посетителей, ни инопланетного прибора на столе. Я сидел в кресле, лицом
к окну: похоже, что я провел ночь в таком положении. Ныла спина,
затекли ноги, но голова была ясная, на душе чувствовалась легкость,
желание вскочить и тут же приняться за работу -- все равно, какую.
Я встал и прошелся по комнате. Воскресенье. Жена у сестры, Васька
у друга, гуляет на проводах (хоть позвонил бы!) -- к вечеру вряд ли
объявится.
Под ногой что-то звякнуло и покатилось по полу. Я нагнулся и
поднял небольшой металлический цилиндр ярко-желтого цвета и почти
невесомый. Сначала его вид вызвал во мне лишь недоумение и немой
вопрос, но потом до меня дошло: вот он -- пропавший электрод! Я сунул
его в карман, отправился на кухню, сварил кофе, выпил его, позвонил
жене в Коровино-Ховрино (или Химки-Фуниково?), успокоился при звуке ее
голоса, потом включил приемник -- и только тогда словно пелена
прорвалась в моем сознании.
Память! Что с моей памятью? Мне было обещано, что по окончании
эксперимента моя память полностью очистится от информации, так или
иначе связанной с моим полетом на Большое Колесо и контактом с далекими
его обитателями. Но я ничего не забыл! Я все помнил, также отчетливо и
ясно, как вчера, позавчера, неделю назад, и никакого перехода в свое
новое состояние я не ощущал. Может, вчерашний визит эмиссаров
таинственного Центра был всего лишь сном? Да нет, это не сон -- в
кармане явственно прощупывался восьмой электрод. Так в чем же дело? В
памяти вдруг всплыла последняя фраза моего инопланетного шефа: "На
какую функцию головного мозга направлено действие восьмого электрода?"
Да на память, черт возьми, на память же! Не знаю, поняли ли это
вчерашние визитеры -- а у меня были все основания полагать, что не
поняли, -- но я это понял вдруг со всей отчетливостью. Эксперимент
окончен -- но память о нем осталась со мной.
Мне стало душно. Я настежь открыл окно, и в комнату тотчас
ворвался шум начинающегося дня -- дня прекрасного, солнечного, ясного,
теплого. Вчерашний дождь умыл его, снял слой пыли с листьев и травы,
зажег желтые огоньки сотен и сотен одуванчиков на строго очерченных
парапетами газонах, наполнил мир сочными красками, усилив контрасты,
смыв бледность, серость и скуку. Воздух стал прозрачным, легким и
звонким от веселого щебета жизнерадостных пичуг. Жизнь прекрасна! --
слышалось мне отовсюду. Да, конечно, но... -- в общем-то соглашался я,
тут же вспомнив вчерашний инцидент в темном переулке. Взглянув в
зеркало, я первым делом увидел лиловый лоснящийся фингал под правым
глазом -- и тут же заныло левое плечо, да заскрипели, застонали старые,
намятые сапожищами Дэна, ребра. Может быть она и прекрасна, -- подвел я
черту, -- но не всегда. Бывают, надо сказать, моменты... Но сейчас,
спору нет, она поистине прекрасна. Кстати, как мне теперь вести себя с
Евграфом Юрьевичем? С тетей Клавой? Должно ли что-то меняться в наших
отношениях? Или делать вид, что я действительно все забыл? Да нет, они
живо прочтут мои мысли и выявят мою игру. Ладно, завтра видно будет, а
пока...
Маша приехала только к вечеру -- уставшая, довольная и с двумя
сумками покупок. А Васька-стервец в этот день так и не объявился.
В понедельник на работу я опоздал, так как все утро замазывал
синяк под глазом жениной крем-пудрой, но синяк -- на то он и зовется
"фонарем" -- светил также ярко сквозь трехмиллиметровый слой косметики,
как и без оной. Плюнув с досады, я стер пудру с лица носовым платком и
помчался на работу.
Неожиданности начались с самого порога нашей лаборатории. В
дальнем правом углу, где обычно сидел Евграф Юрьевич, меня встретил
колючий, начальственно-недовольный взгляд карьериста Балбесова. У меня
похолодело на душе.
-- Изволите опаздывать, Николай Николаевич. Нехорошо-с. Хотелось
бы знать причину, -- подчеркнуто вежливо, но с явной ехиднцей и
издевкой проблеял карьерист.
