признаться-пока еще опись, о которой я говорил выше, не составлена, - что
меня привлекают все-таки сентиментальные религиозные обычаи моих предков.
Словом, еще не все нити порваны. И в то же время я прекрасно отдаю себе
отчет в том, что не быть противником - вовсе не значит быть сторонником.
Я не реагирую на подталкивание Мейсонье и делаю вид, что не замечаю
взгляда Тома. Неужели нас в Мальвиле ожидают не только борьба за обладание
Мьеттой, но еще и религиозные распри? Ведь оба наших атеиста прекрасно
поняли, что вновь прибывшие укрепят в Мальвиле клерикальный лагерь. И это
беспокоит их, тут они не могут положиться даже на меня.
После ужина я прошу Жаке развести огонь на втором этаже, и, как
только он возвращается, я поднимаюсь и говорю новеньким:
- Эту ночь вы проведете на втором этаже, устраивайтесь там на
тюфяках. А завтра что-нибудь придумаем.
Фальвина встает, она смущена, не зная, что нам сказать на прощание, а
Мену ни словом, ни взглядом не приходит ей на помощь. Мьетта чувствует
себя куда свободнее - может быть, потому, что она вообще ничего не может
сказать, - но она явно удивлена, и я знаю почему.
- Идите, идите, - говорю я, неопределенно махнув рукой. - Я вас
провожу.
И чтобы поскорее положить конец этой сцене, я легонько подталкиваю их
к двери; ни новенькие, ни старожилы так и не пожелали друг другу спокойной
ночи. Поднявшись на второй этаж, я, чтобы оправдать свое присутствие
здесь, делаю вид, что проверяю, хорошо ли закрыты окна и не слишком ли
близко к огню положены тюфяки. "Ну, спите спокойно", - говорю я и снова
делаю неопределенный жест рукой. В душе я очень огорчен, что вынужден так
сдержанно проститься с Мьеттой, мне кажется, что девушка смотрит на меня
вопрошающе.
Я ухожу. Но это отнюдь не значит, что я расстаюсь с ней. Я уношу ее с
собой-в мыслях, понятно, спускаясь по лестнице, ведущей из башни в залу,
где Мену уже убрала со стола и где мои товарищи, придвинув стулья к огню -
а мой стул стоит в центре, - ждут меня. Я усаживаюсь и тут же, взглянув на
них, понимаю, что комната все еще полна присутствием Мьетты и ни о чем
другом они сейчас не в состоянии думать. Первым о ней заговорит - готов
держать пари - Пейсу.
- Красивая девушка! - произносит он безразличным тоном. - Только уж
больно неразговорчива.
- Она немая.
- Да не может быть! - вскрикивает Пейсу.
- Нимома! - вопит Момо, преисполнившись сострадания и в то же время
скумекав, что теперь по своим лингвистическим возможностям он в Мальвиле
уже не на последнем месте.
Недолгое молчание. Нам всем жаль Мьетту.
- Мама! Она нимома! - снова кричит Момо, горделиво выпрямляясь на
стуле.
Мену молча вяжет. Что она будет делать, когда кончится шерсть?
Распустит, подобно Пенелопе, свое вязание?
- Чего зря горланить? - обрывает она сына, не поднимая головы. -
Слышала. Я-то не глухая.
Я суховато замечаю:
- Мьетта не глухая. Она немая.
- Ну что ж, значит, долго торговаться вам с ней не придется... -
бросает Мену.
Нас коробит цинизм этого замечания, но мы молчим, не желая подливать
масла в огонь. И так как молчание затягивается, я начинаю свой рассказ о
том, как мы провели нынешний день в "Прудах".
В нескольких словах я описываю нашу военную эпопею. Не слишком
задерживаюсь и на семейных отношениях в клане Варвурда. Опять же, чтобы не
дать Мену в руки дополнительного оружия. Главным образом я рассказываю о
Жаке, о его покушении на Пейсу, о его пассивном соучастии, о том, что отец
внушал ему ужас. В заключение я говорю, что его надо будет в наказание
лишить свободы, просто принципа ради, чтобы он хорошенько запомнил: ты,
мол, поступал плохо и не вздумай браться за прежнее.
- И как ты представляешь себе это лишение свободы? - спрашивает
Мейсонье.
