Филадельфии, богатый бизнесмен и страстный коллекционер. Кстати,
миллионер, -- добавил он многозначительно. -- А это из май фазер, --
представил он в свою очередь меня этому заморскому фрукту.
-- О, йес! -- расплылся сэр в широкой, типично американской,
улыбке. -- Фазер есть харашо! Гуд! Хау ду ю ду, фазер?
Он мне с самого начала подействовал на нервы. И какого дьявола
Васька приволок сюда этого типа?
-- Иванофф? -- спросил я, подозревая подвох. -- А вы, часом, не
русский? Не из эмигрантов?
-- Ноу эмигрант, -- отрицательно замотал головой сэр Роберт. -- Я
есть чистокровный американец. Это есть факт.
Я вдруг понял, что истина откроется мне, если я без разрешения
влезу в его память... Ага, врет, голубчик, эмигрант, во втором
поколении, сын диссидента, высланного из молодой Страны Советов в конце
20-х годов. И хотя меня это, в общем-то, не касается, но разговор,
начатый со лжи, наверняка ложью и закончится. Но не успел я копнуть
глубже и выяснить причину его прихода, как сын Василий взял слово и дал
ответ на мои тайные мысли:
-- Сэр Роберт интересуется твоими розами, отец. У себя на родине
он имеет богатейшую коллекцию розовых кустов, в которой собраны, как он
утверждает, все существующие в природе сорта роз. Категорически
заявляет, что голубых роз, равно как черных и зеленых, нет и быть не
может. Когда я сообщил ему о твоем приобретении, он мне, разумеется, не
поверил и не верит до сих пор, но посетить нашу хибару все же
согласился: видать, любопытство разобрало. Так что будь добр, отец,
утри нос мистеру Иванову.
-- О, утри нос! -- радостно подхватил гость и шумно высморкался в
заграничный носовой платок. -- Немного насморк, а эм сорри! Я должен
ходить ту доктор. Совьет доктор -- самый бесплатный доктор в мире! Гуд!
Он потянул мясистым носом и вдруг изменился в лице. Дежурная
улыбка тут же исчезла, глаза застыли в немом вопросе, зато нос
заметался по широкому лицу, словно у выхухоли. Ага, учуял все-таки
арнольдов подарок, буржуй ты иноземный! Ничего, сейчас ты забудешь и о
насморке, и о своей заморской плантации!..
Я изобразил на лице приветливую улыбку и жестом пригласил гостя
проследовать в гостиную. Его уверенности как не бывало; осторожно,
чтобы не спугнуть неземной аромат, он шагнул в комнату и остолбенел. Я
никогда не думал, что у таких полнокровных людей, каким был этот
американец, бледность может принять столь устрашающий оттенок: он
немногим сейчас отличался по цвету от объекта своего вожделения --
голубых космических роз.
-- Пли-из, -- произнес я как можно более по-американски и снова
воспроизвел приглашающий жест. -- Прошу вас, господин Иванофф, не
погнушайтесь нашим простым русским гостеприимством... Маша! Свари,
пожалуйста, кофе гостю.
Василий, стоявший позади сэра Роберта Иваноффа, усиленно
подмигивал мне, тер пальцами правой руки друг о друга, удачно имитируя
шелест долларов, и излучал следующие мысли: "Будь спок, предок! Мы его
сейчас выпотрошим -- так, что у него даже на самый бесплатный совьет
доктор денег не останется..."
Вот оно что! Значит, Васька покупателя привел -- и все это за моей
спиной. Хорош сын, нечего сказать! Откопал где-то этого миллионера,
помешанного на розах, каким-то образом приволок его к нам и поставил
лицом перед фактом. А тот-то как позеленел -- того и гляди, удар
хватит!
Из состояния транса гостя вывел звон разбившейся чашки на кухне.
"Ой!" -- взвизгнула Маша испуганно, но тут же добавила, смеясь: "К
счастью!"
-- Это... есть что? -- шепотом, выпучив глаза, прохрипел сэр
Роберт и ткнул пухлым пальцем в голубой букет. -- Это -- розы?
-- Это -- розы, -- как можно спокойнее сказал я. -- Это есть
голубые розы.
-- Где вы их достал? -- сгорая от нетерпения, любопытствовал
иноземец.
-- У старушки купил, в Новом Иерусалиме. На станции, когда
электричку ждал.
-- Иерусалим? Израиль? О! Как далеко! И вы туда ездил за этот
розы?
