то не осмеливался оскорблять при нем его родную Шотландию.
- Джон, заклинаю вас, - вскричал Парсел, бросаясь к Симону, - богом
вас заклинаю, уберите пистолеты. И так оружие принесло нам слишком много
зла. Вы же сами отлично знаете, что командование корабля должно перейти
к Мэсону.
- Мистер Мэсон убил своего капитана, - огрызнулся Симон. - Он мятеж-
ник. А мятежнику не положено командовать кораблем. Когда мы вернемся в
Лондон, я немедленно передам его полиции, и его повесят.
- Джон, - пробормотал Парсел, испуганно глядя на Симона широко раск-
рытыми глазами, - надеюсь, вы шутите.
- Дьявол бы забрал вас и вашу любвеобильную душу, мистер Парсел! -
заорал Симон, и пистолеты, зажатые в его руках, заходили ходуном. - Не
подходите ко мне, черт возьми, не то я превращу ваши кишки в кружева.
Парсел остановился, его смутил блеск ненависти в глазах второго по-
мощника. Они жили бок о бок в течение полутора лет, жили дружно, и ни
разу Симон не дал почувствовать Парселу, что относится к нему враждебно.
Эта беспричинная ненависть обескуражила Парсела, и он стоял в нереши-
тельности.
- Мистер Босуэлл! - сердито крикнул Симон.
Босуэлл посмотрел на Симона и тут же, повернувшись, в недоумении пог-
лядел на Мэсона. Вид у него был несчастный, как у собаки, которая не
знает, какого из двух хозяев ей надо слушаться. Согласно морской иерар-
хии, он обязан был повиноваться Масону, но Масон не давал никаких прика-
заний: он по-прежнему не шевелился, держа пистолет в бессильно повисшей
руке, не отрывая изумленных глаз от неправдоподобно огромного тела Бар-
та.
- Мистер Босуэлл! - повторил Симон, и его желтоватое лицо передернула
злобная гримаса.
Босуэлл бросил на Мэсона унылый взгляд и медленно, как бы нехотя,
побрел к Симону.
- К вашим услугам, капитан, - произнес он тихим, хриплым голосом, за-
искивающе глядя в глаза Симона.
- Мистер Босуэлл, - скомандовал Симон, - приведите этих людей к пови-
новению. Босуэлл поудобнее перехватил рукой линек, повернул к матросам
свою курносую физиономию и молча посмотрел на них. Они хладнокровно вы-
держали его взгляд, и он сразу понял, что произошло. За боцманом уже не
высился спасительный силуэт капитана. Не только сверхъестественной силой
Барта объяснялась его власть над экипажем. Барт был храбрец. Не раз
подступал он к матросам с голыми руками, хотя знал, что их руки, засуну-
тые в карманы, судорожно сжимают рукоятку ножа. Матросы чувствовали:
Барт играет в открытую. Он рвался в бой, даже один против всех. И эта
нечеловеческая отвага озадачивала матросов. Другое дело Симон - обыкно-
венный офицер, человек мелочный, придиравшийся к людям по пустякам. Даже
злоба его была какая-то будничная. Экипаж не боялся Симона.
Босуэллу следовало бы в первую очередь накинуться на Бэкера, потому
что именно Бэкер отказался выполнить команду Барта. Но валлиец, опершись
на ручку швабры, смотрел на него с неприкрытым вызовом в блестящих карих
глазах, и, хотя он даже не шелохнулся, Босуэлл сделал то, что было бы
немыслимо при жизни Барта: он прошел мимо Бэкера, притворившись, будто
не замечает его, и затем совершил вторую оплошность - накинулся на Хан-
та.
За последние полчаса Ханту досталось дважды - первый раз его ударил
все тот же Босуэлл, а второй - Барт. Матрос так и не понял, почему его
снова бьют: вся сцена с Симоном прошла мимо его сознания. Но даже в его
неповоротливых мозгах мелькнула мысль о несправедливости; он гневно за-
рычал, ощерил зубы, кинулся на Босуэлла с неожиданной для такой махины
ловкостью, вырвал линек из рук боцмана, свалил его на палубу и в мгнове-
ние ока оседлал поверженного противника.
Тут произошло нечто неслыханное: матросов так увлекло зрелище борьбы,
что все прочие соображения отступили на задний план. Они дружно шагнули
вперед, стремясь лучше видеть схватку, и Симону пришлось отступить, что-
бы его не затянуло в круг зрителей. Второй помощник капитана попал в ко-
мическое и вместе с тем отчаянное положение. Он неистово выкрикивал уг-
розы, но сам понимал всю их смехотворность.