Я пожимаю плечами.
- Сам понимаешь, не станем же мы заковывать его в цепи. Просто лишим
права покидать территорию Мальвиля. В остальном он будет жить, как и все
мы.
- Вот тебе и на! - возмущается Мену. - Если бы меня спросили...
- А тебя не спрашивают, - обрываю ее я.
Я рад, что поставил старуху на место. Меня покоробило, что она даже
слова не сказала Фальвине на прощание. А ведь Фальвина - ее родственница.
К чему эта свара? Да и со мной она слишком много себе позволяет. То
обстоятельство, что в ее глазах я, так сказать, хозяин божьей милостью,
отнюдь не мешает ей - как когда-то было и с дядей - без конца меня пилить.
Должно быть, и с самим господом богом, даже когда она его просит о
чем-либо, она не может обойтись без грубостей.
- Я согласен с твоим предложением, - говорит Мейсонье.
Они все согласны. Еще и потому, что им приятно было слышать, как я
одернул Мену, это я вижу по их глазам.
Мы обсуждаем срок наказания, которому подвергнется Жаке. Предложения
разные. Самое суровоевидно, уж очень он испугался за меня - предлагает
Тома: десять лет. Снисходительнее всех Пейсу: один год.
- Не слишком же дорого ты ценишь собственную черепушку, - говорит
Колен со своей прежней улыбкой.
Он предлагает пять лет плюс конфискация всего имущества. Голосуем.
Принято. Завтра мне предстоит объявить Жаке приговор.
- Перехожу к вопросу безопасности. Кто знает, не бродят ли где-то
поблизости другие группки уцелевших после взрыва, готовые в любую минуту
напасть на нас. Отныне следует быть начеку. Днем не выходить без оружия.
Ночью во въездной башне, кроме Мену и Момо, должны оставаться еще двое
дежурных. Там на третьем этаже как раз есть свободная комната с печкой. Я
предлагаю разбиться на пары и дежурить посменно.
Мои товарищи в принципе согласны и начинают оживленно обсуждать
вопрос о том, как часто должны сменяться дежурные и как лучше составить
смены.
Минут через двадцать мы приходим к соглашению: Колен-Пейсу будут
дежурить по четным дням, Мейсонье-Тома по нечетным. Колен предлагаети все
его поддерживают, - чтобы я оставался в донжоне для организации обороны
внутри крепости, в случае если враг, застав нас врасплох, захватит первую
крепостную стену.
- А поскольку двое из нас, - замечаю я, - будут постоянно ночевать во
въездной башне, в донжоне освобождается место. Я предлагаю устроить Мьетту
в комнате рядом с ванной, на втором этаже.
При имени Мьетты оживление спадает и снова повисает молчание. В той
самой комнате-этого не знает один лишь Тома, - где собиралось в былые
времена наше Братство. Тогда мы часто говорили, понятно, для шику, что как
было бы здорово, если б с нами была девчонка, которая готовила бы нам и
"удовлетворяла наши страсти". (Это было мое выражение, я вычитал его в
каком-то романе, и оно производило сильное впечатление, хотя никто, в
сущности, толком не знал, что означает слово "страсть".)
- А те двое? - спросил наконец Мейсонье.
- Думаю, что останутся там, где мы их сейчас устроили.
Молчание. Все понимают, что у Мьетты в Мальвиле будет иной статус,
чем у Фальвины или Жаке. Но об этом пока ничего не сказано. И никто не
хочет уточнять.
Поскольку молчание затягивается, я решаюсь прервать его.
- Ну вот, - начинаю я, - настало время поговорить откровенно о
Мьетте. У меня только одно условие, все должно остаться между нами.
Я смотрю на них. Все согласны. Только Мену невозмутимо уткнулась
носом в свое вязание, поэтому я добавляю:
- Это относится также и к тебе, Мену, ты тоже должна держать язык за
зубами.
Она вкалывает спицы в вязание, свертывает его и встает.
- Пойду-ка я спать, - говорит она, поджав губы.
- Тебя, по-моему, никто не гонит.
- Да нет уж, лучше пойду.
- Послушай, Мену, нечего лезть в бутылку.
