьи
глазки.
-- Вот как? -- он, похоже, удивился. -- А я рассчитывал, что вы
все-таки одумаетесь. Ну что ж, дерзайте, уважаемый коллега. Если что
найдете, я буду только рад. Только вот адресок убитого Паукова я вам
дать не могу -- служебная тайна, знаете ли. Адресок вы ищите сами.
-- Адрес Паукова, равно как и Мокроносова, мне известен, --
отрезал я. -- Известно мне и кое-что другое, о чем вам, гражданин
майор, даже в голову не приходит.
-- Вот как? -- повторил майор, ерзая от беспокойства в своем
обширном кресле, куда он воссел только что.
-- Именно так, -- сказал я, направляясь к двери. -- До скорой
встречи. Очень бы хотел надеяться, что одумаетесь все-таки вы. Хотя
вряд ли.
Я вышел, демонстративно хлопнув дверью, и решил тут же, не
откладывая, ехать на Мурановскую, 33, где жили подследственный и
потерпевший. "Служебную тайну" я выудил из недр памяти майора Пронина;
не блефовал я, впрочем, и тогда, когда говорил о чем-то, что ему в
голову не приходит: в этой самой его голове я отыскал нечто такое, что
могло в дальнейшем сыграть мне неплохую службу. Но пока что об этом ни
звука.
По дороге я звякнул домой и предупредил Машу, что немного
задержусь. Вместо раздраженного ворчания я услышал в ответ весьма
музыкальное мурлыканье, означавшее одобрение и высочайшее позволение:
видимо, подарок Арнольда продолжал отравлять атмосферу в нашей
квартире.
Улица Мурановская оказалась у черта на рогах, и добираться туда
мне пришлось весьма продолжительное время. Обогнув угол кинотеатра
"Будапешт", автобус наконец влился в нее и на первой же остановке после
поворота выплюнул меня на тротуар. Дом я нашел быстро.
План у меня был следующий. Раз убийство было совершено средь бела
дня, то не могло быть, чтобы убийца проник в дом незамеченным:
наверняка кто-то где-то и как-то его видел, хоть краем глаза,
подсознательно, не помня об этом -- но видел. Именно на это я и
рассчитывал. Покопавшись в мозгах соседей, я надеялся получить нужную
мне информацию, так сказать, портрет предполагаемого преступника. Что
мне это даст, я пока не знал, но это было единственное, на что я мог
рассчитывать в ближайшее время.
У нужного мне подъезда толкались вечные бабульки и со знанием дела
перемывали косточки всех жильцов как этого подъезда, так и всех, к нему
прилегающих, с самого первого этажа и до самого последнего. Разумеется,
приоритетом пользовалась тема недавнего преступления. Я расположился
метрах в двадцати от подъезда, как раз напротив входа в него, и,
подперев корпусом трансформаторную будку, принялся изучать мысли
всезнающих бабулек.
Прав был Арнольд, когда говорил, что порой приходится изрядно
попотеть, прежде чем извлечешь из всей груды никчемных, пустых, сорных
мыслей ту единственную, которая тебе как раз и нужна.
Потеть мне пришлось около полутора часов. И какого только хлама не
носили эти пожилые женщины в своих убеленных сединами головах! То ли
старость тому виной, то ли чисто женская приверженность ко всяким
мелочам, только мне пришлось переворошить такой объем информации,
которой бы с лихвой хватило на Большую Советскую Энциклопедию и еще бы
осталось на кучу всевозможных справочников. Но мой кропотливый и отнюдь
не легкий труд был вознагражден: постепенно, штрих за штрихом перед
моим мысленным взором стал вырисовываться портрет незнакомого мужчины,