"Это только ты можешь себе позволить слетать в обед в Израиль или,
скажет, на остров Калимантан, чтобы вдохнуть аромат неведомых тебе роз,
плантатор ты недобитый, -- зло подумал я, -- а нам, простым советским
смертным, это не дано".
Я отрицательно покачал головой.
-- Нет, Новый Иерусалим -- это станция на рижском направлении, в
шестидесяти километрах от Москвы. Город Истра -- знаете?
-- Истра? Истра не знаю. Ноу, Истра. Иерусалим знаю, Иерусалим
йес... И сколько вы платил за этот букет, сэр Николай?
-- Червонец, -- ляпнул я первое, что мне пришло в голову.
-- Червонец? О, знаю червонец! Русский червонец -- самый твердый
валюта в мире!.. Но это было очень давно. -- Он махнул рукой куда-то в
сторону кухни. -- Сколько вы хотите за эти розы?
Началось! Он думает, что раз у него полны карманы долларов, то ему
все позволено. Как же, жди! У нас здесь не Америка, а передовое
общество развитого социализма, и наши люди за их паршивые зеленые
бумажки не продаются. Не на тех напали. И потом, ведь это подарок:
Арнольд подарил мне, я -- жене. Это не просто розы -- это символ,
символ нашего счастья и благополучия...
На пороге, затаив дыхание, стояла Маша и в ожидании смотрела на
меня.
-- Розы не продаются, -- твердо заявил я, обводя присутствующих
гордым и неподкупным взглядом.
-- Как -- не продаются? -- опешил сэр Роберт. -- Вы меня не понял,
мистер Нерусский: я дам вам много, очень много долларз!
-- Сколько? -- спросил этот стервец Васька, оказавшийся, надо
сказать, практичнее меня.
-- Василий! -- строго оборвал его я. -- Розы не продаются!
Казалось, бизнесмен не слышал меня; все его внимание было
устремлено теперь на моего алчного сына.
-- Десять тысяч! -- сказал сэр Роберт и замер в ожидании ответа.
Десять тысяч! Не слабо... Но Васька, похоже, не разделял моего
скрытого восторга. Он скорчил кислую мину и поморщился.
-- В таком случае, розы действительно не продаются.
Он еще и торгуется! Ну, погоди, Васька, уйдет этот заморский тип
-- я с тобой поговорю!..
-- Сколько же вы хотите? -- с беспокойством спросил сэр Роберт.
-- Миллион, -- ответил Васька просто и как бы невзначай.
-- Миллион?! -- ужаснулся мистер Иванофф и схватился рукой за
карман, будто Василий уже запустил в него свою хищную лапу.
-- Я так и думал, что вы не согласитесь, -- пожал плечами Васька.
-- Дело понятное: миллион за букет -- это не каждому по карману. Но
согласитесь, сэр Роберт, меньшего он не стоит. Боюсь, что это
единственный в мире букет голубых роз.
"В этом ты прав, -- подумал я, -- другого такого нет".
Американца била дрожь, словно в лихорадке. Страсть коллекционера
боролась в его душе с чувством меры и трезвым расчетом. А трезвый
расчет подсказывал ему -- я это ясно увидел, заглянув в его мысли, --
что миллион -- это, пожалуй, многовато, да и завянут они, эти розы,
где-нибудь через недельку, и останутся от них одни воспоминания,
миллион же, как никак -- это целое состояние.... Словом, метался
господин Иванофф в поисках решения и никак не мог найти выход из
создавшейся ситуации, но в самом дальнем углу своей души он все же был
готов пойти на этот отчаянный шаг и выложить требуемую сумму.
Сэр Роберт Иванофф медленно и осторожно, словно готовящийся к
прыжку лев, подкрался к букету голубых роз и буквально впился в них
безумным от восторга и жажды обладания взглядом. Ему не терпелось
ущипнуть хотя бы один лепесток, но он сдерживал себя, хотя и с большим
трудом, и лишь вбирал своим мясистых носом космический аромат
уникальных цветов. И с каждым вдохом он чувствовал, как уверенность
вливается в него, придавая силу и решимость.
-- Я согласен! -- тяжело уронил он в тишину роковые слова и
расплылся в судорожной улыбке. -- Я дам вам миллион долларз за этот
розы.
