мне показалось еще совсем свежего. Я остановился и, желая убедиться,
теплый он или нет, наклонился, чтобы коснуться его тыльной стороной
ладони. В этот самый миг что-то со свистом пролетело над моей головой.
Секунду спустя рядом со мной оказался Тома, он тоже присел на корточки, в
руке он держал стрелу. На ее черное, очень тонко заточенное острие налипла
земля. Тут снова раздался тот же пронзительный свист, что и в первый раз.
Я бросился на землю и пополз под укрытие стенки из песчаника. Преодолел я
это расстояние столь стремительно, что не сомневался: Тома не успел еще и
с места сдвинуться. Каково же было мое удивление, когда, положив карабин
рядом с собой и взглянув налево, я увидел около себя Тома, который, стоя
во весь рост, сооружал бойницу, громоздя на стену рухнувшие с нее плиты
песчаника. Все-таки удивительный он человек: не забыл прихватить с собой и
стрелу. Она лежала теперь рядом с ним, и обрамлявшие ее желтые и зеленые
перья были единственным цветовым пятнышком среди окружающей нас тусклости.
Я смотрел на нее. И не верил своим глазам! "Троглодиты" обстреливают нас
сверху из лука!
Я скользнул взглядом поверх стены. Метрах в пятидесяти от нас,
пересекая узкую долину, возвышалась еще одна стена из песчаника. Чуть ниже
торчало когда-то могучее, а теперь обгоревшее, но не рухнувшее ореховое
дерево. Позиция у противника была явно удачная, но "троглодиты" совершили
промах: им следовало бы дождаться, когда мы переберемся через первую
стенку, и атаковать нас на неприкрытой местности. Они поторопились начать
обстрел - видимо, слишком привлекательную мишень являл собою я,
нагнувшийся над кучей навоза.
Снова раздался свист, и я, сам не знаю почему, подтянул ноги. На сей
раз инстинкт спас меня, так как стрела, будто пущенная с неба, впилась
глубоко в землю в полуметре от моих ног. Желая придать стреле нужную
траекторию, ее запустили в воздух под определенным углом. И мишенью для
стрелка, как я тут же понял, служила бойница, сооруженная Тома. Сделав ему
знак, чтобы он следовал за мною, я отполз вдоль стены метров на десять
влево.
Снова свист, теперь точно над самой бойницей, от которой мы только
что отползли, приблизительно в метре от предшествующей. Как только стрела
впилась в землю, я начал медленно считать: раз, два, три, четыре, пять. На
счет "пять" снова раздался свист, следовательно, стрелку понадобилось
ровно пять секунд, чтобы достать стрелу, натянуть лук, прицелиться и
спустить тетиву. Значит, стреляли не из двух, а из одного лука. Стрелы
летели одна за другой, но ни разу - обе вместе.
Я снял со своего карабина оптический прицел. Он только мешал мне
целиться, хотя бы просто из-за своих размеров. И тихо сказал:
- Тома, как только я дважды выстрелю, высунься из-за стены, пальни
наугад пару раз и тут же переползай на другое место.
Тома пополз. Я следил за ним взглядом. Как только он занял новую
позицию, я оттянул взвод предохранителя, встал на колени, пригнул голову
чуть не к самой земле, держа карабин обеими руками почти параллельно
стене. Потом резко вскочил на ноги, вскинул ружье на плечо, успев при
этом, как мне показалось, заметить торчащую из-за орешины верхушку лука,
два раза выстрелил и снова нырнул вниз. И тут же, пока я отползал со
своего места, раздались два выстрела Тома, они прозвучали гораздо
внушительнее, чем слабенькие и сухие разрывы моих пуль.
Мы ждали ответа. Но ответа не было. Вдруг, к моему великому
изумлению, я увидел, что Тома в какихнибудь десяти метрах от меня
поднимается с земли и стоит как ни в чем не бывало, привалившись бедром к
стенке, вскинув ружье к плечу. Если возможно прорычать шепотом, то я
сделал именно это:
- Ложись!
- Они подняли белый флаг, - спокойно ответил он, поворачиваясь ко мне
с медлительностью, от которой можно было сойти с ума.