-- А тебе-то что за дело? -- огрызнулся я и сел на свое место.
Петя-Петушок уважительно, со знанием дела, оценивал мой синяк. -- Где
шеф-то?
Вопрос был обращен в пустоту -- и та тут же отозвалась страстным,
взволнованным шепотом Тамары Андреевны.
-- Тут такое, такое случилось! -- верещала она, захлебываясь в
собственных словах. -- Евграфа Юрьевича вызвали в Америку, он,
оказывается, звезду открыл, или какую-то там планету, у него дома
подпольная обсерватория обнаружилась, за ним сам президент какой-то там
ассоциации из самих Штатов прилетал, все хвалил, хлопал по плечу и
сулил эти, как их, -- доллары! -- говорит, миллиарда полтора, больше
пока не можем, а вот месяца эдак через три еще столько же подкинем. Я
уже и нашатырь нюхала, да все никак не приду в себя. Ой, что же теперь
будет!..
Она охала, ахала, причитала по-бабьи и, действительно, что-то
нюхала. А я открыл рот от изумления и сидел, ровным счетом ничего не
понимая. Одно только до меня дошло со всей ясностью: Евграф Юрьевич с
нами больше работать не будет.
Чуть позже я узнал все. Совершенно случайно (случайно ли?)
выяснилось, что у Евграфа Юрьевича есть тайная страсть, вернее --
хобби: наблюдать в телескоп собственной конструкции за звездами. Причем
выяснилось это почему-то сперва в Америке, и не просто в Америке, а в
самой НАСА -- и тут же, в тот же день объявился у Евграфа Юрьевича
дома, в его подпольной обсерватории ответственный представитель этой
крупнейшей в мире научной организации по изучению Космоса и явлений, с
ним связанных. Американец сразу же обратил внимание на телескоп,
признал его уникальность и неповторимость и без лишних слов увез моего
бывшего шефа в Штаты. Поговаривали, что Евграф Юрьевич согласился на
это похищение безропотно и с готовностью.
Все это было столь неожиданно, что я поначалу и думать забыл о
Балбесове. И только лишь после того, как его ученый торс несколько раз
проплыл мимо моего стола, по-петушиному выпятив грудь и по-хозяйски
расправив плечи, я вдруг осознал, что в лаборатории грядут перемены, и
первая из них -- назначение нового завлаба. До меня постепенно стал
доходить смысл происходящей метаморфозы в поведении Балбесова; он явно
мнил себя преемником Евграфа Юрьевича. Этим, пожалуй, объяснялось и его
перебазирование на самое престижное место в помещении -- стол бывшего
шефа, и его тон по отношению ко мне, и легкий подхалимаш Пети-Петушка
по отношению к нему, и нервное похихикивание Тамары Андреевны. Неся
перед собой плотно обтянутое подтяжками брюшко, кандидат в новые шефы
властно пошагивал по помещению и упражнялся в начальственном
красноречии:
-- Бардак, сущий бардак! Работать никто не хочет, на работу
опаздывают (это явный намек на меня), саботируют (это -- на
Петю-Петушка), целыми днями пропадают невесть где (а это -- на Тамару
Андреевну), и в результате -- полный развал, к концу месяца -- авралы,
неоправданно завышенные премии. Нет, надо все менять, так работать
нельзя. Вот у тебя, -- он ткнул пальцем в физиономию Пети-Петушка, --
что это в ушах торчит? Вынь! А вы, Николай Николаевич, почему в таком
виде? Что это вы себе позволяете? Какой пример молодежи подаете?
Посмотрите...
Но он не успел закончить -- в комнату вошел Вермишелев Антон
Игнатьевич -- наш начальник отдела и самый главный шеф.
-- Доброе утро, товарищи, -- произнес он голосом профессионального
диктора и, увидев меня, двинулся к моему столу, на ходу пытаясь понять,
чернилами я вымазал себе глаз или это на самом деле синяк. -- А, вас-то
мне и нужно.