Экипаж, поглощенный ходом смертельной схватки, не обращал на Симона
никакого внимания, словно он был актер, потрясающий бутафорским пистоле-
том на подмостках театра. Пот градом катился по лбу Симона, стекал по
желтоватому лицу вдоль глубоких вялых морщин, шедших от носа к углам
губ. Еще пять минут назад все казалось ему простым: вот он, вооруженный
до зубов, становится у руля и берет курс на Лондон. Мэсона забирают в
тюрьму, а судохозяева назначают его капитаном "Блоссома". А сейчас Босу-
элл отчаянно борется за свою жизнь. Если даже он выйдет победителем, это
еще вовсе не значит, что победа останется за ним, Симоном. Он чувствовал
себя в одиночестве, руки его тряслись, он еле сдерживался, чтобы не
спустить курок и не убить первого, кто подвернется. А что если эта кара
не устрашит матросов? А что если они всем скопом ринутся на него?
Какая вопиющая насмешка - быть на борту единственным вооруженным че-
ловеком и не суметь подчинить безоружных своей воле... Он с горечью по-
думал, что будь на его месте другой человек, да еще вооруженный пистоле-
том, он сумел бы внушить матросам страх. И Симон, над которым так зло и
так часто издевалась судьба, вдруг понял, что она вновь смеется над ним.
В каждой руке он держит пистолет - держит смерть, а люди поворачиваются
к нему спиной.
С тоскливым страхом глядел Симон на двух сцепившихся мужчин. Они были
как одно четверорукое чудовище, издававшее грозное рычание. Когда чудо-
вище отбушует, с полу поднимется лишь один человек. Глаза Симона вылезли
из орбит, страх сдавил горло: он вдруг понял, что Хант прикончит Босуэл-
ла. Пистолеты задрожали в его руках... Как только Босуэлл погибнет, нас-
танет и его черед. Он проиграл. Проиграл и на сей раз.
Ханту удалось охватить своими огромными лапищами шею Босуэлла. Он ду-
шил его, не обращая внимания на то, что Босуэлл царапает ему лицо, бьет
коленом в живот. Панический ужас охватил Симона... Полуослепнув от пота,
стекавшего со лба на глаза, он, как автомат, ворвался в круг матросов,
которые обступили дерущихся, и, почти не целясь, трясущимися руками
выстрелил в Ханта. В то же мгновение он почувствовал, что его схватили
сзади, обезоружили, скрутили руки за спиной. Молния пронзила ему грудь,
красноватая пелена заволокла взор, и ему почудилось, что он падает нич-
ком куда-то в пустоту.
Когда Хант поднялся, на его рубашке виднелось кровавое пятнышко в том
месте, где плечо слегка оцарапала пуля Симона, а Босуэлл лежал вытянув-
шись на палубе, с лиловой физиономией и перекошенным ртом. Симон свалил-
ся рядом с ним, и головы их соприкасались. Глаза Симона были широко отк-
рыты, и две глубокие складки, залегшие по обеим сторонам тонкогубого
рта, придавали желтому, застывшему лицу выражение горечи.
Парсел словно очнулся от сна, растолкал матросов и остановился, глядя
на трупы полными ужаса глазами, не в силах вымолвить ни слова. Маклеод
нагнулся. Он вытащил из тела Симона свой нож, аккуратно обтер о рубашку
мертвеца, потом лезвие, сухо щелкнув, вошло в рукоятку, а ножны исчезли
в кармане Маклеода. Тут глаза его встретились со взглядом Парсела. Мак-
леод пожал плечами, потупился и смущенно произнес тоном напроказившего
ребенка:
- Он сам напросился, лейтенант.
Парсел ничего не ответил. Его поразил вид Маклеода, и он грустно по-
думал: "Они дети. Они жестоки, как дети". Он повернулся и двинулся было
прочь, но вдруг с удивлением увидел, что справа от него стоит Мэсон,
бледный, понурый. Масон поднял глаза. Матросы стояли прямо перед ним, и
Мэсон обвел их тусклым, безнадежным взглядом.
- Мятежники! - проговорил он, и из горла его вырвалось короткое рыда-
ние. - Мятежники! Вот вы кто!