- Ложись, тебе говорят! - с яростью прокричал я.
Тома повиновался. Я подполз к бойнице и взглянул оттуда на стену, за
которой прятались наши враги. Невидимая рука размахивала над стеной луком
- на сей раз мы его прекрасно видели, - к дуге лука был привязан белый
носовой платок. Я поднес бинокль к глазам и, оглядев всю стену, не заметил
ничего подозрительного. Тогда, убрав бинокль, я сложил руки рупором и,
приставив ко рту, прокричал на местном наречии:
- Чего ты размахался своей белой тряпкой?
Ответа не последовало. Я повторил вопрос пофранцузски.
- Я сдаюсь! - ответил мне по-французски молодой голос.
Я прокричал:
- Тогда возьми свой лук, подыми его обеими руками над головой и
спускайся сюда.
В ответ ни звука. Я снова схватил бинокль. Лук и белый флаг будто
замерли. Тома почесал ногу и переменил позу. Я сделал ему знак, чтобы он
не шевелился, и стал напряженно вслушиваться. Мертвая тишина.
Обождав минуту, я прокричал, по-прежнему не опуская бинокля:
- Ну, чего ж ты ждешь?
- А вы не пристрелите меня? - спросил голос.
- Конечно, нет. Прошло еще несколько секунд, потом я увидел, как
из-за стены появился человек - в бинокль он мне показался гигантом, - он
держал лук обеими руками над головой, как я ему приказал. Я отложил
бинокль в сторону и схватил карабин.
- Тома!
- Да!
- Когда он будет здесь, укройся за бойницей и не зевай. Не спускай
глаз со стены.
- Понял.
С каждой минутой фигура человека все вырастала. Шел он очень быстро,
почти бежал. К моему великому удивлению, он оказался совсем молодым парнем
с рыжевато-белокурыми волосами. Небритый. Дойдя до нашей стенки, он
остановился.
Я сказал:
- Перебрасывай к нам лук и давай перелезай через стену, потом сцепи
руки на затылке и встань на колени. Помни, что у меня в обойме восемь
пуль.
Он выполнил все неукоснительно. Это был высокий, крепкого сложения
парень в выгоревших джинсах, клетчатой залатанной рубахе и в старой
коричневой куртке, треснувшей по швам на плече. Он был бледен и не
поднимал глаз.
- А ну, смотри мне в лицо.
Он поднял веки, и меня поразило выражение его глаз. Такого уж я никак
не ожидал. В его взгляде не было ни хитрости, ни жестокости. Напротив. На
меня смотрели совсем мальчишечьи глаза, карие с золотистыми искрами,
которые удивительно шли к его круглому лицу с мягким носом и крупным
пухлогубым ртом. Все в нем было простодушно, все естественно. Я велел ему
смотреть на меня: он посмотрел. Со стыдом, со страхом, будто ребенок,
знающий, что сейчас его ждет взбучка. Я сел метрах в двух от парня,
наставив на него дуло карабина. И спросил, не повышая голоса:
- Ты один?
- Да. Ответ прозвучал как-то слишком поспешно.
- Слушай меня хорошенько. Я повторяю: ты один?
- Да. (В голосе едва уловимое колебание.)
Неожиданно я заговорил о другом:
- Сколько стрел у тебя осталось?
- Там?
- Да. Он задумался.
- С десяток будет, - сказал он не слишком уверенно и добавил: - А
может, меньше.
Странный стрелок: даже не удосужился подсчитать свои боеприпасы. Я
сказал:
- Будем считать, что десять.
- Десять... да, должно быть, десять.
Я посмотрел на него и вдруг напористо, грубым тоном спросил:
- Тогда почему же, если у тебя осталось еще целых десять стрел, ты
решил сдаться?
Он покраснел, раскрыл было рот, глаза его забегали, он как будто
потерял дар речи. Такого вопроса он никак не ожидал. Я застал его
врасплох. Парень окончательно растерялся, не в силах придумать чтолибо в
ответ, да и вообще вымолвить хоть слово. Я грубо прикрикнул:
- Повернись ко мне спиной и положи руки на затылок.
Он тяжело повернулся на коленях.
- Сядь на корточки. Повиновался.