-- А я ведь вас, Николай Николаевич, предупреждал, -- со
злорадством проблеял кандидат в шефы и выскочка Балбесов в то недолгое
мгновение, пока Вермишелев грузно поглощал метры грязного линолеума
между входной дверью и моим рабочим местом. -- И если не считать, Антон
Игнатьевич, некоторой недисциплинированности со стороны старшего
инженера Нерусского, -- продолжал Балбесов, подскакивая к Вермишелеву
прежде, чем тот достиг моего стола, -- то в общем в лаборатории полный
порядок.
Я сейчас неспособен был осадить этого хама Балбесова, так как
голова моя была забита другим: я искренне сожалел об отъезде Евграфа
Юрьевича. Но вот Антона Игнатьевича игнорировать я не мог. Я встал.
Вермишелев поморщился, нетерпеливым жестом отстранил назойливого
карьериста, подошел вплотную ко мне и неожиданно улыбнулся, обнажив
золотые коронки.
-- Товарищи, прошу минуту внимания, -- сказал он, обращаясь ко
всем нам. -- Вы все уже знаете, что нас внезапно покинул Евграф
Юрьевич. Так вот, в связи с открывшейся вакансией на должность
заведующего лабораторией считаю, -- а это мнение не только мое, но и
покинувшего нас Евграфа Юрьевича, -- что нового завлаба следует искать
не на стороне, а среди, так сказать, членов нашей дружной семьи...
э-э... коллектива. Спешу вам сообщить, что кандидатура на этот
ответственный пост уже выбрана, согласовала и утверждена
"треугольником" отдела.
"Быстро сработали, -- удивился я. -- Могут, когда захотят.
Наверняка, Балбесова назначат".
Между нами снова возник этот вертихвост Балбесов.
-- Правильно решили, товарищи, -- встрял он, пожирая главного шефа
преданным взглядом. -- Бесспорно, среди нас есть достойный товарищ,
который...
-- Погодите, Балбесов, -- снова поморщился Вермишелев, словно у
него заныл зуб, и вторично отстранил карьериста Балбесова, но на этот
раз более решительно и даже, я бы сказал, сердито. -- Вечно вы лезете
со своей чепухой, а тут и без вас дел невпроворот...
Балбесов стал пунцово-серым, а Тамара Андреевна взвизгнула.
Вермишелев же положил свою лапищу мне на плечо и торжественно
возвестил:
-- Вот ваш новый заведующий лабораторией, прошу любить и жаловать.
От всей души поздравляю вас, Николай Николаевич, с повышением, от всей
души! Рад. Искренне. Я ведь давно к вам приглядываюсь, а Евграф Юрьевич
от вас просто без ума. Его благодарите, это он предложил вашу
кандидатуру.
За его широкой спиной, там, где по моим расчетам должен был
находиться Балбесов, кто-то жалобно, повизгивая, заскулил...
Вечером, по возвращении домой, Маша сообщила мне еще одну
ошеломляющую новость: тетю Клаву срочно увезли в какой-то медицинский
НИИ, так как у нее совершенно случайно (опять случайно!) обнаружили три
сердца, причем два из них работали в противофазе, отчего пульс не
прощупывался, а третье находилось в "горячем" резерве. Значит, и тетя
Клава с глаз долой. Я бы не удивился, если бы вдруг услышал, что
сержанта Стоеросова произвели в генералы и отправили в район Карибского
бассейна с совершенно секретным заданием, а Мокроносова выбрали
президентом международного движения за безалкогольный мир, а заодно и в
депутаты Верховного Совета.
А месяц спустя мне на глаза попался популярный технический журнал,
где кратко, скупо, в чисто информативном тоне сообщалось, что советский
ученый Любомудров Е. Ю., ныне работающий в обсерватории города Хьюстон,
США, в рамках обширной программы НАСА по изучению возможных контактов с
внеземными цивилизациями, с помощью телескопа собственной конструкции
открыл доселе неизвестную планету в созвездии Хромого Комара, на
которой, вероятно, обнаружится белковая жизнь и даже разум. По просьбе
ученого новую планету нарекли Большим Колесом -- в память о небольшой
тамбовской деревушке под тем же названием, где советский ученый имел
честь родиться.
Итак, результаты эксперимента стали приносить плоды. Что ж, теперь
сижу и с нетерпением жду контакта. Может, снова с Арнольдом увижусь?..
Май -- июнь 1988 г., апрель -- май 1990 г. Москва