- И вы тоже! - злобно крикнул Смэдж. Лицо Масона дрогнуло, будто ему
закатили пощечину, глаза судорожно мигнули, губы затряслись.
- И я тоже, - выдохнул он.
ГЛАВА ВТОРАЯ
На следующий день в тринадцать часов матрос Уайт проскользнул своим
бесшумным кошачьим шагом в каюту лейтенанта Парсела, занятого проверкой
курса судна, сдернул с головы бескозырку, вытянулся и сказал, вернее
пропел своим певучим голосом:
- Лейтенат, капитан поручил мне сообщить вам, что завтрак подан.
Парсел удивленно поднял брови и посмотрел на Уайта.
- Капитан? - переспросил он, чуть заметно улыбнувшись.
- Да, лейтенант, - ответил Уайт, и его черные, как агат, зрачки блес-
нули в узких прорезях век.
Уайт был плодом любви английского матроса и китаянки. Его подобрал
англиканский миссионер и под пьяную руку, шутки ради, нарек желтолицого
младенца Уайтом. [Уайт - белый (англ.)]. На всех кораблях, где плавал
метис, имя его служило предметом насмешек, и кончились они лишь в тот
день, когда обиженный пырнул ножом очередного шутника и выбросил его те-
ло за борт. Экипаж не выдал убийцу, и он, не понеся заслуженной кары,
стал жить спокойно. Но спокойствие это пришло слишком поздно: Уайт гово-
рил мало, никогда не смеялся, во всем ему чудились оскорбительные наме-
ки. И сейчас, когда Парсел обернулся к нему и, подняв брови, повторил:
"Капитан?" - Уайту, не понявшему истинного смысла вопроса, почудилось,
будто лейтенант издевается над ним, и с этого часа он люто возненавидел
его.
Когда Парсел вошел в кают-компанию, Мэсон уже сидел на месте капитана
Барта. Не произнеся ни слова, он кивком головы указал на стул против се-
бя, на то место, которое сам он занимал при жизни Барта. "Вот я и стал
первым помощником", - насмешливо подумал Парсел. Еще накануне вокруг
этого стола они сидели за завтраком вчетвером. А сейчас их с Мэсоном
всего двое. Парсел вскинул глаза и посмотрел на своего собеседника. Сле-
ды вчерашнего волнения исчезли с его лица. Он приступил к завтраку, не
дожидаясь Парсела, и ел степенно, по-крестьянски размеренно и тщательно
перемалывая пищу мощными челюстями.
На английских кораблях того времени существовал своего рода неписаный
закон, согласно которому во время трапез капитан обязан был хранить мол-
чание и тем самым вынуждал к тому же своих помощников. Скрытый смысл
этого обычая основывался на том соображении, что на борту корабля капи-
тан не имеет равного себе, а следовательно, нет у него и достойного со-
беседника. Не прошло и пяти минут, как Парселу стало ясно, что отныне
Мэсон решил следовать этому правилу. Он не открывал рта, даже если ему
требовался перец или пикули, и, в подражание Барту, молча указывал на
них пальцем и ждал, когда Парсел поспешит передать ему судок. Лейтенант
искоса поглядывал на квадратное, резко очерченное лицо Мэсона, на его
серо-голубые глаза, низкий лоб и жесткую щетину волос. Весь он с головы
до ног - олицетворение добропорядочности, узости, чувства долга. Однако
сейчас этот безупречный служака командует экипажем, поставившим себя вне
закона. Сидит с самым что ни на есть невозмутимым видом на месте убитого
им капитана, оградив себя от простых смертных августейшим молчанием, по-
ложенным ему по рангу.
К концу завтрака Мэсон оторвался от тарелки, взглянул на лейтенанта и
кратко произнес:
- Я хочу поговорить с людьми, мистер Парсел. Соблаговолите их соб-
рать.
И поднялся из-за стола. Парсел еще не кончил завтрака, но ему приш-
лось тоже встать, что он и сделал не без досады. Это так-же входило в
неписаный ритуал: когда капитан вставал из-за стола, его помощники бро-
сали есть, даже если перед ними стояли еще полные тарелки.
Парсел выбрался на палубу и приказал Уайту ударить в колокол. На зов
его не спеша собрались матросы и выстроились в ряд. И опять их худоба
поразила Парсела. Он стоял перед ними, молча разглядывая их, и ему было
стыдно, что Масон по примеру Барта заставляет себя ждать.
Наконец появился "капитан", встал перед экипажем, широко расставив
