поцелуями, если бы мне не удалось удержать его на расстоянии вытянутой
руки.
- Постой, Момо, а ты не ошибся? В Мальвиле появился ворон?
- Та! Та!
Мы недоверчиво переглянулись. Ведь взрыв навсегда уничтожил всех
птиц.
- Дем! - кричал Момо, вцепившись мне в руку, в ту, что удерживала его
на расстоянии. Я вырвал руку, и он тут же пустился бежать. Я несся следом
за ним по каменным плитам двора, под цоканье его подбитых гвоздями
башмаков, за мной спешили все обитатели замка, включая Мену, которая хоть
и отстала от нас, но не так уж сильно, как можно было бы предположить, я
заметил это, только выбежав во внутренний двор.
Вдруг Момо застыл на подъемном мосту. Я тоже остановился. И
действительно увидел ворона метрах в двадцати от нас, как раз у самой
Родилки, и не какого-нибудь еле живого или искалеченного, напротив, его
иссиня-черные сверкающие перья говорили о полном здоровье, и он грозно
подпрыгивал, подбирая зерна своим мощным клювом. При нашем появлении он
прервал свое занятие и, повернувшись боком, чтобы следить за нами
маленьким бдительным черным глазом, вытянул шею, хотя полностью и не
разогнулся, и стал ужасно похож на согбенного старика, заложившего за
спину руки, искоса поглядывающего на вас с мудрым и настороженным видом.
Мы боялись шевельнуться, и наша неподвижность, должно быть, испугала
ворона; взмахнув темно-синими широкими крыльями, он пролетел на бреющем
полете, каркнув один-единственный раз, понемногу набрал высоту, опустился
на крышу въездной башни и притаился там за трубой, но уже через секунду
оттуда выглянул его сильный, отвислый клюв и на нас уставился черный и
зоркий глаз. Мы двинулись к нему, задрав кверху головы, разглядывали то
малое, что он оставил нам для обозрения.
- Во елки-палки! - воскликнул длинный Пейсу. - Скажи мне, что я
когда-нибудь обрадуюсь, увидев ворона, ни в жисть бы не поверил.
- Да еще будешь смотреть на него так близко, - подхватила Мену. -
Ведь эти дьяволы такие недоверчивые и хитрые, чуть что - тут же смываются
и нипочем не подпустят к себе ближе, чем на сто метров.
- Особенно если ты в машине, - добавил Колен.
При слове "машина" всех обдало холодом, ведь это слово принадлежало
тому, прежнему миру. Но холод тут же растопился в общем нашем счастье,
которое мы пытались скрыть под лавиной слов, от чего, впрочем, оно не
становилось менее острым. Мы все сошлись на мысли, что в День
происшествия, случайно или повинуясь инстинкту, ворон залетел в один из
гротов, которыми изрешечены скалы в нашей местности (во время религиозных
войн в них скрывались гугеноты). У него хватило благоразумия забиться
поглубже и отсидеться там, пока земля пылала. Когда же воздух охладился,
он, вылетев оттуда, питался падалью, возможно даже, трупами наших лошадей.
Но зато мы крепко поспорили о причинах, заставивших ворона искать нашего
общества.
- Я же тебе говорю, - утверждал Пейсу, - он очень даже рад, что
встретил людей. Он знает: там, где люди, и ему всегда найдется что
пожрать.
Но это материалистическое толкование нас не слишком устроило, и, что
всего удивительней, опроверг его не кто иной, как Мейсонье.
- Что и говорить, он тут кормится, - авторитетно заявил он, широко
расставив ноги и задрав кверху нос, - но вы объясните, зачем он ищет
нашего общества? Ведь зерно повсюду у нас рассыпано в Родилке - одна
Амаранта что творит: так жадно жрет, что добрая четверть зерна каждый раз
летит на землю, - значит, он мог бы прилетать клевать ночью.
- Я с тобою согласен, - сказал Колен. - Ворон - птица недоверчивая,
особенно когда они в стае, уж очень их гоняют повсюду, но, когда ворон
один, его можно приручить как миленького. Помнишь, в Ла-Роке был
сапожник...
- Та! та! - вскричал Момо, он помнил того сапожника из Ла-Рока.