- Я и не лезу, - говорит она, повернувшись ко мне спиной, наклоняется
к камину, чтобы зажечь мигалку, бормочет что-то невнятное и, судя по ее
тону, видимо, что-то не слишком лестное по моему адресу.
Я молчу.
- Останься, Мену. - говорит, как всегда вежливо, Пейсу. - От тебя у
нас нет секретов.
Я многозначительно смотрю на старуху, но не произношу ни слова.
Откровенно говоря, я буду даже рая, если она уйдет. Мену продолжает
ворчать. Я улавливаю слова "загордился", "не доверяет". Я прекрасно
понимаю, о ком идет речь, но упорно храню молчание. Про себя замечаю, что
она что-то уж слишком медленно зажигает свою мигалку. Должно быть,
надеется, что я предложу ей остаться. Но ее ждет разочарование.
Она действительно разочарована, и к тому же полна негодования.
- Ну все, идем, Момо! - бросает она отрывисто.
- Атитись, атипока! (Отвяжись, ради бога.), - хнычет Момо, ему явно
интересно.
Да! Неудачную минуту выбрал бедняга Момо, уж лучше б ему сразу
послушаться! Мену перекладывает мигалку из правой руки в левую и, широко
размахнувшись, своей маленькой сухонькой десницей отвешивает ему
здоровенную оплеуху. И тут же поворачивается к нему спиной, а он покорно
плетется за матерью. В который уж раз меня поражает, как этот здоровенный
бугай в свои сорок девять лет позволяет бить себя своей крошечной матери.
- До свидания, Пейсу, - говорит Мену на прощание, - до свидания и
спокойной ночи.
- Тебе также, - отвечает Пейсу, несколько смущенный персональным
вниманием.
Она удаляется, и Момо, который тащится за ней следом, с силой хлопает
дверью: это он вымещает на мне - правда, с почтительного расстояния -
обиду, нанесенную ему матерью. Впрочем, завтра они оба будут на меня
дуться. За полвека соединяющая их пуповина так и не оборвалась.
- Итак, - начинаю я, - Мьетта. Поговорим о Мьетте... В "Прудах", пока
Жаке с Тома хоронили Варвурда, я бы мог спокойно переспать с Мьеттой и,
вернувшись сюда, заявить: "Мьетта принадлежит мне... Это моя жена, и никто
не смеет к ней прикоснуться".
Я смотрю на них. Никакой реакции, во всяком случае, внешне все
спокойны.
- Но если я этого не сделал, этого не должен делать и никто другой.
Короче говоря, по моему мнению, Мьетта не должна стать собственностью
одного из нас. Да и как можно говорить о ней как о чьей-то собственности?
Она сама себе хозяйка. И может поддерживать отношения, с кем хочет, какие
хочет, когда хочет, согласны?
Продолжительное молчание. Никто не произносит ни слова, они даже не
смотрят на меня. Институт моногамии настолько укоренился в их сознании,
ему подчинено столько рефлексов, воспоминаний, чувств, что они не способны
принять, не способны даже представить себе уклад жизни, ее отрицающий.
- Тут есть две возможности, - произносит Тома.
Ага, заговорил первым, так я и думал!
- Мьетта выбирает одного из нас, и все остальные исключаются...
Я не даю ему закончить.
- Заявляю категорически, подобного положения я не приму, даже если
избранником окажусь я сам. А если избранником окажется кто-то другой, не
соглашусь с исключительностью его положения.
- Прости, пожалуйста, - продолжает Тома, - но я не кончил.
- Продолжай, Тома, - любезно говорю я. - Я прервал тебя, но ты вправе
высказать свое мнение.
- И на том спасибо, - отвечает Тома.
Я молча, с легкой улыбкой обвожу всех взглядом. В старые времена, еще
в дни Братства, мне всегда удавался этот прием, и я убеждаюсь, что и
сейчас он не потерял прежней силы: авторитет противника подорван благодаря
моему терпению и его собственной обидчивости.
- И вторая возможность, - продолжает Тома, но, видно, мое
вмешательство несколько охладило его пыл. - Мьетта спит со всеми, и это
абсолютно безнравственно.
- Безнравственно? - спрашиваю я. - Почему же безнравственно?
- По-моему, это и так ясно, - отвечает Тома.