- Теперь слушай. Я сейчас задам тебе вопрос. Всего один. Если
соврешь, я тут же продырявлю тебе башку.
Я приставил дуло карабина к его затылку!
- Усек?
- Да, - ответил он еле слышно.
Я чувствовал, как он весь трясется под напором моего карабина.
- Теперь слушай. Повторять вопрос дважды я не стану. Наврешь - тут же
стреляю. - Затем, помолчав секунду, так же быстро и резко спросил: - Кто
еще был за стеной?
Почти невнятно парень ответил:
- Отец.
- Еще кто?
- Больше никого. Я с силой нажал дулом ему на затылок.
- Кто еще? Он ответил без колебания:
- Больше никого. На этот раз он не лгал, я был уверен.
- У отца есть лук?
- Нет. Только ружье.
Я видел, как Тома повернулся в нашу сторону с ошеломленным видом. Я
махнул ему, чтобы он продолжал наблюдение, а сам, изумленный не меньше
его, переспросил:
- Ружье?
- Да. Двуствольное охотничье ружье.
- Значит, у твоего отца - ружье, а лук твой?
- Нет, у меня нет ничего.
- Почему?
- Отец мне не разрешает дотрагиваться до своего ружья.
- А до лука?
- И до лука тоже.
- Почему?
- Не доверяет мне. Миленькие семейные отношения.
Я, кажется, начинаю понемногу понимать, что представляют собой
"троглодиты".
- Это отец велел тебе сдаться?
- Да.
- И сказать, что ты тут один?
- Да.
Понятно, считая войну оконченной, мы бы доверчиво встали и, уже
ничего не опасаясь, отправились за своей Амарантой и угодили бы в самую
пасть к папаше, который поджидал нас за стеною со своей двустволкой. По
выстрелу на каждого.
Я стиснул зубы и жестко произнес:
- Снимай ремень с брюк.
Он повиновался и тут же - я ничего еще не успел сказать - снова
сцепил на макушке пальцы. Его покорность вызывала у меня даже жалость:
несмотря на свой рост и могучие плечи, передо мной был, в сущности,
мальчишка. Мальчишка, запуганный отцом, а теперь трепещущий от страха
передо мной. Я велел ему сложить руки за спиной и связал их его
собственным ремнем. Уже проделав эту операцию, я вспомнил, что у меня в
кармане лежит веревка, пригодилась и она: веревкой я связал парню ноги.
Затем, сорвав с лука носовой платок, я заткнул ему рот. Я проделал все это
достаточно проворно и решительно, однако испытывая при этом чувство некой
раздвоенности, будто смотрел на свои действия со стороны, как на актера в
фильме. Я опустился на колени рядом с Тома.
- Слышал?
- Да.
Он повернулся ко мне, лицо его казалось бледней обычного. И тихо, с
каким-то особым оттенком в голосе, что у него могло сойти даже за
волнение, проговорил:
- Спасибо.
- За что?
- За то, что ты заставил меня только что лечь.
Я не ответил. Надо было что-то придумать. Теперь отец уже понял, что
его западня раскрыта, но просто так он своей позиции, конечно, не покинет.
А мы не можем ни оставаться здесь, ни уйти отсюда.
- Тома, - выдохнул я.
- Что?
- Следи за стеной, за скалой и за холмом. А я попытаюсь обойти его по
холму.
- Он тебя заметит.
- Не сразу. Но если ты сам заметишь хоть чтонибудь, даже дуло ружья,
стреляй. Сколько хватит пуль. Чтобы он не мог поднять головы.
Я пополз вдоль стенки по направлению к холму. Через несколько метров
рука с зажатым в ней карабином взмокла от пота и сердце начало лихорадочно
колотиться. Но я радовался, что так ловко провел "троглодита". Я
чувствовал себя уверенным, собранным.
От холма, лежащего на "ничейной земле" между двумя вражескими
стенками, в маленькую долину плавно спускался отрог. Я надеялся незаметно
взобраться на него и таким образом очутиться выше позиций противника. Но я
не рассчитал трудности подъема. Склон отрога оказался гораздо круче, чем я
предполагал, каменистая почва отчаянно крошилась у меня под ногами, и