- Да, ничего не скажешь, башковитая птица, - проговорила Мену. -
Помню, как-то летом дядя Эмманюэля подложил петарды на кукурузном поле,
потому как от этих разбойников прямо спасу не было. Только и слышалось:
бах, бах! Ты поди не поверишь, но вороны на них почти внимания не
обращали, на петарды-то, под конец даже взлетать перестали. И преспокойно
клевали себе и клевали.
Пейсу расхохотался.
- Ну и черти! - сказал он с уважением. - А сколько мне они крови
попортили! Только раз мне все-таки удалось прикончить одного из дробовика
Эмманюэля.
Тут на разные голоса пошло обстоятельное и длиннейшее восхваление
ворона, вспомнили все: и его сообразительность, и долголетие, и как
здорово иногда человеку удается его приручить, и его лингвистические
способности. И когда Тома, удивленный нашими восторгами, заметил, что
прежде всего ворон - птица вредная, это столь неуместное замечание мы
дружно пропустили мимо ушей. Ну конечно же, со временем этой вредной птице
можно будет объявить войну, войну без ненависти, даже с некоторыми
проделками, понимая, что ворон тоже есть хочет. И кроме того, этот ворон,
прилетевший к нам будто для того, чтобы поддержать надежду, что где-то еще
есть живые существа, становился для нас священным, отныне он принадлежал
Мальвилю, и мы решили ежедневно отсыпать ему небольшую долю зерна.
Наши разглагольствования прервал Пейсу. Накануне вечером мы
переправили плуг, изготовленный Мейсонье и Коленом, на маленький участок
на берегу Рюны, и теперь Пейсу не терпелось увести туда Амаранту и
поскорее взяться за пахоту. Когда Пейсу своей раскачивающейся походкой
направился к Родилке, я подмигнул Мейсонье, и Момо не успел даже охнуть,
как мы, навалившись, скрутили его по ногам и рукам и, проворно подхватив,
словно тюк, потащили в донжон, а за нами поспешала Мену, семеня своиими
худущими маленькими ножками, и каждый раз, как ее сыночек заводил истошным
голосом свое: "Отвяжитесь ради бога! Я не люблю воду!", счастливо
посмеиваясь, твердила: "Ведь надо же тебя когданибудь отмыть, грязнуля ты
здоровенный!" Хотя Мену купала сына уже полвека, начиная с самого его
рождения, это было для нее не тяжкой повинностью (правда, она не упускала
случая поплакаться по этому поводу), а ритуалом, до сих пор умиляющим ее
материнское сердце, несмотря на солидный возраст ее дитятка.
По моей просьбе в это утро никто не принимал душ, поэтому мы легко
наполнили ванну теплой водой и "замочили" в ней Момо, а Мейсонье тем
временем принялся за его бороду. Подавленный нашей численностью, бедняга
Момо совсем пал духом и даже не оказывал сопротивления, так что спустя
некоторое время я счел возможным исчезнуть, шепнув Колену, чтобы он на
всякий случай закрыл за мной дверь на задвижку. Я прошел в свою спальню,
взял бинокль и поднялся на верх донжона.
Пока мы вели свой спор у Родилки, мне почудилось, будто в унылом
сером небе появился какой-то просвет, и я подумал, что сегодня, возможно,
и удастся увидеть Ла-Рок. Но едва взглянув в ту сторону, я сразу понял всю
тщету своих надежд. Бинокль лишь подтвердил мои догадки. Все то же
свинцовое небо, все то же отсутствие живых красок и видимость равная нулю.
На лугах не видно ни единой травинки, на полях, засыпанных толстым
бесцветным слоем пыли, ни единого всхода. В ту пору, когда ко мне из
города приезжали гости и любовались видом, открывавшимся с высоты башни,
они в один голос восторгались тишиной, которая царила в Мальвиле. Но
тишина эта казалась столь глубокой, слава богу, лишь одним горожанам.
Где-то на дороге у Рюны нет-нет и прогудит автомобиль, или слышно, как в
поле работает трактор, то вскрикнет птица, пропоет петух, или где-то
заходится в лае собака, а летом звенит саранча, стрекочут кузнечики, гудят
в плюще пчелы. А вот теперь и впрямь залегла мертвая тишина. И в небе, и
на земле-одна свинцовая серость. Да еще неподвижность. Природа умерла.