Он обращался ко мне как к владельцу букета, считая, видимо, что
именно я уполномочил Василия вести с ним переговоры о купле-продаже
голубых цветов. Я бросил на стервеца Ваську уничтожающий взгляд, но тот
лишь ухмыльнулся и, радостно блеснув глазами, затараторил:
-- Соглашайся, отец, ведь миллион сам в руки плывет. Такая удача
раз в жизни бывает. Ну же!
Теперь борьба противоречивых чувств началась в моей душе. Миллион
-- это прекрасно, думал я, за миллион я бы отдал этому типу и десять
таких букетов, будь они у меня и будь они моими, но... Вот это-то "но"
и держало меня. Ведь букет был подарен мною Маше в день двадцатой
годовщины нашей свадьбы -- как же я мог теперь продать его? Эти
чудесные розы привели Машу в такой восторг и, похоже, продолжают
благотворно действовать на нее и поныне. Да что Маша! Они и на меня
производили какое-то гипнотическое, фаталическое действие, обостряя во
мне чувство собственного "я". Нет, их никак нельзя продавать, никак.
-- И вы еще думаете? -- удивленно вылупил на меня глаза эмигрант
Иванофф. -- Да я и то легче расстаюсь со своим кровно нажитым
миллионом, чем вы, сэр Николай, с каким-то сомнительным букетом!
Интересно, куда подевался его филадельфийский акцент и откуда
вдруг всплыл этот невыносимый южнорязанский говор?
Ища поддержки, я взглянул на жену. Она чуть заметно пожала
плечами, давая понять: решай, мол, сам. Похоже, что и на нее миллион
долларов произвел магическое действие. Все-таки живем мы небогато,
подумал я, и лишние деньжата нам явно не помешали бы. Маша давно уже
собиралась дубленку себе купить, да и Ваське-стервецу на кооперативную
квартиру неплохо бы подзаработать. Да что говорить -- многие проблемы
сразу бы разрешились! Скоро отпуск, можно будет путевку в капстрану
взять, мир повидать, себя показать, барахлишка прикупить... Кстати, мне
давно уже новый спиннинг нужен, а то старый совсем в негодность
пришел... Так что же делать, а? Плюнуть на все и загнать этот букет,
пока сэр из Америки не передумал? Арнольд, я думаю, не очень обидится,
а Маша, мне кажется, в принципе согласна. Э-эх, была не была!..
-- По рукам! -- отрубил я, замахиваясь пятерней для традиционного
рукопожатия с этим вымогателем, но тут...
Но тут на кухне что-то яростно зашипело, забулькало, в воздухе
почувствовался резкий запах озона, за окном вдруг стало темно и мрачно,
словно мир весь поместили в черные чернила -- и на фоне этой черноты,
густой, вязкой, клейкой, обволакивающей черноты, со стороны кухонного
окна и в сторону окна нашего, гостиного, пронзая тьму холодными
ослепительными протуберанцами, с треском, шипением и искрами, величаво
и бесшумно проплыла тарелкообразная шаровая молния. Гладя на нее, мне
сразу же вспомнилось картофельное поле близ Истринского водохранилища и
прошлая суббота: столь милый теперь моему сердцу звездолет Арнольда по
форме был точной копией этого ослепительного чуда природы, которое
сейчас неподвижно зависло перед нами, но неподвижность эта была лишь
кажущаяся, внешняя -- молния вся словно бурлила внутри самой себя,
вращалась различными частями своего электрического тела, являя нашим
ошеломленным взорам то очертания материков, то водные артерии бассейна
реки Амазонки, то прожилки кленового листа, то странные письмена на
непонятном языке, -- и вдруг в самом центре искрящегося, испускающего
люминесцентный свет, голубого чуда возникла красная точка, которая
стала быстро расширяться, увеличиваться в диаметре, и вот на меня уже
взирает наглая физиономия субъекта в морковном свитере (думаю, что его
видел только я) и скалит свои пораженные никотином зубы. Все ясно,
догадался я, меня снова предостерегают от необдуманного шага, в котором
они, видимо, усмотрели предстоящую продажу голубых роз. Словом, розы
продавать мне нельзя. Не имею права. Ан нет, зло подумал я, шиш вам на
постном масле, захочу -- продам, а захочу -- оставлю, и ничего вы мне
не сможете сделать. Так-то, господа экспериментаторы, тем более, что
этим я наш договор не нарушу: я ведь никому не собираюсь раскрывать
тайну их приобретения. Мне почему-то вспомнилась тетя Клава, ее история