Планета погибла.
Приставив к глазам бинокль, я вглядывался в ту сторону, где
расположен Ла-Рок, и, не различал ничего, кроме все той же серости, не
различал даже границы, где серая земля переходит в серый тяжело нависший
над нами небосвод. Я постепенно опускал бинокль, желая взглянуть на
участок у Рюны, который Пейсу уже пашет сейчас. Хоть здесь я увижу какуюто
жизнь. Я поискал в бинокль лошадь, как наиболее заметный объект, и, уже
начав нервничать оттого, что она никак не попадает в поле моего зрения,
опустил его. И тут же невооруженным глазом увидел, что плуг стоит посреди
участка, рядом с ним на земле, раскинув руки, неподвижно лежит Пейсу. А
Амаранты и след простыл.
Как безумный я пробежал по винтовой лестнице два этажа и начал
отчаянно бить ногой в дверь ванной, я даже повернул защелку, забыв, что
она заперта изнутри; совсем потеряв голову, я барабанил обоими кулаками в
массивные створки и, надрываясь, орал:
- Скорее, скорее, с Пейсу беда!
Не дождавшись, пока они выйдут, я бросился бежать. Чтобы добраться до
пашни, надо было спуститься дорогой, идущей по откосу, потом сделать
длинную петлю налево, снова пройти у подножия замка, пересечь пересохшее
русло ручья и по нему - до первого рукава Рюны. Я бежал сколько хватало
духу, в висках стучало, я не представлял себе, что же могло случиться.
Амаранта была такая кроткая, такая послушная, мне даже в голову не
приходило, что, ранив хозяина, она вырвалась на волю. Да, впрочем, куда ей
было бежать. Ведь сейчас на земле ни единой травинки, а в Мальвиле ее
вдоволь кормили и сеном, и ячменем.
Вскоре я услышал позади себя цоканье башмаков по каменистой почве-это
неслись за мной вдогонку мои товарищи. Оставалось всего метров сто до
нашего участка на Рюне, когда Тема, бежавший очень быстрым, широким шагом,
обогнал меня и ушел далеко вперед. Еще издали я увидел, как, опустившись
на колени рядом с Пейсу, он осторожно перевернул его и приподнял голову.
- Жив! - крикнул он, обернувшись ко мне.
Совсем выбившись из сил, с трудом переводя дыхание, я опустился на
корточки рядом с ним; Пейсу поднял веки, но его затуманенный взгляд
блуждал, нос и левая щека были заляпаны землей, а из раны на затылке
струилась кровь, заливая рубашку Тома, который его поддерживал. Момо в
костюме Адама, еще весь мокрый, Колен и Мейсонье подоспели, как раз когда
я начал осматривать рану, довольно обширную, но, как мне показалось на
первый взгляд, не очень глубокую. Последней сюда добралась Мену, но она
успела забежать к себе во въездную башню и прихватила там бутылку водки и
мой банный халат, в который тут же, еще даже не взглянув на Пейсу, укутала
Момо.
Я плеснул немного водки прямо на рану, и Пейсу что-то проворчал.
Затем влил ему хорошую порцию в рот и, смочив водкой носовой платок, стер
землю с его лица.
- Нет, Амаранта не могла его так отделать, - сказал Колен. - Тогда бы
он и лежал совсем подругому.
- Пейсу, - спросил я, растирая ему водкой виски, - ты меня слышишь?
Что тут произошло? - И, уже обращаясь ко всем, сказал: - Ведь Амаранта не
лягается.
- Я это давно заметила, - подтвердила Мену. - Даже когда играет. Эта
кобыла и задницы-то вскинуть не умеет.
Наконец Пейсу удалось сосредоточить свой взгляд, и он слабым, но
вполне внятным голосом произнес:
- Эмманюэль.
Я дал ему еще хороший глоток водки и снова принялся растирать виски.
- Что случилось? Что же случилось? - упорствовал я, хлопая Пейсу по
щекам и пытаясь поймать его вновь убегающий куда-то взгляд.
- Да, удар какой-то непонятный, - сказал Колен, поднимаясь с земли, -
но он очухается, посмотрите, у него уже сейчас вид получше стал.
- Пейсу! Ты слышишь меня, Пейсу?
Я поднял голову.
